Связанные

      Чиаса Макото не думала, что сегодня, именно сегодня её выдержка даст трещину и переполняющие грудную клетку чувства хлынут, высвободятся, обрушатся стремительной лавиной, накрывая её, вышибая из головы всё благоразумие.       Лёгкие касания руками, неспешный разговор, трогательные полуулыбки и тёплое дыхание — вот чем была наполнена вечерняя прогулка, а ещё внутренним горячим трепетом и навязчивым покалыванием в запястье.       — Зайдёшь? — Фушигуро открывает дверь, отступая в сторону, смотрит каким-то нечитаемым взглядом.       — Угу, — Макото кивает, слегка приподнимается на носочки, легко целуя парня в уголок губ, и забегает в комнату.       Она не ожидала, что через два часа увлечённых разговоров будет дрожать от прикосновений чужих рук и млеть от поцелуев мягких губ. И ещё, пожалуй, она не подозревала, что эти мучительно жаркие, тягучие и всепоглощающие эмоции сдерживает в стальных тисках осторожности и ненавязчивости не одна она.       Нет, конечно, всё к этому и шло. С того самого момента, с той злосчастной тренировки, когда широкий белый напульсник, скрывающий то самое, самое сокровенное и трепетно оберегаемое, порвался. Да, вот так просто, так неожиданно и нелепо, чёрт возьми! Являя тёмному турмалиновому взору метку соулмейта — две чёрных полосы: одну широкую, другую поуже, обхватывающие запястье браслетами.       Ха! У всех они узорчатые, прокладывают путь витиеватыми или ломанными линиями, узкие, широкие, наполненные различными замысловатыми знаками и рисунками, а её (их) до абсурдности просты, просты настолько, что даже смеяться хочется.       Лицо Фушигуро вытянулось в удивлении, и он замер, не доведя отточенного приема, застыл изваянием, словно магией какой поражённый.       Чиаса раздражённо цокнула языком, увидев открывшуюся метку, устало вскинула голову, смахивая с лица темную чёлку, и сама замерла, заметив странную реакцию напарника. Взгляд сам опустился на запястье юноши, скрытое бинтом. Что-то завертелось у нее под ребрами, загудело.        — Одинаковые?.. — догадка отозвалась каким-то странным зудящим чувством в теле и щемящим трепетом в сердце.       Проследив за немигающим взглядом Фушигуро, она поняла, поняла ещё до того, как он медленно, словно завороженный, потянулся к руке, до того, как шершавые пальцы осторожно, с опаской коснулись бархатной кожи тонкого запястья, ласково проводя по метке, чуть вздрогнули, отдёрнулись и сжались, прежде чем в тёмных турмалинах вспыхнули искры радостного неверия, а уголки тонких, бледных губ приподнялись в мимолётной улыбке.       Поняла. Одинаковые.       Тело отозвалось слишком бурно, слишком… Место прикосновения вспыхнуло жаром, и он стремительно понёсся по венам, распространяя по телу жгучую, огненную волну, взывая к нутру, взрывая каждую клеточку. Голова резко опустела, и только звонкий, оглушающий гонг бил: бам-бам-бам, отдаваясь мощной пульсацией в висках так громко и звучно, что заложило уши, и в груди стало много, так много всего… Её распирало, переполняло, эмоции завихрились, накрыли мощной разрушающей волной, и она поняла — тонет, опускается на самое дно и выплыть не может (не хочет).       Да, тогда всё и началось. Связь соулмейтов та еще заноза! Эти зашкаливающие чувства сдержать сложно, они распирают грудную клетку, окрыляют и толкают в спину — ну, давай, делай, делай же. Хочется так много… Запускать пальцы в растрёпанную копну волос, любоваться точёным профилем, оглаживать острый подбородок, нежно касаться вечно поджатых в недовольстве губ, наблюдать, изучать, пробовать, ловить каждое движение, каждое мимическое изменение, впитывать эмоции, поглощать их жадно, ненасытно и делить, делить на двоих, и чем дальше, тем больше, больше, больше. Описать всё то, что клубилось внутри, невозможно. Оно медленно-медленно закипало, нарастало, готовясь обернуться настоящей катастрофой. Оправдать эту жадность невозможно… да и пусть, чёрт бы с ней.       Сейчас Макото нагло, бесстыдно сидит у Фушигуро на коленях, вцепившись тому в широкие, сильные плечи, сжимая напряжёнными пальцами светлую ткань хлопковой рубашки, и происходит что-то невообразимое, что-то такое, отчего сердце бьётся отчаянно, а кровь, словно жгучая лава, плавит тело — оно горит.        — Просто сделай, — вертится у нее в голове, — сделай! Это же Мегуми… Твой Мегуми.       И Макото стремительно подаётся вперед. Отбрасывает прочь сомнения, давит этого точащего червячка. Отмахивается от серых, угнетающих мыслей. Прочь, прочь, всё прочь.       Когда чувствует, как сухие, обветренные губы отвечают на её порыв, всё становится неважно. В голове пусто, и только невероятная шквальная буря, царящая внутри, требует освобождения, иначе конец — захлестнёт, разорвёт, уничтожит.       Мегуми целует осторожно и медленно, смакует, наслаждается. Хочется продлить момент, распробовать, вкусить всё-всё-всё. Скользит большим пальцем по скуле, заправляет короткие тёмные пряди за ухо, прокладывает тот же путь губами, втягивает мочку уха, слегка прикусывая, проводит по ней влажным языком. Пальцы чуть тянут длинную серебряную цепочку серёжки, а губы оставляют влажный поцелуй за ухом. Макото вздрагивает, томно выдыхая. Эта незамысловатая ласка вызывает крупную дрожь и слабость в коленях. Мегуми ощущает и удовлетворённо хмыкает: вот оно — чувствительное место номер один, а остальные предстоит найти. Он ведёт по её стройному телу руками, оглаживает бёдра, спину, шею. Вновь целует припухшие, налившиеся алым губы: сначала верхнюю, затем нижнюю, легонько прикусывает, оттягивает и проникает языком, углубляя, усиливая ощущения.       Макото поглаживает подушечками пальцев его шею ласково, бережно, словно пёрышки порхают, пуская приятные, щекочущие мурашки по телу. Пальцы медленно, почти лениво ползут вверх, вплетаясь в мягкую копну волос, перебирают их, слегка оттягивают назад, сжимая, и массируют кожу на затылке.       Фушигуро вздрагивает, шумно потянув воздух носом. Прижимает податливое тело сильнее, ближе, выдохнув полустон. Прерывается. Его глубокое, тяжёлое дыхание бьётся о бронзовую кожу, обдавая жаром. Скользит ладонью вверх по ребрам — тонкая шифоновая ткань блузы задирается, высвобожденная из плотных брюк, рука замирает на тяжело вздымающейся груди, скрытой плотным нижним бельём, и он шумно сглатывает, облизываясь, не сильно сжимает её и слышит, как томно выдыхает ему в шею девушка. Нравится — ставит он галочку в уме. Ведёт ладонью дальше к плечу, шее, поглаживает, путается пальцами в коротких прядях, оттягивает их, запрокидывая голову, делает это всё нарочито медленно, прослеживая горящим синим взглядом путь. Второй отодвигает ворот блузы и приникает губами; открывшиеся просторы кожи хочется в полной мере распробовать.       Макото шумно втягивает ставший спертым воздух и льнёт к нему, подставляется под ласки, прикрывая от удовольствия глаза. Длинные ресницы чуть подрагивают, а губы приоткрываются в полустоне. Она плавится в его руках.       Макото оглаживает пресс, грудь, плечи, проводит по крепким рукам. Ох, эти сильные и гибкие руки… Комкает пальцами ткань рубашки, оттягивая. Мешает, как же она мешает… Хочется ближе, кожей к коже, а не так. Приподнимается, давит на плечи, облокачиваясь на них сильнее, почти роняя Фушигуро на холодную заправленную постель. Тот удивленно охает, но подчиняется, утягивая её за собой, скользит широкими, горячими ладонями вдоль позвонков — каждый из них чувствуется под тонкой чёрной тканью. Она задирается окончательно, оголяя поясницу и плоский живот. Мужские пальцы касаются открытой кожи, юрко пробираются под одежду, оглаживают, сжимают, исследуют и замирают на длинном рубце. Мегуми чуть хмурит брови, касаясь его особенно нежно, почти невесомо. Оглаживает поясницу, ведёт руками выше и с силой надавливает между лопаток, заставляя Макото сдавленно вскрикнуть в поцелуй и прогнуться в спине.       Она удивлено замирает от такой яркой реакции своего тела. Его прикосновения разгоняют внутреннюю лаву, возбуждают. Макото краснеет, встряхивает головой, пряча лицо за волосами, и выгибается в его объятиях сильнее, упорно отгоняя от себя весь стыд.       Руки у Мегуми загрубевшие от изнуряющих тренировок, покрытые ссадинами и старыми мозолями, касаются требовательно, но аккуратно и неизменно нежно. Ох, эта безотчётная нежность… Она перетекает из движения в движение, как сладкая, вязкая патока.       Терпеть и прятать свои желания больше нет сил. Макото дрожащими пальцами расстёгивает белые пуговицы: одну, вторую, третью… шестую, и замирает на секунду, разглядывая открывшуюся атласную, бледную кожу. Мегуми ничего не предпринимает, лишь дышит прерывисто и внимательно наблюдает за сменяющимися эмоциями на миловидном лице, впитывает их все, поглощает, запоминает.       Макото неторопливо проводит пальцами по груди, по маленькому шраму на ключице и останавливается на россыпи родинок, что собираются в созвездие ворона, отметившее плечо. Она наклоняется, опаляя горячим дыханием, и целует, мажет губами вдоль ключицы, прикусывает кожу у кадыка, тут же зализывает, ведёт цепочку поцелуев ниже к алому соску, сжимает его губами, несильно оттягивая, и легко дует.       Фушигуро резко втягивает воздух сквозь сжатые зубы и впивается пальцами в поясницу так сильно, что остаются красные следы. В штанах становится тесно.       Макото чувствует, как под её мягкими ладонями, под её ласками крепкое тело напрягается, как перекатываются мышцы, проступают вены под тонкой светлой кожей. Улыбается, оглаживает кубики пресса и делает глубокий вдох. Мегуми пахнет травами и морозной свежестью. Макото утыкается кончиком носа в ярёмную впадину, втягивает запах. Он проникает в лёгкие, клубится и оседает, отдаваясь теплом под рёбрами. Под прикрытыми веками всплывают образы горных вершин… Макото не знает почему, но Мегуми всегда ассоциируется со снежными исполинскими горами. Такими благородными в своей отрешённой, холодной красоте и силе, бесстрастными, спокойными в своём безмолвии и одиночестве. И до невозможности, до невероятно сильного, внутреннего трепета чарующими.       — Макото, — раздаётся глубокий, чуть с хрипотцой голос прямо над ухом, кончик которого слегка прикусывают.       Этот голос, эта интонация оседают внизу живота приятной тяжестью. Внутри натягиваются опасные струны, и напряжение расходится пламенем с головы до ног.       — Посмотри на меня.        От губ остаются следы, расцветающие на коже бордовыми лилиями. Девушка обводит контуры пальцами ласково, нежно, едва касаясь — оторваться нет сил. Она смотрит куда угодно, только не в глаза. Понимает — если посмотрит, даже украдкой взглянет — пропадёт, погибнет от жгучего смущения и остановившегося сердца.       От плотного, внутреннего жара распирает грудную клетку. Как же, чёрт возьми, им жарко, как душно и так хорошо, что практически страшно. Раскалённый воздух маревом колеблется между ними, оба дышат часто, почти надрывно.       Метки, что ещё недавно саднили, сыто молчат, а вот их переполняет.       Макото ёрзает, не в силах совладать с зудом во всем теле. Чувствует возбуждение парня, тот сдавленно стонет от её неосознанных движений, фиксирует руками бёдра и тянет на себя, прижимая плотнее, сильнее, вдавливает. Девушку прошибает, она дрожит, стонет сладко и протяжно. Её ведет: от бьющихся чувств, от запаха, от тяжёлого, сбитого дыхания…       — Посмотри, — в голосе сталь. Мегуми настойчиво скользит по внутренней стороне бедра, руки горячи, напористы — Макото задыхается.       Этого всего слишком много. И в то же время безумно мало.       Она поднимает голову.       Их взгляды встречаются. Как лезвия, как искры.       Синие. Зелёные.       Ночное звёздное небо. Просторы летних лугов.       Дыхание обрывается.       В его глазах темнота. Неизмеримо глубокая, необъятная, безграничная, опасная. Макото нервно сглатывает, кончиком языка пробегается по резко пересохшим губам. Фушигуро на секунду зависает. Его расширенные чёрные зрачки затоплены чем-то безудержным, всепоглощающим и манящим. И она тонет, вязнет. Жар ударяет в голову еще больше, сильнее, горло сводит, а сердце сжимается в сладостном томлении — его чувства в этом взгляде безмерны, неприкрыты, слишком очевидны, слишком… В глубине колышется жгучее неистовое пламя.       Макото горит.       Её сжигает тёмное пламя в глазах Фушигуро Мегуми.       Ладонь скользит, а Макото прерывисто выдыхает. Прикрывает веки, не в силах выдержать этот знойный, блестящий взгляд, такой томный и жадный. Мегуми ведёт широкой ладонью дальше, добираясь до молнии брюк, замирает, поглаживает живот. Вторая рука тянется к щеке, пальцы ласково касаются приоткрывшихся губ. Макото мягко прикусывает подушечку, ластится, трётся щекой о ладонь и наклоняется за поцелуем. Чувствует, как гибкие пальцы ловко расстёгивают пуговицу, слышит, как разъезжается молния…       — Фушигуро!        Дверь открывается внезапно, неожиданно. Влюблённые дёргаются, резко отрываясь друг от друга, замирают, уставившись на вошедшего.       — Там Годжо-сэнсэй такое учудил…— звонкий голос, ударивший по барабанным перепонкам, раздражает.       Пелена спадает. Осознание происходящего резко бьёт обухом по голове, окатывает ледяной водой, остужая.       — Ты не… — голос стихает, как только незваный гость чувствует на себе два пристальных и тяжёлых взгляда. — …мог бы пойти со мно… — совсем замолкает, обрываясь.       Лицо Юджи вытягивается, а глаза широко распахиваются.       — Ого… — тянет он, чувствуя, как краска медленно заливает лицо, он стоит, как истукан, то открывая, то закрывая рот. — Ого-о… — снова выдыхает.       Мысли Юджи медленно волочатся. Видеть друзей в таком… такой… такими… Макото вся раскрасневшаяся, с припухшими губами, с задравшейся одеждой, сидящая верхом на бёдрах Фушигуро. Мегуми взлохмаченный, в распахнутой рубашке, обнажавшей гладкую мужскую грудь с рубиновыми следами. И оба дышат так тяжело, прерывисто…       — Э-э… — Юджи закипает и краснеет пуще прежнего.        Макото чувствует нервозность в теле, вся напряжённая, словно провод оголённый, дотронься — убьет. Вздыхает тяжело, прикрывая веки, сидит так секунду другую и выдыхает, соскальзывая с бёдер Мегуми на пол, со смутным сожалением лишаясь тепла. Надевает кроссовки. Шнуровка плохо поддаётся мелко дрожащим пальцам, тело её неспокойно, призрачные ощущения чужих рук на коже горят, но она справляется. Не смотря на Юджи, огибает его, на ходу поправляя одежду и быстрым шагом уходит прочь, не проронив и слова.       Юджи стоит, неловко потирая носком кроссовка лодыжку и запускает руку в волосы, тянет виноватую улыбку.       Фушигуро всё это время лежит на спине, скрыв глаза в изгибе локтя, выдыхает, принимая сидячее положение. Вскидывает голову, въевшись в карие глаза злым взглядом. Его нервозность от перевозбуждения выливается в отбиваемой ногой ритм и голос, что срывается на жуткий рык.       — Итадори! Тебя, чёрт побери, стучаться не учили?! Несносный ты идиот!