Mission for the Mandalorian

      Кобб и Мигс кое-как довели Дина до дома шерифа; Тара распахнула перед ними двери, впуская внутрь всех троих, мандалорца уложили на кровать в спальне Кобба, и девушка тут же подсела к нему, беря за руку. Мигс быстро ретировался, Кобб уронил неуверенное: «Отдыхай…те» и ушел, оставив их вдвоем.       Вероятно, Таре стоило сходить за едой в таверну или спросить у доктора Мати Занд, арканианки с приятным лицом и суровым нравом, инъекцию бакты, или гидрационную таблетку, или хотя бы пару капель кольто. Но едва она подвинулась, чтобы Дин смог вытянуть на кровати ноги, тот дернулся и сжал ее ладонь так крепко, что Тара почувствовала, как хрустят ее пальцы.       — Все в порядке, — правильно рассудила она, склоняясь к Дину. — Я тут, рядом, никуда не ухожу.       — Я должен… — начал он и зашелся сухим кашлем. Тара огляделась в поисках кувшина с водой, но не нашла в спальне шерифа ни посуды, ни даже таза для умывания.       — Ты должен отдохнуть, — сказала она, возвращая внимание мандалорцу. Коснулась рукой пластины бескара у него на груди, провела по наплечнику с символом грязерога. Ее слезы на нем уже высохли, оставив после себя белые дорожки, и смотрелись просто соленым песком на гладкой поверхности металла.       Тара нахмурилась и отодвинула в сторону все прочие переживания, сосредоточившись на реальном страхе за состояние Дина.       — Я найду тебе воды и еды и вернусь, а ты пока… — она окинула его фигуру обеспокоенным взглядом и подняла глаза к шлему, в прорези которого скрывались усталые глаза. — Разденься, сними доспехи. Здесь ты в безопасности, и тебя никто не потревожит, я прослежу за этим.       — Тара.       Он притянул девушку к себе, и ей пришлось давить в груди невольное хриплое рыдание. Создатель, должно быть, он пережил ад, спустился в сам дар’яим, раз ехал к ней на банте столько дней без еды и без сна, и она боялась даже представлять себе, через что он прошел, чтобы оказаться здесь, рядом с ней. Он ехал к ней в одиночестве, без Грогу.       Ох, проклятье. Тара почувствовала, что в глазах снова скапливаются и норовят пролиться на бескар Дину крупные капли слез, и постаралась взять себя в руки.       — Мы обо всем поговорим потом, обещаю, — выдохнула она, на его шлеме осталось пятно пара от ее рта, — у нас будет время, столько, сколько захочешь. Я расскажу тебе, что случилось на Джеонозисе, ты расскажешь мне про крейсер и моффа.       Тара провела рукой прямо по шлему Дина, ощущая такую нежность по отношению к его броне, которая защищала его все то время, что они находились рядом, все то время, что находились порознь, которая довела мандалорца до нее в целости и сохранности и помогла спасти Грогу, и еще поможет ему в будущем, она была в этом уверена. Бескар был теплым, почти плавился под ее рукой, и Тара даже не задумалась о том, что он мешал ей и мешал Дину, потому что прямо сейчас она совершенно точно видела и чувствовала его целиком.       Какой он уставший и раненный. Какой скорбящий. У него было больше дней в мыслях о потери Грогу, чем у нее, и своей истерикой она, должно быть, вынудила его винить себя во всех этих событиях, хотя он не был виноват, он поступил правильно, и-       — А потом Кобб и Мигс пристанут к тебе с Путем, — добавила Тара быстро, чтобы чем-то занять горло — лучше словами, чем очередным стоном, — будут спорить, и Мигс нажалуется, как я его чуть не убила, а еще я должна буду рассказать тебе про Бобу Фетта, он так мне понравился, и мы обязательно должны будем навестить его как-то, хорошо?       Договорить не смогла: Дин вдруг обхватил ее руками за спину, прижал к себе, опуская подбородком на горячее бескаровое плечо. Тара охнула, попыталась обнять его в ответ. Так странно — она почти лежала на нем, обнимала его, и это все не казалось ей неправильным или необычным, словно они давно вот так обнимали друг друга и давно уже делили постель.       — Тебе нужно поспать, — выдохнула она ему в шею — от него пахло песком и потом, а еще машинным маслом, кажется, и немного чем-то мускусным, наверное, его кожей под броней. Тара дождалась, когда Дин ослабит хватку и села, вытягивая его руку перед собой. Она уже касалась его ладони, и потому решила, что он не будет против — шлем и броню она не трогала, а вот стянуть с его руки перчатку могла.       Его ладонь показалась девушке такой мягкой от тепла под кожаной перчаткой и горячности его тела, Тара прижалась к ней губами, поцеловала костяшки пальцев и обняла обеими руками. Его ладонь дрожала, ее можно было укачивать, как ребенка, чтобы успокоить, но Дин потянулся голыми пальцами и коснулся сперва шеи Тары под сползшим платком, потом добрался до скулы и обхватил одну половину ее лица. Она улыбнулась — все в порядке, я здесь, я никуда не пропаду больше, — и крепко зажмурилась.       Когда-нибудь она сможет увидеть его лицо и коснуться его так же, как Дин сейчас касался ее. Но перед этим…       — Спи. Я посижу у дома и посторожу твой сон, тебя никто не потревожит.       Она повторила это еще раз, чтобы он осознал, что в доме шерифа ему можно снять свои тяжелые доспехи и шлем и поспать, давая отдых всему своему телу. Затем встала с кровати, мягко положила руку Дина вдоль его тела и отпустила. Он тут же сжал пальцы в кулак, будто испугался и хотел ухватить ее за ладонь и не дать уйти. Тара улыбнулась ему, понимая, что он уже проваливается в сон.       — Все в порядке, я рядом, — шепнула она и тут же добавила, слова сами сорвались с языка и прозвучали так просто, — я люблю тебя.       И вышла, прикрывая за собой дверь.       Съехала вдоль нее, опуская себя на крыльцо, окольцовывающее дом шерифа Мос-Пельго, прижала руки к груди, где неистово билось сердце. Вдохнула сухой татуинский воздух.       И заплакала.       Пока Дин проваливался в первый нормальный за несколько дней сон и напоследок винил себя в том, что случилось с Грогу, хотя Тара пообещала себе, что сделает все, чтобы он не чувствовал себя виноватым, пока ее признание остывало в и без того горячем воздухе. Несмотря на всю правильность, всю простоту момента, в котором они прозвучали, девушке хотелось думать, что эти простые слова, сказанные вслух — хотя они не требовали уже подтверждения, — перекроют собой всю разливающуюся по телу скорбь от потери Грогу.       Но признания было мало, и хоть Тара готова была сказать Дину о своей любви еще раз и еще раз, до тех пор, пока он не поверит в это — отчего-то ей казалось, что он спишет все на сновидение, забудет, заставит себя решить, будто ему почудилось, — даже ее, этой огромной любви к нему не хватало сейчас, чтобы заполнить собой все сердце и выместить оттуда пустоту, оставшуюся на месте Грогу.       Тара плакала, пряча глаза в сгибе локтей, слезы капали на сухие доски крыльца, ее всю трясло: она глотала рыдания, чтобы не разбудить Дина, иначе он будет чувствовать себя еще несчастнее. Она решила, что выплачет сейчас все, что сможет, чтобы, когда он проснется, Тара смогла ему улыбаться и смеяться за двоих, чтобы он не думал скорбеть так сильно.       Они оба знали, что рано или поздно это случится, они оба хотели найти Грогу достойного учителя. Просто так случилось, что прощанием Тару обделила судьба, Путь, если угодно. А раз так, ей следовало довериться этому Пути.       Иначе какая из нее будет мандалорка.              Дин лежал в доме шерифа Мос-Пельго без сна, хотя тело гудело и требовало отдыха, ноги не слушались, руки были ватными. Ладонь, которой он прикоснулся к лицу Тары, снова горела, и это было то, чего он искал долгую неделю или уже целых полгода или всю жизнь.       Представляешь, стучало в его сознании, она сказала, что любит. Вот так просто, сказала, будто в этом нет ничего особенного. А теперь сидит и плачет под дверью, действительно сторожа твой сон.       Удивительно, она всегда его опережала: когда признавалась, что не хочет его покидать, когда прижимала к себе копье из бескара, подарок Асоки Тано, хоть и не знала его истинного значения, когда первой коснулась его лица тогда, в полной темноте на «Лезвии Бритвы», где слышно было, как громко стучит сердце у Дина в груди.       А сейчас невольно завела его в тупик: Дин хотел снять шлем, чтобы посмотреть на нее своими глазами, как только увидит, но принес горе, и теперь не знал, когда сможет выгадать момент, чтобы все сделать правильно, ведь это было, наверное, так важно сейчас, когда все условности и правила растаяли и оставили его ни с чем.       Шлем, который он снял перед Грогу и безымянным джедаем так легко, потому что знал, что это необходимо ему и ребенку, теперь возвращался на свое законное место словно нехотя, словно Дин уже понимал порой ненужное следование обычаям своего народа. Он пока не задумывался о значении решений, которые принимал с того момента, как Тара призналась ему, что хочет следовать по его Пути, потому что этот самый Путь растекался у него под ногами, и терял прежнюю фундаментальность, и превращался из камня в песок.       Бо-Катан говорила ему, насмехаясь над его верой, что «не все мандалорцы были охотникам за головами, некоторые из них служили великой Цели». Если ее Цель была вернуть Мандалор, то и ее Путь Дину был безразличен.       Чтобы знать свой Путь, ему нужна была ясная Цель. Дин пока не представлял себе, чем она должна стать.       Прежде он руководствовался Резол’наре: носил доспехи, не снимая ни перед кем, поддерживал свое племя, защищал себя и свой клан и мог бы последовать первому же зову Мандалора, если бы тот позвал его на священную войну. Но лидера у его народа давно не было, его племя, вероятно, сгинуло под землей Неварро или затерялось в мирах Внешнего кольца, а его броня оказывалась преградой в те моменты, которые имели значение в жизни простого человека Дина Джарина, а не жесткого приверженца веры, в которой его воспитывали с детства.       И по всему выходило, что Резол’наре, которому он следовал, уже не был властен над его душой. Делало ли это его дар’мандо? Дин боялся, что теперь он лишился ее и потерял связь с Мандо, и думал об этом весь долгий путь до Мос-Пельго.       И все это время он боялся, что, сняв шлем однажды, отказавшись от пути, по которому он шел с момента присяги, он не сможет отыскать свою душу, ведь только следование истинному Пути удерживало ее в теле.       Дин лишился части себя, когда отдал Грогу. И Тара не напрасно сейчас лила по нему слезы, они были необходимы, чтобы осознать, что этот Путь их закончился, завершился правильным образом, и что малыш теперь будет в безопасности и любви.       Но пустота, оставшаяся после ребенка, причиняла боль, и все-таки не могла быть лишней. И раз так, то и отсутствие Пути под его ногами не было лишним.       И в тот миг, когда он увидел бегущую к нему по песку Тару, когда подхватил ее и прижал к себе, он понял, что никакой Путь или его отсутствие не могли отнять у него самого главного. Дин сказал это невольное «нер кар’та», точно зная, что имеет в виду. Мандалорцы верили, что душа находится у них в сердце. И раз сердце его было на месте, в безопасности, прямо в его руках, значит, и он не мог быть бездушен.       Он сел, стащил с головы шлем, чувствуя, что задыхается. Хотелось пойти к Таре сейчас же и сказать ей обо всем этом, и отдать копье, и показать лицо, и увидеть, как она удивится и ждать ее ответа, считая удары испуганного сердца. Но надо было поспать.       Дин снял броню, понимая, что без нее ему дышать стало гораздо легче. Он поспит, придет в себя и потом найдет Тару. Рука все еще горела, он лег на кровать и проваливался в сон, а рука все равно продолжала пылать.       Да, он все ей скажет. После того, как поспит немного…

***

      Занялся вечер, за ним незаметно наступили глубокие сумерки. Тара притащила несчастный спидербайк к крыльцу шерифовского дома и ковырялась в нем, щурясь от неяркого света над головой.       — Отдохнуть не хочешь? — спросил у нее Кобб. Он принес с собой лампу, поставил рядом с Тарой и сел тут же, глядя на то, как она неотрывно возится с техникой уже четвертый час кряду.       — Позже отдохну, — отмахнулась девушка и сдула с лица упавшую на щеку прядь волос. — Я почти починила репульсор в этой штуковине, так что не время сдаваться.       Кобб наблюдал за ней с усмешкой и горечью, скрывающейся в уголках его губ. После того, как Тара вволю наплакалась перед закрытой дверью мандалорца, ее словно подменили: девушка пронеслась по всему поселку, отыскала и притащила к крыльцу забытый ею и Джо спидербайк, натаскала со всех углов гору инструментов, которые раскидала у себя под ногами, заставила викуэя приготовить самый сытный ужин из всех возможных, пообещав ему за это починить охладитель в кухне, а еще поругалась — в очередной раз — с Мигсом, правда, потеряв интерес к нему уже на середине спора.       И все это — с широкой улыбкой на лице, которая прятала огромную, проникающую в нее все глубже, боль от потери ребенка.       — Он вернулся, — сказала Джо, когда они с Коббом смотрели на рыдающую на его крыльце Тару, — но она все равно плачет. Что такое?       — Их ребенок остался с другими людьми, — сказал Кобб, и Джо ахнула.       — Это был их ребенок?       — Нет, он не их, это… — шериф вздохнул, потер устало лицо. Как объяснить это Джо, которая никогда не покидала Татуин и не была знакома с мандалорскими обычаями, верой других людей, понятиями долга, который простирался дальше их планеты, где и о чести-то знали очень слабо.       Джо сама пришла к Таре ближе к вечеру и тихо спросила про ушастого малыша. Они немного поговорили — Тара выглядела грустной, но словно уже смирившейся, и Джо, обняв ее на прощание, ушла с пожеланиями спокойной ночи. Кобб присоединился к девушке на ее посту, когда уже совсем стемнело, и теперь смотрел, как она хмурится, ковыряясь в репульсоре спидербайка, будто ничего важнее для нее сейчас не существовало.       — У меня есть просьба, — сказал вдруг шериф. — Но я боюсь, ты огреешь меня за нее гаечным ключом.       Тара подняла голову, отерла тыльной стороной ладони пыль со лба, только еще больше ее размазав, и перекинула инструмент из одной руки в другую.       — Я не бью друзей, — сказала она и улыбнулась, чересчур бодро. Кобб вздохнул.       — А Мигс как же? Ты сегодня ему чуть голову не оторвала.       — Так то было за дело! — рассудила, вспомнив, девушка. — Он мой завтрак сожрал. Ты тоже на еду покушаешься?       — Нет, на еду я не покушаюсь, — мягко возразил Кобб. Посмотрел ей за спину на закрытую дверь своего же дома, которую она сторожила, как цепной масифф, и качнул головой. — Через пару недель мне нужно наведаться на влагодобывающую ферму, где мы прежде, еще во времена Империи, закупали запасы воды. Но после войны связь с ними оборвалась, ходили разные слухи, и я не знаю, кто там сейчас всем управляет. Мне бы хотелось установить с ними прежние отношения, если там живут хорошие люди.       — Но ты боишься, что фермой владеют имперцы, — догадалась Тара. Кобб кивнул, потер шею под платком.       — И если там имперцы, то мне не помешала бы помощь.       — И брать только Мигса ты не хочешь? — добавила девушка. Она вернулась к спидербайку, но слушала шерифа внимательно, и тот терялся — стоило ли ему продолжать свои объяснения, если она обрывала его на полуслове?       — Боюсь, только его поддержки мне будет мало.       — И тебе нужен Мандо, — кивнула самой себе Тара. Кобб потянулся за ней болванчиком.       — И мне нужен Мандо.       Тара отвлеклась от своего занятия, резко вскинула голову. Посмотрела на шерифа очень внимательным взглядом, отчего-то задумалась и покусала губу.       — Я не знаю, сколько мы пробудем здесь, — сказала, наконец, она. — Но, если задержимся, попроси его сопровождать тебя. Через пару недель, ты сказал? Раньше я не позволю, ему нужен отдых.       И Тара махнула рукой с зажатым в нем гаечным ключом, для наглядности еще и нахмурившись. Кобб хмыкнул, покачал головой.       — Мы можем отправиться в любое удобное время, если Мандо сможет к нам присоединиться.       Тара, казалось, снова задумалась. Кинула короткий взгляд через плечо, на закрытую дверь. Вернула внимание Коббу. Снова покусала губу.       — Он не откажет, — выдохнула девушка. — Он тебе должен, и это… Это ему будет важно. Да, попроси его сам, но после того, как он проснется, поест, придет в себя и… Ох, попроси его завтра. Лучше — послезавтра.       Про долг мандалорца Кобб не понял, но переспрашивать не стал — заметил, что Тару этот разговор начинает грузить больше положенного, и перевел их беседу в другое русло. Они поговорили про ангар — Тара рвалась разобрать в нем все, что нашла и починить, или переделать в любой движущийся механизм или даже дроида, — поели прямо на крыльце его дома. Шериф догадывался, что после бессонных трех дней пути никакой могучий воин не проснется раньше третьих суток сна, поэтому заранее предупредил Мигса, что сегодня спать они будут под одной крышей. Мэйфилд, хоть и был тут гостем, довольным не выглядел, но возражать не стал — Тара пришла спросить об ужине для Мандо, и бывший снайпер заткнулся на полуслове.       — Иди спать, Тара, — сказал он ей на прощание перед сном. — Джо ждет тебя дома. Поспи, продолжишь все завтра.       Что «все», он уточнять не стал, — починку спидербайка, свой пост рядом с мандалорцем, свою скорбь по потерянному ушастому ребенку. Все это можно было продолжить после хорошего сна.       Тара кивнула, но с крыльца не ушла, и на следующее утро Кобб обнаружил ее спящей прямо на спидербайке перед его домом.       — Поразительно, — прокомментировал Мигс, успевший прихватить завтрак из таверны. — Как-то странно она умеет ждать. Сейчас проснется и снова сядет чинить спидер, а?       Она действительно проснулась, позавтракала и вернулась к своему прежнему занятию, так что, когда над Татуином оба солнца ушли в зенит и на крыльце появился выспавшийся и отдохнувший мандалорец, энергии в Таре было по минимуму.       — Ты в порядке? — спросил он, опережая ее вопрос. Тара вскинула к нему голову, потом встала, потянувшись за своим взглядом, и очень просто обвила свои руки вокруг его брони.       — Я в порядке, — выдохнула девушка куда-то в плечо Дину, и тот, судя по тяжелому дыханию в шлеме, совсем не оценил ее жест. Наверное, не стоило вот так, без разгона… После всего пережитого Таре казалось бесконечно правильным держать его за голую руку без перчатки, обнимать, пока рядом никого не было, вдыхать его запах — сонный, кисловатый из-за пота, знакомый.       Но Дин замер, вскинув руки, и Тара поняла, что ей стоит предупреждать мандалорца о подобных действиях. Может быть, надо поговорить, они умеют разговаривать и расставлять границы своих отношений, верно же?.. Только, когда девушка разжала руки и отодвинулась, уже открыв рот, чтобы извиниться, Дин нашел ее ладонь и крепко сжал. И выдохнул:       — Надо поговорить.       Он спустил их обоих с крыльца дома шерифа, подошел к школе, в которой уже занимались дети Мос-Пельго, осмотрелся. Тара хмурилась, не понимая, что на него нашло: Дин был напряжен, дергался, чего-то искал, кажется.       — Дом Кобба все еще… — начала девушка, но мандалорец ее осадил, каким-то до странности резким, хриплым голосом:       — Не хочу там.       Это его «не хочу», такое личное, такое совсем Таре незнакомое, на мгновение лишило ее почвы под ногами. Поэтому, когда Дин, нервничая и дрожа — девушка чувствовала это сквозь их сцепленные руки, — привел Тару в ангар, она успела предположить все самое худшее.       Она собиралась улыбаться и подбадривать его и искать новые цели — Цели для новых путей, ведь мандалорцам они нужны, да и простым людям они нужны, всем нужны, чтобы жить эту жизнь, — но теперь Дин стоял перед ней, нервно крутил в одной руке ее копье из бескара (и откуда только взялось?), второй сжимал ее руку и смотрел прямо на нее, в нее, и Тара не могла ни найти подходящих слов, ни сил, чтобы улыбнуться ему.       Свет лил в высокие продольные окна под высоким полукруглым потолком ангара и пронизывал лучами все вокруг и попадал на нервного мандалорца во всей его бескаровой броне. Тара напрасно искала в отблесках его шлема хоть какой-то знак, который помог бы ей разгадать нынешнее поведение Дина.       Бо-Катан его, что ли, прижала? Джедай тот проклятый, что унес с собой Грогу и не дал ей попрощаться?..       — Что бы там ни было, — выдохнула Тара, когда терпение у нее лопнуло окончательно и она сама запаниковала, — мы со всем справимся. Да?       Дин вдруг как-то замер всем телом, натянутая до предела струна внутри него тут же лопнула, и он словно испытал облегчение. Прекратил крутить копье в руке и протянул его Таре. Девушка недоуменно повела плечом.       — Твое копье, — плоско объявил Дин, будто предмет вообще нуждался в пояснениях.       Тара решила, что ни с чем спорить не будет, и протянула руку к бескару — отчего-то горячему, будто нагретому теплом тела мандалорца. Она успела только коснуться его кончиками пальцев, как Дин дернул его обратно к себе, и Тара совсем растерялась.       — Ты все еще можешь от него отказаться, — добавил он до странности тихим голосом. Девушка вспыхнула — он смущал ее своим поведением и зарождал в ней страхи, о которых она не хотела больше думать, и снова заставлял ее повторять незыблемые истины, в которых она никогда не сомневалась.       — Не стану я от него отказываться, это уже мое копье! — рассердилась Тара. — Верни его, раз протягиваешь.       Она все еще держала его за руку — вернее, это Дин держал ее за руку и не давал вырвать пальцы из его крепкой хватки, и протянутая к копью вторая рука теперь ставила ее в неловкое положение вместе с мандалорцем. Тот выдохнул, глубоко, тяжело.       — Тогда позволь объяснить. Я не сделал этого в прошлый раз, потому что не был уверен, что…       Он осекся, склонил голову, словно не мог на Тару смотреть. Потом вернул ей взгляд, какой-то чересчур пронзительный, девушку тут же пробрало до самого сердца и стало как-то прохладно.       — Но теперь я уверен, и ты должна знать, — договорил Дин. Ослабил пальцы, держащие ее руку, переместил их к ее запястью, словно хотел нащупать ее пульс, мягко провел по выпирающей косточке и костяшкам. Тара вдруг поняла, что находится в очень важном моменте, смертельном, если его оборвать.       — Бескар — самое ценное, что есть у мандалорца, — сказал Дин, голос его дрогнул, но с каждым словом обретал форму, становился тверже, увереннее. — Мы дарим его женщине, когда хотим пообещать, что будем о ней заботиться, защищать ее, что теперь мы одна семья. Но я вдруг понял, что все это я тебе уже обещал, задолго до копья. И то, что ты приняла его тогда, на Корвусе, не зная всей правды, давало тебе свободу. Я хотел тогда… думал, если ты не будешь ничего этого знать, то я позволю тебе уйти, если ты захочешь.       Сердце в груди Тары так сжалось, что ей стало больно, до слез, и те наполнили глаза помимо ее воли. Она открыла рот, желая возразить ему и сказать, что никуда она не уйдет и что он такое придумал, но Дин сделал к ней шаг, еще ближе, хотя, казалось, куда еще. И отпустил ее руку, и стало так пусто и одиноко без его ладони.       — И я отказался от прежнего Пути, а нового у меня под ногами еще нет, — договорил Дин, Тара тут же поняла, что он произносит это впервые, и ему страшно признаваться, но раз он сделал это перед ней, значит, она могла помочь ему. — И когда я нашел тебя снова, то понял, что могу подарить и пообещать тебе нечто большее, чем бескар. Тара, ты…       Он запнулся, Тара уже плакала, не скрывая слез.       — Мое сердце, — выдохнул Дин и почему-то потянулся к шлему. — Мое сердце твое, уже давно, я и сам не знаю, когда отдал его, но оно теперь твое, и душа… ты знаешь, что душа мандалорцев находится в их сердце, да? Они твои, Тара.       Тара моргнула, чтобы прогнать пелену из слез с глаз, которые размывали перед ней Дина, а в следующий миг он стянул с головы шлем, являя ей свое лицо, и девушка рвано вдохнула сухой воздух, пропитанный их общим запахом, и не смогла дышать.       У него, он… Оливковая кожа, темные всклокоченные волосы, морщины на лбу и в уголках губ и у переносицы, и щетина, которую она уже ощущала, и густые брови, и-       И глаза. Карие, теплые, они смотрели прямо на Тару, и девушка чувствовала в них столько тепла и паники, и любви, и страха из-за этой любви, и как они могли вмещать столько всего сразу, и как его лицо могло выражать столько всего сразу, ведь он улыбался и дрожал, и губы его дрожали.       Она протянула ладонь к его лицу, не задумываясь, и тут же окунулась в жар его кожи, та была очень теплой и чуть влажной из-за духоты на Татуине, и Тара держала его лицо в своих ладонях и не могла в это поверить. Дин тут же прикрыл глаза, опуская себя в ее руки, это безграничное доверие совсем ее подкосило, Тара резко выдохнула, из горла вырвалось рыдание, ей стало даже стыдно за то, что она все время только плачет, когда Дин позволяет ей сломать новый барьер в его душе.       — Ты плачешь, потому что… — неуверенно начал Дин, у него был такой чистый голос, что Тара совсем раскисла — приникла к нему, понимая, что ноги не держат, и ему пришлось обнять ее одной рукой за талию, вторую вместе с копьем опустить на ее лопатки и не дать упасть.       — Плачу, потому что, — Тара повторила за ним бездумно и тут же себя одернула, вскинула голову, нашла его губы, прижалась к ним своими, и вся задрожала.       Он не ответил — слишком удивился, но девушка чуть отодвинулась, взглянула на него снова. Растерянный, счастливый, испуганный, радостный. Тара держала в своих руках его настоящее лицо, дрожала оттого, что плакала в его объятиях, а еще он сказал, что его сердце теперь у нее, и бескарское копье упиралось ей в лопатки, и он был таким горячим, таким неуверенным, и весь, весь целиком принадлежал ей.       — Я тебя люблю, так давно, так сильно, что… — рвано просипела Тара, снова опуская свои губы на его, на мгновение. Слезы не давали ей говорить, и Дин слишком обрадовался, чтобы ответить: вскинул брови, просиял, и каждая его морщинка выражала эту радость, так что Тара подумала, что у нее совсем остановится сердце.       А потом он притянул ее к себе и поцеловал, и в этом поцелуе было все: и прежняя неуверенность, которую она уже ощущала раньше, столетие назад в грузовом отсеке Лезвия, и робость, и жар, который плавил между ними каждый выдох, и Дин провел языком по ее губам, Тара тут же ответила, распахнула рот, и в этот момент ей хотелось целиком в нем раствориться или растворить его в себе, так хорошо, так правильно, так необходимо все это было.       На вкус он был, как песчаный ветер и морось с Неварро, и тот самый мускус, его Тара слабо чувствовала прежде, а теперь он ворвался к ней в рот и от него подкашивались ноги, и колени превращались в воду.       Они бы упали, если бы за стеной ангара вдруг не раздался оглушительный взрыв, после которого заголосил и зачертыхался Мигс. Дин отпрянул, машинально сжал Тару в своих руках и закрыл, отворачивая от звуковой волны, идущей к ним. У Тары в голове билось сердце, она подумала, что взрыв прозвучал у нее в ушах, а не за ангаром, но тот повторился, и девушка разобрала в нем звук генератора.       — Это Мигс, — выдохнула она, все еще не ощущая ни ног, ни рук. — Я говорила ему, что у него руки из задницы, но мы поспорили, что он сможет починить охладительный генератор, и вот.       Дин повернулся и посмотрел на нее с таким удивлением, словно девушка говорила о внезапно напавших на Мос-Пельго сарлакках. Сердце Тары на миг замерло; его лицо выражало столько эмоций сразу, и как она прежде могла жить и не знать этого.       Он кое-как поставил ее на ноги, Тара все еще держалась за него и не сводила глаз с его лица, но Дин поднял упавший на землю шлем и собрался надеть его обратно. Тара потянулась и остановила его, не совладав с телом.       — Я проверю, в чем дело, — объяснил ей Дин ужасно смущенным голосом. Тара не двигалась, и он добавил: — Я больше не буду прятать от тебя свое лицо.       Создатель. Ей тут же захотелось выть от переполнявших ее чувств, всех сразу.       — Ты возьмешь копье? — спросил вдруг Дин, уже натянув шлем на голову. Девушка моргнула, сглотнула подступившую к горлу слюну, попыталась собрать себя по частям, но тщетно — она разваливалась прямо под его взглядом.       — Да, — кивнула она, наконец. Мандалорец с облегчением выдохнул. — И копье, и сердце, и душу, и всего тебя, и ты теперь мой.       Он ей не ответил, видно, смутившись окончательно, молча протянул бескар, который Тара приняла дрожащей рукой, и пошел проверить поселок. В дверях замер, обернулся, поймал нервную улыбку девушки.       Как только он вышел, Тара рухнула прямо на пол, прижала руки к пылающим щекам. Копье опустилось ей на колени, она затряслась всем телом и снова заплакала. Если бы она была звездой, то стала бы Суперновой и взорвалась, освещая собой половину галактики.