Вопреки канонам

— Мне так… жаль… Эта фраза стоила ей неимоверных усилий, но он не мог понять смысл её слов. За что она извинялась перед ним? Мужчина с трудом сфокусировал взгляд на обожжённом, перепачканном сажей лице своей невыносимой женщины. Его рассеянное внимание привлекло движение её руки, залитой тёмно-голубой густой кровью. Она отстранялась. Она оставила его, неподвижно замершего, задыхающегося, но пока ещё живого. Ушла, чтобы исчезнуть — не позже, чем через несколько минут — во вспышке обжигающего алого света. Он хотел крикнуть ей вслед. Попытался, но боль сдавила изнутри слишком сильно, обращая звучный, почти рычащий крик невразумительным, тихим хрипом. Обречённое, горькое «Шепар-р-рд…» затихло, невысказанное, в его голове. Несколько секунд спустя испепеляющая всё на своём пути волна алого света коснулась уже его тела и обрушила сознание в непроглядную вязкую тьму.

***

— Ал-ле хоп!       Тощая подгнившая ладошка дирижировала над старой толстозадой крысой, вынуждая последнюю плясать на задних лапках. Зрелище было забавное: зверушка неловко топталась на месте, и её свалявшаяся шерстка то обтягивала худые бока, то собиралась гармошкой, бликуя в отсветах пламени редкими сальными волосками. Маленький дирижер хихикал и продолжал науськивающе дёргать пальцами, чтобы крыса дальше тянулась за недосягаемой добычей. Иногда в её прогрызенном боку показывались желтоватые кости рёбер и чёрная гнилая плоть, отчего со стороны раздавался слабый сиплый свист — что-то вроде замены овациям и вздохам удивления в одном звуке.       Он мог играть так часами: ссохшаяся рука совсем не уставала висеть в одном положении, а у несчастной полудохлой-недоживой крысы, казалось, не было никаких иных дел. Ему иногда в голову приходила мысль, что эта зверушка возится с ним не столько из желания добраться до гнилого мяса, сколько от скуки. Им обоим нечего было делать. Правда, хвостатая паразитка хотя бы могла время от времени выбираться из запертой камеры. Но даже это она делала не часто. — Ленивая ты жопа, — хмыкнул он, насилуя едва работающие голосовые связки, стоило только крысе перестать тянуться за пальцами.       Она на упомянутую жопу как раз присела в этот момент и в ответ одарила партнёра по играм таким взглядом… если б не знание, что у зверушки мозги давно отсохли, он бы поверил в её разумность. Или собственное сумасшествие. Иначе сложно было объяснить, как у него получилось прочитать в мутных крысиных глазах возмущённое — «Сам дурак».       Он мысленно фыркнул и отодвинулся подальше от немёртвой животинки. Забился в угол, обнял острые гнилые коленки руками и уложил на эту конструкцию голову. На глаза тут же упали остатки сухих и ломких — цвета соломы и по структуре на оную похожих — волос. В личное сумасшествие он не верил, невзирая на развернувшиеся вокруг него небылицы: анутраж человеческого средневековья, мёртвые, но ещё двигающиеся и проявляющие остатки разума крысы, и, как самое невероятное, он сам в теле маленькой человеческой зомбо-девочки. Всё было странно, непонятно и, на первый взгляд, достаточно нереалистично, чтобы признать происходящее глюками. Вот только собственные ощущения убеждали в обратном. Да и времени проходило всё больше и больше, а менялось вокруг достаточно абсолютное ничего, чтобы можно было признать — глюки так долго не держатся и вокруг, всё-таки, реальность. Очень странная, но реальность — в которой могут подружиться погрызенная до смерти крыса и маленькая, такая же мёртвая-но-не-совсем, девочка. В зубах ещё, удивительно целых на его взгляд, как-то раз случайно отковырялись знакомого цвета шерстинки. Стало понятно, кто крысу покусал, после чего дружба с ней получила большую степень абсурдности.       Такую ситуацию он бы даже в полном бреду не придумал. И это становилось лишней причиной происходящему верить. В конце концов, он и до своей смерти там — в мире высоких технологий, космических перелётов и большого разнообразия рас — видел много вещей, плохо вписывающихся в рамки нормального. Спасибо неугомонной Шепард.       Притихшая было крыса вдруг пискнула и ткнулась сухой башкой в бедро, отвлекая его от мыслей. Будто почувствовала, как какой-то домашний зверёк, едва не нахлынувшую на приятеля грусть. Он вздохнул — легкие не работали, но выдавать имитацию каким-то образом получалось — и опустил руку вниз, чтобы погладить животное по мелкой макушке. Крыса не растерялась и тут же крепко впилась в первый попавшийся палец. Чёрные тонкие губы растянулись, чуть трескаясь кожей, в слабой улыбке.       Сверху, через архитектурную дыру в потолке, забрезжили первые лучи рассвета.       Не глядя, он подобрал свободной рукой камешек, валявшийся неподалёку, и острым краем прочертил новую линию на стене. Если хорошенько присмотреться, можно было увидеть ещё несколько похожих отметин. «Несколько» в плане — беловатые насечки плотными рядами штрихового узора украсили все стены камеры до той высоты, что была доступна маленькой не-мёртвой девочке при её очевидно скромном росте.