Сладкий запах любимой шлюхи

Чимин чувствует сильный холод в груди на протяжении всего дня, и он растет с каждой секундой, к вечеру достигая своего апогея. Он пытается утопить его, до булькающих пузырьков в багрово-кровавом алкоголе из его нежно любимой винной коллекции, расставленной зелёными бутылками в тёмном шкафу, дальше от солнечного света. Жидкость плещется в бокале на длинной ножке, оставляет розоватые мутные разводы на тонком стекле, когда альфа мелкими глотками, едва прикасаясь, отпивает горячую кислоту. Барбера две тысячи седьмого раскрывается на языке слабой ноткой сливы, но Чимин ждёт только её, едва ощутимую сладость, такую нужную, необходимую. Вино приближается тонкой кромкой к середине бутылки, заливает собственной краской щёки альфы и играет ей же на скулах. Чимин медленно пьянеет, наслаждаясь слабым послевкусием, но не чувствует удовлетворения ни на грамм от желанного. Человек — наслаждение придёт секундами позже, в тот момент, когда мужчина уже расстегнёт несколько пуговиц и расслабит душащий чёрный галстук. И наслаждение приходит. Врывается ветром в незакрытую дверь, громко цокая каблуками высоких ботинок с плотной шнуровкой, украшающих худые голени длинных ног. У наслаждения волосы нежно-розовые завязаны в высокий, растрёпанный хвост, и губы мелкими блёстками бальзама, сияющими в слабом свете одной единственной лампы, намазаны. На наслаждении блузка с рюшами и кружева — вставками на рукавах, открывающие сладкий вид на тонкие алебастровые запястья, и джинсы плотно облегающие красивые, желанные бёдра. — Доплатишь мне за такси, — шуршит мягким голосом и нежными пальцами расстёгивает сумку, убирает в неё маленькое зеркало, которому было позволено любоваться прекрасным лицом. Чимин не отвечает, позволяет себе дышать сладостью сливы и дождем, дышать Юнги, пока есть возможность, и зрением пьяным ловит самые мелкие черты в сети памяти. У омеги корни волос слегка отросли, демонстрируя чёрный родной цвет, в нежных прядях потерялись крупные снежинки, ещё не тающие, но уже готовые, круглый кончик носа очаровательно покраснел от захватившего улицы мороза. — Эй, Пак, — омега щелкает пальцами перед застывшим лицом, Чимин моргает несколько раз, старается смотреть не на омегу, куда угодно, но не на него. Не хочет быть настолько очевидно восхищённым. Влюбленным. — Прости. — Блять, мне только в радость, — хрипло хихикает, светлые волосы за розовое ухо одним ловким движением узкой ладони убирая, — за время платишь ты, — Чимин желает не помнить, что Юнги шлюха, что он заявляется в тихую в своём одиночестве квартиру не за любовью мужчины, а за купюрами из его объемного кошелька. — Хочешь вина? — Юнги в ответ медленно кивает, и опускается в массивное кресло, фигура омеги в нём вдруг кажется особенно маленькой, а кожа бледной, на фоне грубой чёрной обивки. — Кислое, — морщит нос и заламывает изящные брови, отставляет бокал с глухим звуком на дубовую, покрытую мелкими трещинами, поверхность стола. — Сухое, — замечает Чимин и сам делает глоток, наполняет себя полностью лёгким вкусом сливы, который уже скопился в легких, а теперь и заполнил рот вкусным шлейфом, который он обычно трепетно собирает языком из текущего Юнги. — Точно, богатая ты задница, — тихо смеётся и поднимается, чтобы снова опуститься, но уже худыми коленями на пол, перед альфой, — выжму из тебя немного денег, — и проводит мокрым языком по тем самым блёсткам на розовых губах. Юнги тихо расстёгивает ширинку и маленькую пуговицу, а альфа разглядывает белые узоры рисунков на аккуратных ногтях. Цветы. Какие-то тонко нарисованные крохотные цветочки составляли композицию нежного маникюра. В Юнги важны детали, Чимин хочет знать каждую, но не имеет на это права. Даже когда омега раскрывает рот и мажет по влажной набухшей головке, оставляя след мутной смазки на языке, альфа разглядывает трещинки, испещряющие пухлые губы, и родинку на бледной коже носа. Мелочи составляют парня, его очарование и очевидную красоту. — Ты хотя бы не такой кислый, как твоё хуёвое вино, — второй раз за вечер хихикает Юнги, даря Чимину прекрасный звук перелива колокольчиков, горячее сливовое дыхание, и поднимающееся из груди тихое рычание, утробное и животное. Чимин желает Юнги всего, до самых глубоко спрятанных граней души, но получит только тело, сегодня больше ничего не возьмёт. Он смотрит на то, как Юнги, своими губами, которые хочется целовать, обхватывает его член и не выдерживает, его желание быть ближе и прикасаться к нему берёт верх, захватывает, и уносит куда-то в пучину чувств. Он дотрагивается до хвоста розовых волос и, как бы ему ни хотелось просто провести по ним рукой, данное самому себе обещание не позволяет, поэтому наматывает волосы на ладонь, и погружается глубже в горячий рот. Он считает, что даже так, стоя на коленях со слезами на глазах, Юнги прекрасен. И из-за этого, и ещё, наверное, из-за вина, Чимин позволяет себе забыться. Он позволяет парню самому управлять ситуацией, продолжая держать его волосы, он наблюдает за плавными движениями омеги, который берёт глубоко и знает, когда нужно ускориться, и это нравится альфе. Спустя пару минут Чимин кончает, тихо скуля в пространство комнаты, но Юнги остаётся спокоен, уже привыкший к этому, проглатывает всё, ещё и облизывается, совсем блёстки, часть которых теперь так красиво мерцает на члене, смазывая. Чимин берёт его за руку и усаживает себе на колени. Комната пахнет только омегой, его сладость заполнила, заменила собой все молекулы кислорода, но альфе так лучше дышится. Юнги сейчас оказывается важнее воздуха, значимее всего. Ценность теряют и снятые джинсы с сеткой колготок под ними, оставившие красные следы на молочной коже, и отсутствие узорчатого кружева белья, и жар принимающего тела. Юнги, только он, тяжело дышащий, нежный и, блять, любимый. Только подёрнутый поволокой взгляд коньячного цвета глаз, обрамлённых мокрыми ресницами и украшенных потёкшей тушью, и мелкими каплями размазанных слезами теней. — Мне нравится, — стонет Чимин, руками мягкие ягодицы оглаживая. Кожа под ладонями нежная, как крылья изящной бабочки, и мокрая, от текущей по ней смазки. — Ещё бы, — усмехается омега в ответ, упавшие волосы с лица сдувая, — я деньги отрабатывать умею. А Чимин готов вручить в тонкие пальцы свою банковскую карту с паролем и сердце в придачу. Только не нужно это никому, поэтому альфа запихнёт трепетное чувство куда подальше, зальёт красным вином так, чтоб видно не было, и позовёт Юнги в один из вечеров снова, чтобы опять болью напиться до следующей встречи. Омега кончает первый, скулит в пропитанную сливой рубашку Чимина, которая уже никогда не будет постирана, альфа заботливо уберет её в шкаф, чтобы по ночам упиваться запахом, но Чимин не останавливается, движется вверх-вниз, доводя себя до пика, желая получить от этой ночи всё что можно, заодно продлить удовольствие омеги. Смотреть как Юнги двигается на его члене, как откидывает голову, как раскрываются его губы, в попытке вдохнуть хоть каплю воздуха, всё это для Чимина словно мука, но он готов её терпеть, если это единственный вариант. Чимин кончает, неизменно с его именем на губах, и пока вымотанный Юнги лежит у него в руках, мягкий и податливый, альфа, все ещё находясь в нём, целует шею, вдыхая его запах как можно больше, чтобы наполнить лёгкие до отказа, до боли, не желая выпускать вновь. И крадёт всё таки один единственный поцелуй с губ. Омега позже оденется, обует свои нереальные ботинки и молча уйдет, цокая каблуками по полу, оставит запах сладкий, любимый так долго и вино недопитое, которое Чимин вольет в себя парой быстрых глотков, так и не напившись сливой.