Des moments

Последний луч света проникнул сквозь толстые выцвевшие серые шторы, прежде чем просторная комната окончательно погрузилась в темноту. Когда-то она была уютным убежищем подростка: большая кровать по центру с деревянным изголовьем, стены, обклеенные плакатами из магловских журналов с изображениями мотоциклов и полуобнаженных девушек. Теперь же пыль покрывала почти все поверхности, моль проела дыры на бархатной ткани штор, почти во всех углах была паутина, сплетенная жирными, крупными пауками, на полу валялся всякий мусор: окурки, порванные бумажки, несколько пустых бутылок и крышки от них, грязные носки и нижнее белье. Ковёр представлял собой страшное зрелище. Казалось, еще немного времени и комки пыли и грязи в нем эволюционируют в разумную жизнь. Дверь со скрипом приоткрылась. Шатаясь, в одной руке держа уже не первую бутылку огневиски за сегодня, а другой опираясь на косяк двери, в комнату ввалился высокий черноволосый мужчина. Сириус был очень красив лицом, несмотря на то, что выглядел несколько старше своего возраста: на лбу пролегли неглубокие морщины, вид его был уставшим. От него пахло смесью запахов дорогого одеколона, табака и перегара. Облокотившись спиной на стену с отслаивающимися обоями, он медленно сполз на холодный пол. Дверь шумно захлопнулась из-за сквозняка. Сердце стучало с неистовой силой, дрожь пробирала все тело, непонятный клубок страха давил в районе солнечного сплетения. Опять. Кто сказал, что мужчины не плачут? Блэк сжался в комок, уткнувшись лицом в коленки. Почему так плохо… Раньше алкоголь помогал не ощущать этот животный страх, этот запах смерти в воздухе. Несколько лет он уже вне стен Азкабана, но до сих пор он тонет в зыбучих песках ужаса, не может крепко спать, не просыпаясь каждый час, руки не перестают дрожать. Страшно. Холодно. Из уголков глаз потекли скупые слезы, на лице появилась болезненная улыбка. Воздуха резко не стало хватать. Как будто бы он тонул прямо в Марианской впадине, погружаясь в темноту и удушье все больше и больше, достигая таких глубин, до куда не доходит свет, где нет ничего живого. Лёгкие горели огнем. Вот так он и умрёт, сидя на грязном полу в ненавистном доме, как в камере Азкабана, где он мечтал лишь о мести и безболезненной смерти. Обхватив себя руками, Сириус начал царапать себе плечи и шею, вырывать прядки волос, кусать губы и щеки, пытаясь отвлечься. Слезы текли по щетинистым щекам, иссушая кожу. Никому не приходилось видеть его таким, даже Римусу. Блэк стыдится своей слабости. Мягкое касание руки до его спины заставило его вздрогнуть. Он вполоборота повернул голову, боясь увидеть кого-то из ордена или, что было бы еще хуже, кого-то из детей. Его опухшее из-за слёз и алкоголя лицо, не выражало ничего, кроме страха, когда он увидел рядом покойную любовь всей своей жизни — Марлин МакКиннон. Девушка выглядела точно также, как и в последний раз, когда ее видел Сириус. Улыбчивая, сероглазая, с вьющимися каштановыми волосами.  — Марлин… — тихо прохрипев, выдавил из себя Блэк. Он не знал, жив ли он или умер, видит ли ее на самом деле или просто сошёл с ума. Единственное, в чем мужчина был точно уверен — он нуждался в ней как никогда. МакКиннон не похоронила ни слова. Одета она была мягко говоря странно для 1995 года: объёмные джинсы, уродливая серая вязанная кофточка. Девушка присела на колени, положила одну руку на колено, а другую на мягкие, грязноватые волосы Сириуса, от нее веяло теплом и спокойствием. — Марлин, мне плохо… Мне очень плохо… — Блэк разрыдался окончательно, хлюпая носом и подвывая. На глазах он превращался в маленького, брошенного, никому не нужного ребёнка, слишком слабого и беззащитного для этого жестокого мира. Марлин облокотилась на стену и развела в сторону руки, как бы предлагая ему объятия. Сириус медленно, с трудом разогнулся, придвинулся к ней поближе, аккуратно положил голову девушке на ключицы, руками обвил ее тело, как спасательный круг, ноги согнул и прижал к груди. Марлин нежно поглаживала его голову, по-немногу снимая боль и тревогу. Сначала появился слабый свет. Сириус начал всплывать. Дно Марианской впадины удалялось, вода становилась теплее. Боль, страх, удушье — все отступало. Так спокойно и уютно. Блэк мечтал бы навсегда остаться в объятиях Марлин МакКиннон, больше не просыпаться, не бояться, не задыхаться в тесных стенах родового особняка, которые стали ему вторым Азкабаном, не чувствовать одиночества и боли. Но он проснулся. Один на холодном полу в огромной комнате, одолеваемый жаждой. Ужасно болела голова и спина. Жить не хотелось.