***
С зарёй кажется, что вот этот маленький издевающийся успевший показаться кусочек Солнца — огромная лампа накаливания, светящая в глаза с расстояния ногтя. Нурлану хочется выколоть их или проколоть Солнце иглой, но он упёрто садится на кровати, на ощупь находит телефон, чтобы проверить, который час. Осознание приходит не сразу, на часах половина пятого, а в студии нужно быть к шести. Учитывая, что нужно ещё заглянуть в пустующую квартиру, чтобы покормить бедного тоскующего кота, переодеться и вспомнить, что вообще нужно делать, восстановить в голове график действий и настроиться на хоть какую-то нормальную — даже, может быть, позитивную — волну после жаркой ночки. Нурлан вылетает из комнаты уже одетый, по данной Тамби инструкции по телефону находит свои документы, извиняется перед ним за ранний звонок и уже в полной готовности вылететь из чужого дома на свежий прохладный воздух застывает у порога. На диване в комнате, скрестив руки на груди, спит Лёша, накинув на ноги скомканный плед. То есть всю ночь он пробыл здесь. Пил со всеми, прямо набухивался — слышно и никуда не уходил. Из-за чего — автоматически понятно, но, конечно же, у Нурлана есть сомнения. Космически. Если задуматься, то можно столько напридумывать, например: Лёша здесь, потому что ему было жалко оставлять Нурлана; Лёша здесь, потому что ему было наплевать на всё; Лёша здесь, потому что ему не хотелось уходить из-за такой мелочи; Лёша здесь из-за того, что ему было совестно, и он решил извиниться с утра. И всё перечисленное не подходит. Ни один пункт. Жалко Нурлана? Было. Когда он плакал. Всё. Лёше наплевать на то, что целовать Нурлана было приятно? Конечно нет, это интригует его даже больше, чем тот факт, что ударить его в лицо было основной задачей после поцелуя, но он сдержался. Хотелось ли ему уйти? Определённо да. Но что-то заставило его остаться здесь. Может, какое-то сверхпритяжение, о котором могут знать только двое. Ему за что-то совестно? Даже если да, то только за то, что дал Нурлану повод, повёлся на нездоровый интерес — «а что будет, если вести себя с Нурланом как с девушкой?» Парень бы посмеялся, озадачился, пошутил, что-нибудь сделал, но не отвечал бы так. Не целовал бы в любом случае, но так случилось. Нурлан подходит к дивану, упирается к него коленями. Ему хочется что-нибудь предпринять для того, чтобы это забылось, стёрлось как пустой файл из Лёшиной головы, но он ничего не может сделать. Стоит только истуканом, с нечитаемыми мыслями, не может понять, зачем подошёл к нему и что теперь тогда делать. Он опускается на присядки, собирает пальцы в замок у губ и думает. Почему Лёша не ушёл? Может, у него и в мыслях не было уходить. Может, было лень, или не хотелось в пустую квартиру. Нурлан пересчитывает версии, путаясь, сбивается, накручивает себя. «Это ж насколько всё хуёво», — брови сгибаются в ломанную линию, сминаются большими пальцами. В голову Нурлана приходит воспалённая идея: можно спихнуть всё на опьянение. Всё, остальные пути к выходу затмевает самая идиотская тропинка по дерьму. — Лёх, — внезапно треплет его по плечу, — Лёха. — А? Что такое? — Бля, ну и перегарище, конечно, братан, — со смешком Нурлан машет перед собой рукой, мол, «отгоняя злых духов» и остальные тыры-пыры. Лёша в ступоре, но не показывает этого. — Ты вставать собираешься? Тебе на восемь в студию, не забудь захватить Рустама. Он вчера так отжигал, — Лёша кивает, сводя брови, и в последний момент цепляется за локоть Нурлана. — Помоги встать, — он подаёт ему руку, но не расчитывает на то, что алкоголь сбил настройки вестибулярного аппарата, и тот перенастроился на горизонтальное положение, как на матерь всех святых, и кренится вбок. Нурлан хватает его под спину, прижимает к себе, и Лёша отталкивает его, падая на диван. Найдя взглядом чашку на столе позади Нурлана, вперяет взор в неё, будто на ней волшебная голограмма. Всё, что-то дружеское как отрезает. Позже Лёша поймет, что «отрезало» ещё ночью, а пока Нурлан, восхитительно владея актёрским мастерством, играет свою роль. — Чего ты? Как ошпарило. — Что было ночью, Нурлан? — он всё ещё смотрит на волшебную чашку, которая стала поводом не потеряться в словах и действиях перед Нурланом, сохранить, выдержать лицо. — Вечеринка. — С кем я был? — С Рустамом. — С кем ты был? — Отрубился наверху. — В смысле? — не сказать, что отпускает, но хотя бы ослабляет хватку. — Ну, я надрался и вырубился. Ты же меня отводил наверх. — Точно, вспомнил. Срабатывает обоюдное решение забыть о том, что было ночью. Лёша думает, что Нурлану замылило воспоминания, Нурлан мысленно дорисовывает себе звезду над головой за заслуги искусного спасительного вранья и игры на публику. Парни прощаются, и, вроде бы, всё становится на свои места, только в голове всё же неразбериха, сумбур, всё перекручивается так, что внезапно посреди заиндевевшего лобового стекла, через которое Нур выискивающе подвохи смотрит на мелькающую разметку дороги, вырисовывается туманный вопрос, который тревожил его ещё ночью: «Что за хуйня сейчас была?»Первый раз
9 января 2021 г. в 08:35
— Что выбираешь: семь минут рая с Лёшей или поцелуй с Алиной?
— Семь минут, — даже не задумываясь, отвечает Нурлан.
Подруги Алины и она сама расстраиваются, не подавая вида, но кому-то его выбор даже играет на руку. — Пошли, бро, — Нурлан цепляет чужую руку, помогая тому встать с дивана уже в полупьяни. Парни уходят наверх, где спальню закрывают с той стороны, они оккупируют двухспальную кровать. Лёша валится на неё звездой, не оставляя места Нурлану, который со смехом пихает его ногу и просит подвинуться.
— На полу сиди вот. Нахуй ты выбрал семь минут, ты мне скажи? Пососался бы с ней и всё, — он говорит спокойно, в голосе нет тревоги или угрозы, его глаза закрыты, кажется, ещё немного, и он заснёт.
Нурлану похуй на их теперешнее состояние, они уставшие и пропитанные градусом, можно делать, что вздумается и не жалеть. Полубоги, полусмертные, полусмертники, алкоголь грозится вызвать в желудке эрозию и нахуй там всё пожечь. В речь Нурлана вливается спокойный мат, как змеиный клубок, вкатывается, вскальзывает на его язык и вылетает наружу тихим сычанием.
— Я с такими бабами не сосусь, — ненавязчиво устроившись на Лёше, Нурлан тоже растягивает конечности так, чтобы они почти свисали со всех краёв кровати.
— Ой, как хорошо, — вот в этот момент должна была потечь слюна, однозначно. — А вообще да, с такими только «сосаться» и можно.
— В смысле? Я же говорю — нет.
— Нет, я… — мысли добираются до мозга медленно, как и все части тела сейчас отвечают на нервные импульсы: нехотя, будто ему действительно надоело держаться в оболочке кожи. — Типа, «сосаться»… целоваться же правильно. Вообще паршивое слово, не скажешь?
— Никогда не думал. Слово как слово, чего ты к нему так придрался?
— Да ну я ж не об этом, Нурик, кто тупого сейчас играть должен? — Лёша вытаскивает руку из-под чужой спины. — Ты из меня блин сделал, глянь, — он показывает ему свою покрасневшую смятую ладонь, а он смеётся. — Да тебе палец покажи — ржать будешь, да, Нурик?
В ответ парень смеётся ещё громче, сминая лицо руками. По нему видно, как под «забором» нервной системы трещат «подпорки» сдерживающие смех, всё кренятся и сгибаются — вот-вот рухнет.
— Так что со словом? — Лёша цыкает и вылезает из-под Нурлана.
— Ай-яй-яй, голову дай, — с горем пополам он устраивается на краю кровати. — Что за слово, ну-ка напомни.
Он глядит на устало смеющегося Нурлана, спрятавшего лицо в ладонях.
— Бля, ну ты уже почти как плачешь.
— Подожди, Лёх, — он слабо отбивает его руку, певорачиваясь на спину. Смех стихает, на его место приходит тяжёлое дыхание.
Лёша в ступоре, он не понимающе смотрит на то, как Нурлана коробит.
— Ты чего, — он ободряюще хлопает по его ноге, — ничего же не случилось.
— Сейчас пройдёт, — его голос звучит надломленно и тихо; он как может закрывает лицо руками, но Лёше отлично видно блестящие на свету влажные полоски, оставленные слезами. Они молчат, старший решает ни о чём его пока не спрашивать и вообще забыть потом об этом инциденте, но от вида на такого Нурлана всё сворачивается в животе в тугой тяжёлый узел, который грозится пригвоздить его к полу, вдавить в паркет так, что не получится сделать ни единого вдоха. Лёша ещё раз опускает руку на чужое бедро и поглаживает пальцем, Нурлан тем временем задыхается. Ему никогда не было обидно до такой степени, и, если сейчас не понятно, от чего так выносит, то, прикинув, можно посчитать, сколько раз до этого он сдерживался и терпел. Сейчас всё это скопилось в одном пузыре и прорвалось.
— Ну, Нурик, — Лёше самому становится плохо. он никогда не видел друга в таком состоянии. И ладно, если бы это был не Нурлан — просто бы поддержал, но именно из-за него в груди так щемит.
После того, как тот слышит своё имя, начинает трясти, действительно трясти: напрягается живот; он плачет, сдерживая звуки, потому что ему, в общем и целом, не под стать плакать.
— Что тебя так задело? — он не знает, что нужно делать в таких ситуациях. Ещё никто не плакал перед ним вот так. Ещё никто даже настолько близкий не открывался ему вот с такой — самой слабой стороны.
— Не знаю, — он находит время ответить и снова берётся сдерживать всхлипы.
Вот так вот плакать. Нурлан никогда бы не подумал, что так может.
— Ну что, плотину что ли прорвало? — на это Нурлан коротко кивает и усмехается сквозь слёзы. Они просто вытекают из его глаз, и он никак не может это остановить.
— Бля, Нурик, я надеюсь, со мной такого не будет, — тот смеётся, а потом плачет, позволяя себе короткий стон, который бьёт по Лёше, как горячая плётка — рассекая само мясо внутри. Больно. Слышать такие жалкие звуки от Нурлана, который извергался до этого шутками и смехом как вулкан — ужасно.
— Лёха, блять, как это остановить? — сквозь плач спрашивает.
— А я что? — он смешно возмущается, указывая на себя руками. — Я, думаешь, когда-то такой хренью страдал? Не знаю, нужно подождать, пока пройдёт.
— Оно вообще не проходит.
— Да я вижу, — Нурлан вытирает слёзы, пытается прекратить кривиться, но всё срабатывает автоматически, как часы или атомный взрыв, распространяется по всему телу как грибок, съедая его нутро. Все его пальцы уже мокрые, слёзы затекают в уши, Нурлан устаёт закрывать лицо и расслабляет руки, держа их на уровне груди. Он смотрит в потолок, концентрируется и снова взрывается, но на это раз сильнее. Веки закрывают собой глаза, будто на мир больно смотреть, губы сжимаются, чтобы не было ни звука — Лёша смотрит на это и сам едва не смахивает слезу.
— Всё, расслабься. поплачь нормально, — он подползает ближе к нему, садится в позу лотоса и кладёт руку на его грудь, гладит, смотрит на влагу и стирает её с мочки уха. Нурлан хочет что-то сказать. — Молчи и плачь, иначе это никогда не закончится. Давай, — тот смотрит на него снизу, едва ощущая на груди его руку, хватается за неё своей, а второй снова закрывает лицо. — Может, тебе ещё подушку дать? Будешь как девчонка в подушку плакать, — по-доброму усмехается.
— Вообще не смешно, Лёх, — он немного затихает, как будто буря прошла, но затишье обычно предзнаменует другое. — А о нас забыли вообще, да?
— Ананас? Кто?
— Эти. Наши семь минут уже прошли.
— Я тебе больше скажу: уже минут тридцать прошло, как ты не унимаешься. Они, наверное, приходили за нами, увидели, как ты ревёшь, и разбежались.
— Ага, сто процентов. Арбуз, — Нурлан выдыхает. — Ну что, пошли?
— Куда? Это всё, ты думаешь? — на этих словах в Нурлане открывается контрольный шлюз — тот, который держал самую последнюю и самую большую ёмкость. Лёша обнимает его, Нурлан обнимает в ответ за шею и прижимается в спазме. Так хочется вырвать что-то из себя — то, что генерирует слёзы, просто сломать это, разбить нахер, чтобы никогда больше не чувствовать такого, но в какой-то степени это доставляет обоим удовольствие. Нурлану становится легче, Лёше приятно, что его вот так обнимают. Да и вообще перед ним открывается какое-то совершенно волшебное таинство…
— Реально как девка. Ко мне так ещё ни одна не жалась.
— Заткнись, пожалуйста. И что, что как девка. В штанах же не девка.
— А причитаешь как девка, — Лёша улыбается, приподнимается над ним и, поглядев на Нурлана, отводит его руку от губ и стирает слёзы под его глазами, на висках, вытирает их о покрывало.
— Чего ты улыбчивый такой? Нравится меня таким видеть? — тот сам берётся разминать лицо, краснея от такого своего поведения.
— А что, если нравится?
— Я тебе врежу, осознаёшь?
— Ты даже сейчас шутишь, — от его лёгкой полуулыбки Нурлан застывает на месте; руки останавливаются по обе стороны от чужой головы. В заплаканных глазах читается немой вопрос, по типу: «что будет дальше?» и «ты не засмеёшь меня?».
— Что за обстановка? — тут не понятно больше шутка это, требующая добива, или действительно всё как-то по-особенному.
— Интимная называется, — Лёша сглатывает, пытаясь унять внезапную панику, что у него таки получается. В следующую секунду он снова убирает влагу с лица напротив и даже в уме не заикается о том, как неправильно это выглядит со стороны. — Вот, видишь, всё лицо опухло, глаза покраснели, губы.
— Что с губами? — на нервном, наверное, Нурлан переходит на полушёпот. Его голос хрипнет, застывает вибрацией в ушах Лёши, шумом воды, разбивающейся о дно внутреннего кулуара.
Он не отвечает и смотрит на него как-то приглашающе, с азартом. Необычайно больная мысль, нездоровый интерес, тактика заполучения внимания Нурлана срабатывает на отлично: в следующее мгновение его руки смыкаются вокруг шеи Лёши, а губы смазано касаются его губ, моментально отрываясь. Его неуверенный взгляд потухает, когда Лёша снова позволяет их губам соприкоснуться. Затылок Нурлана снова оказывается на тёплом покрывале, его пальцы прижимаются к шее Лёши, чувствуется тепло. Обычное человеческое тепло, которое передаётся при объятьях, любом тактильном контакте, например, когда трогаешь девушку за грудь или целуешь в губы, в шею, в любое другое место. Губы Нурлана тоже тёплые, в этом можно найти чудесное сходство со всеми Лёшиными бывшими. Тот разрывает поцелуй, не открывая глаз, отрицательно качает головой.
Что за херня творится в этой комнате — он уже не понимает. Зачем они целуются? Как всё пришло именно к этому, почему именно к этому? Разве нельзя было просто поддержать, просто поржать над его хлюпаньем: тогда всё бы было как обычно, по-братски, не по такому идиотскому сюжету. Лёша не может понять, как он только что целовал Нурлана, ведь как можно делать это с другим парнем?
Что касательно Нурлана — тормоза отказывают, мозг вообще, кажется, не работает, оборвало кабеля, питания нет, как иначе объяснить то, что он снова притягивает его к себе? Лёше становится до дрожи неприятно, он вырывается из хватки его рук, кружится голова от внезапного подъёма. Всё расплывается в животе, сладкая нуга — так обычно тянет, когда целуешь девушку; что-то отпускает, будто разрываются цепи, которые держали его руки и губы. Только сейчас это Лёше вовсе не нравится. Ему не в кайф из-за гнетущего стереотипа. В животе тянет уже не приятно, и сладко на языке, а противно тошнит, хочется набить ему рожу, расквасить свою о стену, помыть рот с мылом, украсть у Гарри Поттера волшебную палочку и сварганить заклинание забытия, что-нибудь ещё такое, только избавиться от этого ужасного поцелуя.
Он вытирает губы тыльной стороной ладони, стучит в двери, ему открывают. Как позже окажется — некоторые о них вообще забыли, другие решили не говорить, чтобы оставить вместе подольше, некоторые отмазались от мысли тем, что якобы они бы сами постучали, чтобы открыли, — вот это и случается. Только с каким подтекстом Лёша оттуда уходит?
Он убегает, пряча внутри ненависть и омерзение.
Нурлан просит, чтобы его не трогали, ничего не спрашивали, принесли в спальню его вещи и забыли до завтра. Друзья не решают спорить, не устраивают допросов, глянув на опухшее лицо и растрёпанные волосы, они всё понимают. Рустам заносит ему куртку и сумку, стакан воды и закрывает за собой дверь, перед этим ободряюще похлопав по плечу. Когда он выходит, он не отвечает ни на один из вопросов, переводит всё в шутку и отправляется дальше веселиться и танцевать со всеми. За это Нурлан мысленно благодарит его.
Следующее его действие — выглянуть в окно и найти Лёшу, но того и след простыл, не говоря уже о том, что можно было бы и самому догадаться, что он ушёл в общем и целом, а не только от него. Нурлану боязно и думать о том, что друг может сейчас делать, хотя Лёша и не из психованных истеричек, но всё-таки внутри что-то дёргает за ниточки. Нурлан выпивает успокоительное, припрятанное во внутреннем кармане куртки, и ложится в кровать. Выходить ко всем сейчас кажется невыполнимой задачей, чем-то сродни полёту в космос на петарде, поэтому Нурлан изо всех сил пытается заснуть, но под гул толпы Нурланов в голове, вторящих: «Что за хуйня сейчас была?», — заснуть нереально. Он ворочается, не знает, куда засунуть руки, ноги запутываются в покрывале, уже кажется, что и температура поднялась, запульсировало в голове, замолотило в гонг прямо перед лицом, но парень таки справляется. Он проваливается в сон до самого утра.