Слёзы змеи

      Просыпается Лёша странно: просто открывает глаза и разочарованно мониторит потолок. «Ну, я напился, — думает он, — ну, Нурлан приехал. — Он поворачивает голову в сторону окна и находит того склонившим во сне голову в кресле, отворачивается и в отчаянии трёт лицо раскрытыми ладонями. — Вот это я кретин». Застыв в положении «и что мне теперь, бля, делать», Лёша скромно выдыхает и краем глаза замечает, что Нурлан проснулся и теперь сонно копошится в запутавшемся пледе. После короткой тишины, которая показалась Лёше неловкой, Нурлан спрашивает его:       — Доброе утро? — и вопрос кажется невероятно странным, потому что Леша слышит его так: «Ну как, хорошо упиваться до такого, что потом на шею мне лезешь?» Ему становится не по себе.       — Доброе, — он приподнимается в кровати, раскрывается и обнаруживает себя обнажённым по пояс. Халат ещё завязан на животе, но спущен с плеч. — Чё за фигня? Уксусом воняет.       — Тебе стало плохо, что мне оставалось делать? Мы целовались, — Нурлан делает паузу, глядя в стену за Лёшей, — и ты почти вырубился. Поднялась температура. К полуночи на тебе можно было яйцо поджарить.       Лёша нелепо чешет затылок и надевает халат обратно. Хочется пошутить, мол, и ты всю ночь надо мной свои жарил, но Лёша держится молодцом, потому что ситуация не позволяет.       — И ты всю ночь надо мной сидел? — прискорбно.       — Да, заснул недавно. Обтирал тебя несколько раз, иди мойся, — Нурлан смеётся закрытыми губами и смешно пытается дотянуться до шторы, чтобы закрыть огромное окно, через которое на него льётся солнечный свет. Лёша подходит и собственнически отбирает её у Нурлана, сам задёргивает обе половины и в конце склоняется над ним, вжавшимся в кресло, смотрящим на него испуганными глазами, прижимающим обе руки к груди, чтобы укрыться пледом по самый подбородок.       — Не говори, что не замёрз: возле окна спал.       — Тут батарея, — отвечает Нурлан обратив взгляд куда-то в Лёшину грудь.       — Мне всё равно.       Лёша уходит в душ, а когда возвращается, не находит Нурлана ни в комнате, ни в спальне, ни в гостиной — нигде в доме.       — Нур? — он зовёт его, затихает, обращая внимание на все шорохи, и когда уже понимает, что тот ушёл, идёт на кухню, тихо матерясь. «Да как он мог убежать вообще? Трус. Бля, Нурлан, ты долбень? Значит, всю ночь сидел, помогал, лечил, а тут съебался? Мудила, по чёрному съе…», — мысли прерывает вид на удручённого Нурлана, прижимающего к рёбрам банку с заваркой чая, глядящего на Лешу, мол, что-то интересное увидел? Лёша припадает плечом к дверной раме и дурно усмехается.       — Я подумал… типа, я здесь не в первый раз и… Ну, я же могу сделать нам чай? Я, кстати, кухню еле нашёл. У тебя дом огромный, конечно, я говорил уже как-то, наверное, — Нурлан пытается разрядить обстановку смешком, но Лёша в ступоре «нет, всё-таки, я влюбился» смотрит на него неотрывно, а потом в два шага подходит и, обхватив его щёки, целует в губы. Банка едва не выскальзывает из-под локтя, она безбожно громко бьётся дном о высокую столешницу.       «Пока я такой».       «Но ты же уже не такой».       Нурлан пытается выровнять дыхание, но каждую секунду оно сбивается всё больше, на глаза наплывает дымка, всё становится размытым, как и Лёша, который стоит возле него и пялится в них.       — Нет, ты невозможный, Лёх, — он оставляет банку на столе, разворачивается и уходит, пока Лёша втыкает на неё и думает: «А зачем я?..»       Он находит Нурлана успокоившимся на террасе. Его плечи расслаблены, но по неотдыхающим рукам, которые то и дело сами себе ломают пальцы, видно, что он сам во многом не может разобраться, ему самому закрыты многие двери, многие сердца, в которые он когда-либо хотел войти, но не смог. Лёша в полной мере осознаёт, как Нурлану плохо, и как странно всё это переживать, — на своём собственном примере.       — Нурлан, — тот оборачивается, но после снова обращает взгляд вдаль.       — Чего? Снова целовать пришёл?       — Нет, — он подходит к нему, кладёт руку на его спину и, тяжело на неё оперевшись, проводит вдоль. В этом касании Нурлан чувствует такую грусть, что она достаёт до самых костей. — Ну, может, да. Наконец-то, — Нурлан замирает, кивает, мол, ну понятно. Он разгибается во весь рост и оборачивается к Лёше лицом.       — Зачем? — он мониторит его стеклянным взглядом, нагло берёт на слабо, и у него получается надорвать край.       — Просто так. Нам обоим нравится.       — Нам обоим нравятся разные вещи, — твёрдо подмечает Нурлан, — но ты, видимо, не можешь понять, что делать. Я тебе скажу, — его поведение отстраняется от ситуации, он говорит обыденно, тихо, с выражением полной заёбанности и желания поскорее убить её навсегда. — Тебе просто нужно прийти в себя, Лёх. Если ты не хочешь меня видеть — не смотри, если не хочешь быть со мной в одном проекте, не хочешь пересекаться — скажи мне прямо, я что-нибудь придумаю, окей? Но вот так срываться, устраивать себе неделю незапланированных выходных, звякнув директору и, в тупую отморозившись, поставив перед фактом? Это сучий поступок. Получается, всё оправданное доверие к себе ты похерил и меня в том числе, забил на работу и слился, — Лёша просит оторваться от нравоучений, но Нурлан хочет наконец содрать с них этот шаблон неправильных отношений, шаблон комплекса друга и социальной стабильности. Надоело кататься раздутой бочкой от двери к двери, которые никто не открывает на стук, каким бы он ни был: громким, когда Нурлан звонит Лёше; свирепым, когда Нурлан прижимает к себе, целует; жалостным, когда он молниеносно отвечает на любые сообщения; и жалким, когда Нурлан из последних сил поднимает руку, чтобы схватиться за ручку, которая в итоге не поддаётся — он приехал. Что он хотел этим сказать? Наверное, то же, о чём Лёша молчит, но у обоих не хватает сил на озвучить.       — Да, я забил на работу. и что мне теперь делать? Я не счастлив там. В последнее время обстановка очень напрягает, и я подумал, что лучше будет пока без меня. Всё уляжется.       — Ты сбежал. Не просто ушёл, Лёш, — уже подкипает. Нурлан нервно теребит пальцем заусенец на другом, срывая его ногтем до крови. — И знаешь, что? Ладно, если бы ты от сильного страха это сделал, но ты просто думал, что всё пройдет само. Так же? Просто пройдёт само, — усмехается. Лёше дурно, после вчерашнего болит голова, которую не спасает свежий воздух. Выпил бутылку вина, а последствий, как после «Висмута».       — Пожалуйста, Нур, — не смотря на всю его мужиковатость, на его принципы, на этот леймотивный запрет на слабину, Лёша похож на подранную птицу — как он прижимает локоть к рёбрам, когда Нурлан снова стреляет колкой фразочкой со злости; как он опускает взгляд; как поднимает прямо в его глаза; как он тушуется перед ним, — не сравнить с тем человеком, который был до их первого поцелуя, и Нурлана прошибает этим как бастардом — с места в самое нутро.       Лёша открылся ему. Наверное, больше никто его таким не видит и вряд ли видел. Andry Grammer — Don't give up on me       Нурлана с ног до головы окатывает радость, нежность, что-то неприятно саднящее обволакивает горло. Что-то похожее на вырывающиеся слёзы. Он стоит, окаменевший, глядит на Лёшу и не может понять, почему же ничего не складывается. На самом деле, он же ему нравится? Они же оба это чувствуют, так почему нихуя не работает?       — Лёха, — Нурлан хватает его за плечи, взглядом говорит, что не выдержит, и тот сбивает его руки. На секунду становится страшно: он снова уйдёт. Нурлан отходит на шаг, цепляется пальцами за ткань рубашки на своём предплечье и отводит взгляд, застланный влагой. «Ну, уходи», — раньше это помогало успокоиться хотя бы на пару секунд, почувствовать, что он всё ещё держит в руках, ну, не штурвал ситуации, так хоть себя самого.       Лёша не уходит. Он обнимает Нурлана и говорит, что тот может побыть с ним. От переизбытка ощущений у того не получается себя сдержать. Лёша прекрасно видит, какой парень рядом с ним беспомощный и жалкий, всё время плачет, жмётся ближе и пытается не позволить уйти — что всегда с треском не получается. Сейчас Лёша всеми руками держит его, и это похоже на самую крепкую поддержку, на которую, по иронии, никогда нельзя полагаться, потому что — взаправду — в любую секунду Лёша их опустит, и надеяться будет больше не на что. Нурлан успокаивается, глядя за спину того на догорающую зарю, и мечтает по случайности оказаться там, где его до пепла, до расщепления атомов изжарит солнечный свет. Может, отчасти из-за того, что на данный момент его с ног до головы прошибает чужой холод.       — Прости, — говорит Лёша в звенящей тишине природы вокруг, и он пугается. Зачем извиняться? Разве что за то, что Лёша сделает в будущем, правильно?       — Не извиняйся, — Нурлан выдыхает горячий воздух, который окутывает паром его ресницы и Лёшин затылок, стирает с щеки ручеёк слез и надевает маску переполовиненного безразличия, мол, мне почти похер, Лёх, улыбаемся и машем. Они стоят впритык, Нурлан избавляется от улик его слабости, в прямом смысле написанных на лице, глядя куда-то вдаль, в поле, в лес, только не во вцепившиеся в него разочарованным взглядом, умоляющим: «Что я могу для тебя сделать?» — глаза Лёши.       — Я прошу прощения за то, что так часто заставляю тебя плакать, — Неужели Лёше уже настолько привычно видеть его слёзы, что даже он сам извиняется только для вида?       Нурлан следит за тем, как Лёша поднимает руки; чувствует, как они греют остывшие щёки, как большие пальцы проходятся по кончикам ресниц. Нежно, но этого не достаточно, чтобы его перестало накрывать недоверие. В обычном жесте заботы видна жалость; в спокойной улыбке на лице напротив заметно глумление в его высшем молчаливом проявлении; в выдохе слышно не то, как Лёша волнуется, а презренный смешок, вылетающий с шумом, как боеголовка бомбардирующий его губы теплом. Проще говоря, Нурлан напридумывал, накрутил себе бреда в голову, а теперь теряется, не знает, что ему делать. Сбегать — устаревшая схема. Наорать — нельзя; оттолкнуть — не позволит себе; расслабиться — никак, и единственный выход из ситуации — замкнуться в чертогах своей души и ждать следующей волны.       Нурлан ждёт. Долго ждёт. Минуют следующие выходные, за ними неделя спокойствия и порядка. Сумбур в виде Лёшиных подач в лицо перетекает в спокойное русло обычной жизни, на дне которого застряёт Нурлан и не пытается всплыть. Была бы его воля, остался бы здесь подольше, но следующая проблема не заставляет себя ждать — возвращается Серёжа, и чёрт знает, что с этим делать. Говорит, что может вернуться на шоу, но дело Нурлана — суметь оставить весь хейт со стороны зрителей за бортом, не дать ему просочиться в каюты и затопить ЧБД. Ему нельзя делать необдуманных шагов, но вскоре всё прогорает. «Детков вернулся на чбд», «Макара выперли, хотя вполне могли подарить седьмой стул», «Не вписался в бюджет? Заменили на время?» — кипит в голове обложками новых видео, заполонивших, казалось за один день, весь ютуб. Нурлан снова не находит причин ехать домой и остаётся в компании. Кот у соседки, Лёша теряется из его будней на все четыре стороны, как и из контактов на телефоне, диалогов ватсапа, всех мессенджеров и даже инстаграма, пусть иногда его лицо и мелькает на общих фото и в сетах.       В остальном Нурлан остаётся один, вспоминает как держать лицо, забывает как плакать.       Самая главная и единственная причина его истерик убегает от проблем, так почему Нурлан должен одному себе́ их придумывать? На деле, проблемы у Лёши — не у него, потому что тот регидный на все сто процентов своего нутра. Кажется, что он состоит не из воды и другого, а из «я не могу» и предубеждения в том, что люди вокруг больше разбираются в его жизни, чем он сам. Нурлана, сидящего за столом, спокойно попивающего свой кофе под «Тайную историю», резко посещает инсайт.       Серёга же приехал.       — Алло, Рус, — из динамика телефона, прижатого плечом к уху раздаётся удручённый голос. «Наверное, заработался», — думает Нурлан, — слушай, давай в пятницу затусим в «16 тонн», пивка погасим?       — О, а в честь чего? — Рустам разминает лицо, потягивается после получасового сна в компьютерном кресле, которое со скрипом разгибается как и он сам.       — В честь Серёгиного приезда. Нужно же это как-то отметить.       — Чё? Когда он успел? — он резко просыпается, хватаясь за локоток кресла.       — Вчера вечером. Он тебе не писал?       — Не писал.       — Чаще чекать ватсап надо: он в группу прислал, — Нурлан хмыкает, думая, почему Рустама мог так разволновать факт того, что Серёжа вернулся в Москву.       — Слышь, чем ты занят?       — Пытаюсь застегнуть пуговицу на манжете.       — А серьёзно? Куда намылил булки?       — Чё за пидорская штука? — он смотрит на своё смеящееся искривившееся лицо в зеркале и улыбается только шире. — Короче, долгая история. Буду знакомиться с кое-чьим парнем.       — Опа, — Рустам смеётся, подначивает друга, — вот оно — ты не свои мылил, да? В гроб выряжаешься?       — Рус, бля, — тот расслабленно усмехается, наконец опуская онемевшую руку в застёгнутом чёрном манжете. — Так что? Серёга.       — Да я вот думаю, может, лучше в «Ройс» залетим?       — В «Ройс»… Договор. Тогда я позову остальных. Давай, — Нурлан уже собирается сбросить звонок, как в голову приходит мысль. — Стой, стоп! Рус?       — Да, чего?       — Лёшу, — он останавливается на крыльце у парадной, пряча ключи в карман сумки, — Лёшу позови, окей?       — Сам не? Окей, понял, — тот сбрасывает трубку раньше, чем Нурлан успевает взглядом найти машину.       Руки дрожат от волнения. Скорее всего, Рустам единственный, кому тот может всё объяснить, хотя зачем? Нурлан решает сделать это только в том случае, если хорошенько прибухнёт.

***

      Бессмертная тактика заполучения девушки за «Голубую лагуну» срабатывает на «отменно». Нурлан прижимается к ней в одной из кабинок туалета как к спасению от гомосексуалистических мыслей по поводу Лёши и того, что он готов оставить всю свою прошлую жизнь в прошлом, а с ним начать новую. Диана с её новым избранником забылись на танцполе, разрешив Нурлану делать всё, что тому взбредёт. От волос девушки приятно пахнет её запахом, от её тела исходит жар, который согревает как спасительный огонь посреди антарктических льдов. Нурлану хорошо, он выцеловывает её шею, оставляя засосы и грубость на потом, лелеет её в руках. Она маленькая. У неё аккуратнее плечи, мягче шея, волосы на затылке, которые можно оттянуть, — длиннее, тоньше талия, да и в целом — компактнее. У неё нет накачанной бицептуры, почти не помещающейся в ладони, нет мужицкого пресса и кадыка, который бы плясал под губами. У неё не голубые глаза и не светло-русые волосы, в общем и целом — она не Лёша, чему он бесконечно рад. Целует её, почти мурлыча.       Пара слышит неестественно громкий стук дверцы соседней кабинки, которая отбивается от стены. Девушка пугается, глядя то на Нурлана, то на дверь и́х кабинки.       — Нурик, — пальцы хватаются за его плечи, которыми он ощущает чужой маникюр.       — Не бойся, нас не спалят, — Нурлан касается замка, показывая, что дверь хорошо закрыта. Тот, кто снаружи, видимо, прислушивается, поэтому оба замолкают. Нурлан мониторит губы напротив и приближается к ним до какого-то едва различимого сантиметра и ждёт спасительных шагов из.       — Нурик, — зовёт знакомый голос.       Когда тот понимает, кто стоит за дверью, он моментально открывает её, будто спасительными были шаги не из, а к. Девушка осоловело наблюдает за всем этим, поправляя спущенное плечико своей кофты.       — Мне уйти? — она откидывает с груди тонкую прядь шелковистых волос и уже собранно, спокойно смотрит на Нурлана, устремившего взгляд на Лёшу. Тот не отвечает за него, не смотря на то, что минуту ранее вспылил, прибежав в уборную богами неизвесного Московского клуба, чтобы найти Нурлана «сосущимся с какой-то бабой».       Тот в пол оборота с извинениями во взгляде зыркает на девушку, коротко кивает, после чего слышит медленный стук её каблуков по плитке, щелчок двери, а потом со вскипающей под кожей злостью подходит впритык к Лёше.       — Ты знаешь, — шипит по-змеиному прямо ему в лицо, — что ты испортил мне вечер? — Нурлан рад бы добавить «…и жизнь вместе с ним», но оставляет это на потом.       — Я могу его продолжить.       — Не прикидывайся идиотом, — говорит ему, а сам наступает, будто совсем не пряча желание вдавить его в стену. — Ты можешь сделать мне одно одолжение. Подставь своё пидорское ебло под кулак и свободен.       — Давай поговорим нормально, — он знает, что из этого ничего толкового не выйдет, но всё равно кладёт ладонь на чужую грудь, ощущая затем, как предательски сильно натягиваются её мышцы, заливаются злостью, набухают от прилива крови и токсинов вместе со змеиным ядом. — Ну, говори, — Лёша отходит от Нурлана, закрывает двери, пока тот моет руки горячей водой, ополаскивает лицо и упирается ладонями в столешницу с раковинами.       — Я согласен на каминг-аут.       — Что, блять? — тот остервенело, быстро подлетает к нему, хватает за грудки. — Ты это так не шути. Совсем жить расхотелось? — Нурлан зло сычит ему в лицо, а то спокойное, как у удава, да улыбка едва трогает губы.       — Это не шутка, Нурик. Я серьёзно, — и чувствует, как его руки ослабевают. Лёша — от крайности к крайности.       — А по-нормальному ты не мог? Ты вообще придуриваешься?       — Прости, у меня не получилось по-другому, — тот совсем отпускает его; думая о чём-то, ходит со стороны в сторону размеренным шагом, трёт губы. По его состоянию видно, как много ему хочется сказать, как ему хочется тоже выкричать то, что Лёша заставил его почувствовать.       — Ты же понимаешь, что у нас его не будет? По крайней мере, пока. Пиздец, как ты вообще к этому пришёл?       — Не важно. Главное, что я готов, а остальное в пизду.       — В пизду, — Сабуров смеётся, собирая последние осколки в своей груди. — А знаешь, что? Иди-ка ты нахуй, Лёш. Пока ты там обдумывал наш каминг-аут, ты видел, что я делал? Тебе было похуй. Абсолютно, стопроцентно похуй, — Нурлан в последний раз болезненно вдавливает палец в чужое плечо и отталкивает Лёшу к стене. Его взгляд тяжёл как стопудовый груз; зол как некоторые на портретах; страшен, как будто Лёшу пробуривают насквозь. Просабуривают.       — Стой, — тот хватает его за руку, но Нурлан успевает её отдёрнуть прежде, чем чувствует касание чужих пальцев.       Он оставляет его в уборной, откинув дверь почти до стены, идёт на танцпол и забывается за вторым стаканом виски и «Манхэттеном». Музыка в этом клубе приятно омывает всё его тело, вибрирует под самыми рёбрами. Остался час — Нурлан уверен, что проведёт его в Лёшином отсутствии, потому что тот уже сорвался в «Ройс». Дайте ему отдохнуть это час — всё, о чём он просит. Ruelle — Carry you       Вечеринка в честь Серёгиного приезда удаётся хорошая. Илья встречает его с букетом роз, дарит их со словами: «Бля, больше никогда не уходи от нас». Всё получается по приколу, весело, смешно. Нурлан дарит ему объятья и уходит к здешним девушкам, за ним следом приезжает Лёша и, поспешно снимая куртку, спрашивает, где он. Странно, что тот приехал только сейчас, хотя ещё час назад выдвинулся — наверное, заблудился в Московских дорогах. И двинулся по пути. Серёжа понимает, что что-то не чисто, оставляет Тамби встречать гостей, а сам уходит к Рустаму. Он еле вылавливает его с танцпола, смеясь с того, как хаотично тот двигает руками.       — Так это, — тот обнимает его, ссылаясь на то, что сильно соскучился, — чё я хотел. Что с нашими двумя?       — О, это долго объяснять. Короче, Лёха не может принять себя, а Нурлан страдает, вот и бегают. Не знаю, что будет сейчас, но Лёха, видимо, очень хочет поговорить, — Рустам оборачивает голову и указывает взглядом на Лёшу, который в другом конце комнаты выпытывает у какого-то парня, не видел ли он бравого казаха, что широкоплеч и могуч. Какой-то цирк и клоуны. Серёжа следит за его взглядом, приоткрыв губы, и приближается, когда не замечает, на что именно ему показывают. — Всё, ушёл, — Рустам поворачивается и натыкается носом на чужую щеку. Внутри всё останавливается, кроме сердца, которое вот-вот выпрыгнет через глотку.       — М-да, ну, короче, не увидел нихуя… — тот как ни в чём не бывало отстраняется, отпивает содержимое бутылки пива и замирает, когда видит, как пристально на него смотрят. — Что такое? — Рустам не может почувствовать внутреннее обычно присущее ему спокойствие. Всё скапливается в лице напротив, «Голубая лагуна» держится кончиками пальцев за солёный ободок бокала, в глаза стреляют голубые огни прожекторов, и почему-то становится холодно в районе шеи. Он дёргается, когда понимает, что всё-таки нужно обычно отреагировать на прислонённое к ней холодное горлышко чужой бутылки. — Рус? Ты выпал из вселенной? Бля, что за штука?       Так, штучка.       Эта прямая линия внутренней кардиограммы — всего-то юмор. Не стоит переживать. Рустам опрометчиво суёт бокал в чью-то руку, не замечая удивлённого взгляда её обладателя.       — Я не пью это, но спасибо, — Тамби улыбается, причмокнув, отпивает глоток. Что бы ни было, если это халява — оно сразу в любимых. Он уходит подальше, оставляя парней в суете открытой площадки намеренно. Иногда за ними подглядывает.       Плавным перекатом включается следующая песня. Колонки, кажется, прямо под ступнями, перед лицом, за спиной впритык. Каждая частица, витающая в воздухе, излучает звук. Неосознанно Серёжа переманивает на себя это Лёшино «а чё происходит вообще»-лицо и пристально наблюдает за тем, как Рустам отдаёт едва начатый бокал, делает шаг вперёд. Наклонившись вперёд и бережно прикоснувшись к чужим губам, Рустам по инерции приподнимает плечи и отстраняется, держа Серёжу за щёки. Тот почти роняет бутылку, когда чувствует приятный круговорот в животе из пива и прозрачного сиропа с блёсточками. На самом деле, ощущений мало, но, собравшись в одном месте, они образуют огромную воронку, хлынут на Серёжу шквалом эмоций. Рустам, не видя никаких сопротивлений, снова подаётся вперёд. Парень напротив податливо склоняет голову, будто ждал этого всю жизнь.       Старшего толкают сзади, заставляя его оторваться от приятностей и, закатив глаза, медленно обернуться. Рустам по-тихому матерится, глядя в глаза нелепо танцующего извиняющегося парня и передавая своими: «Блять, ты уже испортил жизнь своей матери — мою не порти», — и возвращает взгляд на Серёжу, стоящего в полнейшей прострации.       — Это мы только что зубами стукнулись? — его дымный взгляд возвращает Рустама во времена, когда они познакомились.       Тогда лил дождь, мало что можно было разобрать на взмокшей вывеске отбора в универ, но пришедший во время Серёжа подсветил фонариком, который он, прислонившись спиной к сухой стене, выудил со дна портфеля. «Подержи, пожалуйста, — Рустам услышал его спокойный голос и тут же понял, что от этого приятного тембра вполне может политься вместе с дождём. Серёжа сошёл со ступеньки, переступил полосу между сухим гладким песчаником и мокрым асфальтом и спрятался от непогоды под чужой зонт. — Ищи», — но старший не мог отвести взгляда от профиля этого парня. Аккуратно прикасаясь к его предплечью своим, он останавливал вздохи, чтобы не было таким очевидным то, что его взгляд обращён далеко не на список вступивших. — Фух, нашел своё, — парень опустил фонарик, спросил, как зовут Рустама, чтобы найти и его имя. Конечно, он чувствовал чужой взгляд и знал, что тот даже не подумал отрываться от разглядываний. — Твоего нет. А-ну, сейчас ещё раз проверю». «Его не должно там быть», — недоумевший взгляд Серёжи. «Так что ты тут смотришь?» — тот смутился, вспомнив, как самодовольно повелел ему искать своё имя. «Афишу КВН». Младший потянулся к доске, чтобы прочесть её. «Так ты КВНщик, — он радостно хмыкнул про себя, вытянул документ, чтобы сфотографировать. — И вот это».       Серёжа пришёл на его выступление.       Неведомо зачем. Может, почувствовал совершенно обычное человеческое отношение, дружескую симпатию, заинтересованность. Лояльность. Может, просто от того, что он не задавал никаких вопросов, хотя наверняка напридумывал их уже с сотню.       — Пойдём куда-нибудь? Тут слишком много людей, — Рустам забирает чужую бутылку и по пути в спокойную обстановку оставляет её на столе.

***

      — Нет, ты пойдёшь со мной, — Лёша обхватывает Нурлана под лопатками, тесно сжимает, чтобы тот не смог убежать и, не смотря на его нетрезвые попытки вырваться, умело обездвиживает руки за спиной, наклоняет вперёд, сдавливая затылок. Варварски вытащив его на улицу через чёрный ход, хватает его за грудки и прижимает к стене спиной. В несколько мгновений, пока чужие глаза смотрят в свои собственные, Нурлан впитывает свежий воздух и — как губка лишается воды — лишается спиртного. «Да ты можешь просто отвалить?» — стреляет в голове мысль, которой хочется пробить чужую грудь. Нурлан пробивает апперкот. Затем отшвыривает Лёшу ударом в лицо, следующий удар приходится по его сложенным перед ним рукам, следующий — в живот — блокируют локтем. Безбожно его избивая, Нурлан пытается вызвать его на бой, но тот только блокирует, ничего не предпринимая против него. Лёша даже в драке не отвечает ему взаимностью. Снова полон своих недомыслей, недоистин, он наверняка думает, что бездействие — есть выход.       — Да что ты, — тихо шипит тот, — никак, — его кулаки хаотично метаются по чужому телу, — не уймёшься? — он останавливается и сразу же отлетает на добрый шаг назад.       Он избивает Лёшу.       Почему всё дошло именно до этого? Изначально — Нурлан всегда во всём чётко видит наихудший исход событий. Любых событий, вплоть до романтических. В его мыслях и переживаниях всегда всё складывается плохо, всегда он пытается высчитать абсолютно всё — до мелочей, предостеречь себя от возможных травм и психологической травли от людей или зачастую самого себя, но почему-то именно в той ситуации, в которой он хотел сложить всё как красивый новогодний пазлик, сложилось всё в чёрный квадрат. Ответ есть — Лёша заебал.       Со своими неуверенностями, комплексами, устоями, мнениями большинства и собственным страхом. Со своей внезапной трёхэтапной метаморфозой из «так нельзя» в «я не могу по-другому» и наконец «я согласен на…» Что? Эти события Нурлан рассматривает как полосу препятствий. Удачно перепрыгнув через все жерди, можно сказать, он уже счесал обувь до кожи ступней. До финиша можно бы было дотянуть на голом энтузиазме, если бы кое-кто постоянно не доёбывался, не лез зачем-то со словами «…пойдёшь со мной» и прочим — прижиманиями к стене, близкими гляделками и вечными «просто так» поцелуями. Весь энтузиазм скопытился.       Вот Лёша стоит перед ним, держится за живот, пытается вдохнуть, превозмогая боль в рёбрах, чтобы сказать хоть что-нибудь.       — Я не буду тебя бить, — поднимает руку с направленным на него указательным, но та сразу же ослабевает и возвращается на бок. Лёша почти падает на колени, но Нурлан не предпринимает ровно ничего для того, чтобы ему помочь. Стоит против него его же методами. Тот и сам машет головой, мол, я сам, просто подожди, никуда не уходи. Наконец Лёше немного легчает. Спасительный рефлекс самосохранения переносит боль из туловища в ступни, будто пытается выгнать её из организма. Лёша подходит к Нурлану, который, видимо, от горя подальше, решает вообще не двигаться, — хватается за его толстовку и, глотнув побольше воздуха, легко улыбается, будто ничего и не случилось только что. — Ты совсем ебанулся, — он смеётся едва слышно, почти плачет, что заметно по ломающимся бровям. — Всё, хватит, — он опускает глаза, слышится тихий всхлип и глубокий вдох, — обними меня.       Лёша падает на чужую грудь, в руки, которые его ловят. Он молчит, глотает слёзы, затекающие в ложбинки между носом и щеками. Хочется тишины? выйти уже из громкой зоны клуба. Или замуж.