«Любовь подобна жажде. Любовь есть томление; она томит; и убивает, когда неудовлетворена. Любовь есть взаимное пожирание, поглощение». В.В. Розанов
Эта боль распространялась по телу, как яд, устремляясь к самому сердцу. Он ненавидел это создание. Ненавидел. Он исписывал ее имя собственной кровью на листах бумаги, мысленно проклиная, а после в раскаянии и отчаянии опадал на колени, крича в глухую ночь, сжимая в окровавленных ладонях скомканные записи. Его крик был оглушителен, звук пронзал ночное полотно, и от этого жуткого воя, сердце замедляло свой ритм. Он кричал до тех пор, пока из горла его не начинала стекать кровь, и пока дыхание не обрывалось. Он знал, что она для него яд, и что страшная болезнь уйдет, если он позволит себе принять эту женщину. Но он не мог принять и признать рабыню. И сцепляя зубы, он пытался стереть из своих воспоминаний ее слезы, скатывающиеся по гладкой белоснежной коже. Он жаждал уничтожить ее образ в темно-медовом свете заката, когда иссыхающие блики заходящего солнца омывают красивое лицо, и оплетая багрянцем полные губы, сходясь золотом на темных пушистых ресницах. Ресницах оттенка смолы и черного угля. Руки болели, и он сжимал пальцы, пытаясь остановить и задушить внутри себя губительное желание прикоснуться к ней. Если он позволит себе одно единственное прикосновение, мгновение нежности по отношению к ней, он проиграет эту битву. Он сдастся на ее милость навсегда, и станет ее рабом, жаждущим, и вечно скитающимся за ней. Он станет ее верным слугой, и будет целовать пальцы ее рук, зарываясь лицом в нежные и раскрытые ладони. Он будет целовать ее стопы, наслаждаясь гладкостью кожи. Он будет преследовать ее до тех пор, пока его образ не сольется с ее тенью. Он плакал, как израненный и загнанный зверь. Он хотел, чтобы она была его. Только его. И она принадлежит ему, как и он принадлежит ей без остатка. Гордыня тугою струной сжимала сердце, изничтожая разум. Порой он сдавался, когда пытался протянуть к ней руку, утирая пальцами ее слезы, порой оставлял, не желая причинять новой боли. Он хотел ее больше, чем что-либо другое в мире, и потому ненавидел само ее существование. Он тянулся к ней, как к свету примыкает тьма. Он хотел ее, и желал забыть, и отчаянно жаждал утешить, принять ее прощение. Если бы только она простила его, если бы только она была в его объятиях, если бы только пришла к нему. Но он стал ее бичом и наказанием, и самым ненавистным врагом. И он молил о ее возвращении, неприкаянно склоняясь над ее кроватью и пытаясь уловить слабый аромат, исходящий от шелковистых простыней. Все началось в тот день, когда снежный покров накрыл холодную землю, а его отец, вернувшись с миссии, привел с собой девушку с темными смольными глазами ибиса. В тот день буря ворвалась ледяною стужею в его дом. *** - Слушай сюда, Карин, - шептала ее мать, вытирая мокрые волосы махровым полотенцем, пока девочка с изумлением рассматривала, как на темно-русые волосы женщины, затянутые в тугую косу, опадает медовый свет, исходящий от вздымающегося алого пламени в камине. Руки ребенка потянулись к золотым украшениям в волосах женщины, и она приблизила свое лицо, чтобы разглядеть сверкающий рубиновый округлый камень в броши, удерживающей густые длинные волосы. - В нашем мире есть люди, которые предначертаны друг другу судьбой. Их называют духовными супругами, истинно любящими друг друга существами. Нет ничего сильнее и могущественнее связи, скрепляющей их, и ничто не способно разрушить узы, объединяющие два сердца в единый дух. Огонь трещал в их небольшом старом камине, и Карин разглядывала, как сноп взлетевших искр, образует в темноте удивительные сплетенные узоры. Она любила наблюдать. - Говорят, что когда-то небеса завидовали человеку и раскололи его надвое, и теперь каждая половина единого сердца скитается по миру в поисках недостающей части, - ласково говорила женщина, расчесывая гребнем из белой кости тонкие черные волосы дочери, смотрящей на нее немигающим взором. - Два сердца в вечном поиске друг друга со времен создания бытия, Карин, поэтому, когда мамы не будет больше с тобой, я уверена, что твой любимый найдет тебя, - едва слышно молвила женщина, пытаясь подавить внутри себя подступающие слезы и горечь, заправляя выбившуюся темную прядь сверкающих темных волос за ухо девочки, в чьих глазах поселился призрак грусти, и она невольно раскрыла губы в слабом вздохе, но не смогла вымолвить ни слова. - И он ищет тебя уже так долго, любимая, - лепетала женщина, прижимаясь щекой к шелковистой макушке ребенка. - Представляешь, как ему было одиноко без тебя все это время. Он был один, и бесконечно долго искал одну тебя. Представь, какого будет его счастье, когда спустя десятки сотен лет, он наконец-то обретет тебя вновь, и больше никогда не выпустит из своих объятий. Глаза девочки потемнели, обратившись в отражение черного обсидиана, а черты лица обрели оттенок белесого покрова луны, ложась тенью невыносимой грусти, когда дрожащими пальцами Карин подняла руки, прикасаясь к горлу, и в глазах ее поселилась тень смертельной боли. Маленькие пальчики скребли по коже шеи, она раскрывала и закрывала рот, но с губ сходили лишь обремененные вздохи. - Нет, - шептала женщина, обнимая свое дитя и крепко прижимая к груди. - Не смей думать об этом, Карин. Она и не могла думать об этом, пытаясь запечатлеть в своих воспоминаниях последние мгновения, которые могла провести с матерью, и девочка стискивала белоснежную хлопковую рубаху женщины, что так походила своей совершенной белизной на чистый снег. Карин зарывалась лицом в тепло, исходящее от тела матери, глубоко вдыхая в себя ее аромат, наслаждаясь звучанием ласкового голоса и нежностью слов колыбельной, которую она никогда не сможет спеть сама. Карин оставалось только помнить это тепло и жар огня, и запах гардении, и гребень, по краям которого стекал опаловый свет полной луны, и красоту аметиста, сияющего в золоченой заколке, сцепляющей светло-карминовые локоны матери. Карин закрыла глаза, и судорожно глотая воздух приоткрыла полные губы, на которые упали горькие и соленые слезы. Слезы пламенем обжигали острые скулы и щеки, а из горла не вырвалось ни звука, лишь слабый хрип и надрывный кашель. Завтра ночью она не сможет вместе с матерью сидеть у камина и слушать ее зачарованные истории о звездах, рассыпавшихся в полуночных небесах и далеком зеленом море, растекающимся изумрудом на самом краю мира. Она больше не сможет взять в руки тонкий серебряный грифель, чтобы нарисовать картины и пейзажи из своих снов – ни пустыню, облачаемую покровом черной ночи; ни прозрачные воды, хрусталем расходящиеся вдоль белоснежных каньонов, над которыми в небесах сияли три полных нефритовых луны; ни пронзительно агатовый небосвод, на котором полыхало белое солнце, обжигающее мир серебром звездного света. Небеса в ее снах были черными как смоль и стылая кровь, а солнце сияло чистым янтарным златом, но на него никогда не было больно смотреть. Прекрасное ночное солнце. Запах сосны и огня, свежих чернил и бумаги, ощущение пергамента под кончиками пальцев, легкий звук скрежета стержня, скользящего вдоль листа – столь приятные воспоминания, о которых она никогда не сможет рассказать. На рассвете ее продадут на торгах, и если ей повезет, то ее новый хозяин не станет надсмотрщиком или управляющим в карьере, где добывали щебень и руду, взрывая скалы и горы. Она могла бы попасть в дом к аристократам, но ее художественного мастерства было бы недостаточно, чтобы удовлетворить тонкий вкус и изыски богатой дворянской фамилии. Она могла бы попасть писцом к одному из купцов, но в ее возрасте рабу ни за что не позволили бы вести учет и документацию, и тем более доверить серьезное дело женщине. Но истинная причина ее волнений заключалась не в этом – на торгах ее будут оценивать по самой низкой цене, и она вряд ли сможет снискать благодетеля даже среди зажиточных торговцев. Карин закрыла глаза, вслушиваясь в ласковый и нежный треск огня, растворяясь в ощущении теплого света, скользящего по лицу; в ощущении тепла материнского тела; в ощущении чужого теплого дыхания, касающегося ее волос. И она знала уже в это самое мгновение, что навсегда запомнит этот звук, когда мама в последний раз расчесывала ее волосы своим гребнем. Слезы вскоре остыли, а сердце окаменело. Она уже испытывала подобное чувство, наблюдая, как отрезали пальцы и руки рабам, а порой подвергали мучениям и голоду за проступки, которых они не совершали или были ответственны за скучающее настроение хозяина. Нет ничего страшнее отрезанных рук и ног для раба. Смерть в сравнении с таким жестоким наказанием показалась бы благословением. Ни один купец или благородный не станет покупать молодого человека с увечьями, который не сможет ухаживать за конюшней или вспахивать поле вместе с остальными рабами; капитан никогда не примет в свою команду матроса, который не сможет быть пригодным для палубы, а лишние рты никогда и никому не нужны. То была верная и медленная, ужасная гибель, конец которой был предопределен. Карин помнила, гримасу боли, исказившую юные и красивые черты лиц молодых людей. Дети, они были всего лишь детьми, которые в промежутках между тяжелой работой в поле и мастерских ремесленников сооружали деревянные мечи и носились по двору, сопровождая каждое свое яростное и игривое движение возгласами и бурными вскриками. В такие мгновения дети перестают быть детьми, в их глазах, переполненных болью и унижением, отчаянием и гневом, в глубине зрачков, что-то ломается, раскалывается и исчезает навсегда. Она помнила темно-рдяные потоки крови, растекающиеся красными бурными реками по деревянной поверхности широкой столешницы, на которой рубили мясо; ужасные кровяные потоки, смешивающиеся с мокрой землей и грязью под ботинками мясника. Лицо мужчины, что вздымал тяжелый и грязный ржавый топор над головою ребенка, было обезображено глубокими морщинами, а стеклянные глаза, лишенные чувств, затоплялись темной пеленой. Зимняя буря пела в эту холодную ночь, и она знала, закрывая глаза, что стоит лишь трели ночного покрова замолкнуть, как рассвет окрасит горизонт своей аметистовой мантией. На рассвете ее жизнь изменится навсегда. Завтра ее хозяин продаст их с матерью новому господину. Руки ее матери дрожали, она чувствовала, сковывающий ее пальцы страх. Не за себя, а за нее. В конце концов, кому нужна немая рабыня. *** Она промокла и промерзла до самых костей, ковыляя босыми, окровавленными ногами по ледяной земле. На белоснежной, сверкающей в холодном лунном свете скатерти снега, крупными багровыми ягодами, застывали карминовые капли горячей крови. Она ступала дрожащими ногами медленно, не чувствуя кончики пальцев, в горле замерла кровь от безудержного кашля. Туманная дымка застилала темный лес, окружающий ее и высокие чернильные сосны, тянущиеся тонкими черными ветвями к бездонной ночной выси, оставляли причудливые и уродливые полосы на запорошенной дороге, что так напоминали когтистые обгорелые лапы. Тени. Это всего лишь тени. Так говорила себе девочка, продолжая делать неуверенные шаги во мглу. В глубокой чаще этого безжизненного и темного леса, можно укрыться, спрятаться от чудовищ, преследующих ее. Карин вжималась пальцами в потемневшую шерстяную накидку, связанную матерью. Окропленную кровью ее матери. Она чувствовала себя оглушенной, и продолжая ступать по ледяному покрову, ощущая боль в пятках, пыталась заставить себя проснуться от ночного кошмара, в котором больше не было ее матери. Она подумала, что серебряный револьвер, который мужчина приставил к ее виску, был красивым. По растительным узорам вдоль ствола тянулись отблески света, отбрасываемого высокими газовыми лампами в кружевных кованых светильниках. - Карин…, - прошептала губами ее мать, когда дуло револьвера поднесли к ее окровавленному челу. Карин поддалась вперед, охватывая маленькими ладошками силуэт своей матери в ничтожной и эфемерной попытке защитить. Голос женщины дрожал, с губ срывались витиеватые облачка седого пара, лицо мокрое от слез и грязи, распухшее от синяков и темно-фиолетовых кровоподтеков. Сильный ветер и снег били в лицо, мокрые волосы прилипли к горящим щекам, когда девочка беззвучно закричала в тени разрушенного каменного здания, вжимаясь спиной в старинный красный кирпич разрушенного собора. В глуши ночи прогремел выстрел. Безжизненное тело женщины свалилось к ногам мужчины, который в холодном равнодушии развернулся на начищенных до блеска каблуках темных кожаных ботинок. Карин сидела на холодной земле, прижимая ладони ко рту, боясь, что они услышат само ее дыхание, но она только могла смотреть на кровь, расплывающейся алым озером под телом матери. Распахнутые и устремленные в никуда глаза, остекленели, оттенок жизни увял в ее карих глазах. Мужчина достал титановый портсигар, и раскрыв, украшенную рубинами крышку, вытащил тонкую сигару, зажигая ее в своих ладонях. Человек глубоко затянулся, и выдыхая тяжелые струи дыма изо рта, опрокинул голову, всматриваясь в затянутое тучами небо. - Девчонку нашли? – спросил он. - Скрываться в этих окрестностях негде, - произнес человек, стоящий в тени. - Поблизости есть только заброшенные деревушки, но и они в десятках километрах отсюда. Живой до тех мест в такой лютый мороз ребенок живым не доберется. Она напугана, их обеих не кормили уже несколько дней. Она слабая, всего лишь ребенок. Если она где-то в лесах, то далеко не уйдет. Наши люди найдут дикого волчонка. Девочка, не моргая, вжалась в мокрый угол ледяной стены, наблюдая, как черный человек выдыхал, сладковатый дым. Она смотрела на него во все глаза, не дыша и не двигаясь, пытаясь нарисовать в своем воображении темную дырку в его затылке. Девочка пыталась представить, как брызги крови фонтаном поднимутся в воздух, застелют белесый покров алой кровью. Мужчина резко обернулся, смотря ей прямо в глаза. Сигарета упала к его ногам, и крохотный огонек погас в море белого снега, окутывавших их фигуры. Огонек света затух, Карин обняла себя маленькими ручками, безмолвно открывая рот в рыдании, горячие слезы больно опаляли растрескавшуюся кожу на лице. - Крыса где-то рядом. Найдите это отродье, - властно прокричал мужчина, обращая взгляд на распластавшееся тело женщины под своими ногами. Его глаза недобро сузились. Человек поставил ботинок правой ноги на окровавленной лицо женщины, склоняясь, наблюдая за ее одеревенелыми чертами лица, застывшими в ужасе, но все еще столь же невероятно красивыми. Шелковистые пряди коротких темных волос мужчины, обрамляли его светлое лицо. Золотые ростки ландыша украшали высокий воротник его темного пальто. Такую богатую одежду и знаки отличия могли позволить себе только аристократы. Он смотрел некоторое время на тело женщины. Смотрел не мигая, неотрывно. - И избавьтесь от тела этой шлюхи, - ядовито выплюнул он. Карин моргнула, чувствуя, привкус горькой крови на губах, острый холод заледеневших ресниц на коже, застывших прозрачными кристаллами. Она не останавливалась, продолжала идти вперед медленными шагами. Не знала, сколько времени она провела на открытом пространстве, перебирая ноги по оледеневшей дороге, покрытой скорлупками голубого льда, укутывая плечи в шерстяную, смоченную кровью шаль. Вдалеке раздались крики, и звук двигателя подъезжающих машин. Сердце Карин билось с такой силой, что готово было прорвать грудную клетку, когда она достигла небольшого перелеска, обрывавшегося темным, заснеженным оврагом. Сверкающий желтый свет пар рассек чистое поле, и краем глаза, она заметила столпы золотого света, пронзающего темные ветви. Девочка попятилась к обрыву, прижимая к себе оледеневшие руки. Звуки ветра заглушали голоса и двигатели темных джипов, остановившихся у полуразрушенной и заброшенной дороги. Она смотрела на приближающиеся фигуры в темных плащах, окаймленных причудливой золотой вышивкой. Люди, принадлежавшие к одному из знатных родов. Когда она впервые увидела эти причудливые и затейливые узоры на ткани, вышитые дорогими золотыми нитями, то возжелала изобразить, запечатлеть на бумаге. Пальцы охватила острая боль от желания схватиться за грифель и бумагу. И она представляла себе, как ее пальцы охватят холодный и острый черный карандаш, зажимая между фалангами. Острие грифеля упадет на пергамент. Она начнет с точки, обращающейся в витиеватый и изогнутый полукруг, и сочетание тени и света падет на чистые листы, и она услышит трепет огня в камине, украшенного старинной травянистой лепкой. Вихри ветра поднимались и опускались, столпы снега обрушивались на ее плечи. Ветер был такой сильный, что сбивал с ног. Девочка не двигалась, отрешенно наблюдая за все приближающимися людьми, что с такой легкостью пересекали расстояние, которое она смогла преодолеть за долгие часы. Она не чувствовала своих ног, поэтому переставляла их осторожно, боясь, что она рухнет, а конечности сломаются, словно тонкие спички. Звук заряжающихся винтовок и пистолетов в руках наемников на краткое мгновение привел ее в чувства, и она подняла взгляд на мужчин и женщин, удерживающие ее на прицеле. Она уже знала, что это произойдет быстро. Одна пуля при близком расстоянии, разносила плоть в месиво. От нее ничего не останется. И даже окровавленное пятно скроется за считанные минуты под слоем плотного снега, особенно в такую пургу, накрывшую ночь. Она слышала, как хрустит под ногами колючий снег, когда девочка отступила к краю глубокого каменистого оврага, увитого холодным и безжалостным льдом. Пятилась до тех пор, пока стопы не прожгла боль от глубокого пореза, и снег не окрасился в багрянец ее крови. Глаза слепли от направленного в ее лицо света и лазерных прицелов. Она силилась поднять перед собой дрожащие руки, и в ее горле застыл немой крик, когда она вытянула руки, хватаясь за воздух, чувствуя, как стремительно утопает во мгле. Глаза расширились от снедающего ужаса, когда она проваливалась в глубокую и холодную пустоту. Спина больно ударилась об оледеневшую землю, и с ее губ сорвался хриплый вздох, когда острая боль пронзила позвоночник, а пятки ног заскользили с головокружительной скоростью в чернильную зыбь. Остроконечный лед разорвал одежду и кожу, оставляя после себя горячую боль. Изодранные ладони заскользили по тонкому льду, оставляя за собой кровавую дорожку. Перед ее глазами была алая пелена. Дотронувшись дрожащими ладонями до своего лица, ее пальцы смочились теплой кровью. Воздух наполнялся звуками бушующего ветра, заряжающегося оружия, раскалывающегося на части льда. Она едва успела втянуть в себя воздух, когда ее с головой накрыла ледяная пучина, и беспощадная темнота. *** Когда она открыла свои глаза, то увидела лицо мужчины. Он склонился над ней, продолжая бить по щекам, когда изо рта исторгся последний вал ледяной воды, растекающийся по подбородку и щекам вместе с кровью. Она кашляла и харкала из себя остатки воды, разглядывая алую полосу густой крови на снегу. Глаза человека смотрели на нее с тревогой, когда он окинул взглядом скатывающиеся вихри холодной воды с каменистой вершины. Она помнила, как ноги заволокло в пустоту, после чего последовал тяжелый удар в висок, когда громадный осколок серебристой льдины с шумом пронесся над ее головой, едва задевая лицо. Карин чувствовала себя загнанным зверем. Она царапалась, кусалась, кричала изо всех своих сил, но из ее горла не вырывалось ни звука, только судорожные вздохи, как если бы она была рыбой – открываешь рот, а дышать невозможно. Но руки, что обнимали ее, не причиняли боли, а нежно гладили по мокрым от крови и ледяной воды волосам. Ее тело дрожало от холода и озноба, когда на ее плечи накинули темное теплое пальто, от которого пахло чистотой и свободой. Мужчина бережно поднял ее на руки, пока она взбрыкивала своими худенькими и искалеченными ногами. Но перестала шевелиться, когда грудь сдавило невероятным ужасом. Каждый вздох был таким трудным. Она продолжала дышать, глотала воздух небольшими порциями, прижимая голову к груди человека, шепчущего ей слова утешения. Она знала, что это могли быть последние слова, что она услышит в эту ночь. Мягкий голос человека жег. В приступах кровавого кашля, она всматривалась в раскрывающуюся черноту ночного неба, освещаемого полным диском белой луны. И свет звездного холодного светила освещал черноту дебрей заснеженного леса. Она слышала могучий поток горной реки, стекающейся серебристыми раскатами по каменистым выступам, слышала уверенное биение сердца мужчины, прижимающего ее к своей груди. - Помоги мне, Матсумото, - осторожно говорил человек, обращаясь к женщине, и Карин заставила себя раскрыть слипающиеся глаза. Мгла звала ее к себе, заставляла закрыть непослушные глаза навсегда. У женщины был теплый серебряный взгляд, словно терпкая и горячая белая карамель, которую она с другими детьми утаскивала с кухни хозяев. Недостаточно жестоких хозяев, чтобы отрубить по пальцу каждому ребенку прислуги, как это сделал один из дворян в близлежащей провинции, но достаточно принципиальных, чтобы оставить без ужина провинившихся. Взгляд женщины был сильным, проникал в саму ее суть. Она всматривалась в ее детское и искаженное лицо с нежностью, несвойственным людям этого класса сочувствием. Она смогла разглядеть на воротнике мужчины золотую вышивку нарцисса, что означало только одно – этот человек был чистокровным дворянином или приближенным к главной ветви одной из тринадцати великих семей. Медные пряди ее длинных шелковых волос тяжелыми волнами опадали на черное пальто, и Карин втянула в себя воздух, когда женщина склонила голову, распахивая темную дверь автомобиля. Мужчина с невероятной осторожностью уложил ее на кожаные сиденья автомобиля, но когда голова соприкоснулась с мягкой поверхностью сиденья, она едва могла удержать открытыми отяжелевшие веки. Ее окружали ароматы дыма и сандалового дерева. Она задыхалась, чувствуя горький привкус крови на губах. Было больно, невероятно больно. Боль сковала каждую клеточку тела, и она кричала, раскрывая рот, но из разодранного горла не вырвалось ни звука. И дорогой автомобиль наполнялся хлюпающими звуками ее окровавленного рта и жалких хрипов. Дверь возле ее макушки раскрылась, и женщина осторожно уложила ее на свои колени. - Господи, - прошептала она над ее головой, едва сдерживаемым от ярости голосом. – Ее спина вся в крови. Женщина помедлила, тяжело сглотнув, прежде чем отодвинуть в сторону плотную материю пальто, в которое ее укрыли, и пальцы женщины мгновенно пропитались темной кровью. Ее карминовые брови изогнулись в горечи, когда она продолжила мертвенным голосом: - Правая стопа раздроблена. Мужчина уселся на переднее сиденье, заводя автомобиль, но прежде чем они тронулись с места, обратил на нее свой темный взгляд. Его лицо было искажено яростью, животным гневом. Темные глаза, словно драгоценные агаты, впились в нее взглядом. Карин смотрела на него безучастно, но страх заморозил ее кровь, и поэтому когда он протянул к ней свою большую и мозолистую ладонь, она крепко зажмурилась, ожидая нового удара, но вместо этого его рука мягко прикоснулась к ее щеке. - У нее сильный жар, - с хрипотцой в голосе произнес человек, отворачиваясь от ее лица. - Сможешь исцелить? Нежная ладонь женщины прикоснулась к ее лбу, и ласковый жемчужный свет замерцал на ее коже. Вторая рука женщины легла на ее грудь, и то же сияние полилось из ее пальцев, и Карин чувствовала, исходящие тепло и жар от этого света. Девочка прикрыла глаза, но не позволяла себе заснуть. Ее сердце больно билось в грудной клетке, готовое разорваться от страха. - Это займет время, - прошептала женщина, мягко гладя ее по мокрым волосам, отчего Карин немедленно задергалась в ее руках, пытаясь отстранить от чужого прикосновения прочь. - Нет, - в едкой горечи шептала она, удерживая девочку на месте. – Не бойся, я не причиню тебе вреда, ты в безопасности. Безопасность. Странное слово. И если бы Карин могла говорить, то сказала бы, что не понимает его значения. Клейменым рабам незнакомо чувство безопасности. К ним относились даже хуже чем к свиньям, и хозяин имел полное право продать раба за бесценок или что еще хуже отказаться от него, не передавая в руки нового владельца. Такого человека ждала неминуемая и ужасная гибель, отчего такие брошенные на произвол люди, старались свести свое существование к концу, как можно быстрее, но безболезненно этого сделать не получалось никогда. Рабы подобные ей, находили смерть скорее в объятьях волчих когтей и клыков. И их прежний хозяин не пожалел средств, чтобы доставить всех своих рабов на место казни в окаймленный густыми зарослями лес, чтобы наблюдать с высоты, как в одном из оврагов живую девушку бросили стае оголодавших волков. Из нее вырывали куски мяса, а она продолжала кричать от боли и страха во всю глотку, до тех пор, пока вожак не прорвал ее трохею, и женщина не перестала кричать, просто потому что не могла. Карин могла представить себя на месте этой женщины, она бы тоже не могла произнести ни звука. В ее глазах теплилась жизнь до тех пор, пока самка не разорвала ее грудь, добравшись до сердца. Ее казнили за попытку бегства перед продажей. Каждый год ее прежний владелец отбирал товар для продажи, от которого жаждал избавиться, и порой предлагал подчиненные ему души тем, кто был гораздо хуже его самого. И в тот хмурый и темный день, небо заволокло свинцовым флером, как если бы сама жизнь оплакивала женщину. Карин прижималась к серому и изодранному плащу своей матери, но не отводила взгляда от кровавой бойни, расстилающейся в грязи и сумраке тумана. Многие укрывали своих детей, прикрывая им глаза и закрывая уши, но ее мать сказала ей смотреть. Прошептала ей на ухо не отводить своего взгляда до самого конца. И она смотрела до тех пор, пока от тела не осталось даже костей. Удивительно, с какой легкостью клыки способны отрывать конечности, с какой податливостью рвется кожа и плоть под жадными когтями и лапами. Под натиском голода. Так подумала Карин, когда в следующий раз ее пальцы коснулись карандашей и бумаги. Она впитывала свою ненависть к своим господам с того самого дня. Она смотрела на их соболиные меха, тяжелые золотые украшения, увивающие темные волосы женщин, которым подносили красное вино в хрустальных бокалах. В то время, как ноги ее матери погрязали в холодной грязи, перед ними расстилали ковры с пестрой вышивкой, чтобы они смогли наслаждаться зрелищем. Иногда, она пыталась понять, в чем красота, и в чем удовольствие тех, кто стояли выше них – когда истерзанный агонией вопль затопил воздух, жгучий, словно хлыст, Карин смотрела, как мужчина и женщина из дворянства прикасаются друг к другу, как их губы встречаются и как руки тянутся навстречу другому. Язык женщины слизывал с губ улыбающегося ей мужчины капли вина, ее чернильные волосы укрывали его лица, но его леденистые глаза оставались открытыми, и Карин видела их оскверненный блеск. И в такие дни, она не жалела, что у нее нет голоса. Клейменого раба не примут на службу, и ни один постоялый двор, как и ни одна провинция не осмелиться укрыть под своей крышей изгнанного, страшась смертного приговора. Только хозяин – вершитель правосудия над жизнями и душами тех, кто ему принадлежал. Рабы – просто плоть и кровь. Лица же господ не старились после тридцати, а их величие возрастало с каждым пройденным столетием и с каждой погребенной заживо душой. Когда под ее ногами провалился лед, и она погрузилась в морозную гладь темных вод, она подумала, что конец будет быстрым; мучительным, как у всех, но быстрым. Мышцы сковало таким невероятным холодом, что ей казалось, что ее сердце сгорит изнутри. Но ее пальцы продолжали колотить по корке льда, окровавленные ногти царапались о неподвижную иссиня-белесую преграду, пока сильный вихрь течения уносил ее прочь, пока показавшаяся бескрайней гладь льда не сменилась мелководным и каменистым потоком быстрой реки. Она продолжала бороться за свое бесполезное и жалкое существование, которое не приносило радости, в котором не было света. Были лишь нескончаемая тьма и боль. Она пыталась ухватиться о камни, но течение уносило и сбивало, ударяло и накрывало новой, еще более могучей волной, чем прежде, пока она не устала и не сдалась. Пока молилась, чтобы это закончилось. Пока жалела, что не вышла на свет к человеку, что забрал ее мать. Хотя он смотрел на нее из света в ее темноту. Он видел ее, она была уверена, что когда сделает следующий вздох, он направится внутрь полуразрушенной церкви, заглянет туда меж развалившейся кирпичной кладки кирпичей. Но он продолжал смотреть, стоя под лучами теплого света, пока мягкие хлопья снега укрывали его красивое лицо, ложась флеров на его темно-каштановые волосы, а она продолжала впиваться спиной в мокрые камни, позволяя крысам ползать по ее телу еще долго после того, когда яркий свет фар исчез, а темнота не наполнилась ее судорожными, краткими вздохами, унося с собой визг двигателей и шин по заледеневшему асфальту. Карин хрипела и кашляла, между зубов застрял сгусток теплой крови, пока женщина, удерживающая ее на руках, продолжала буравить ее настороженным взглядом. - Это чудо, что она все еще жива с такими ранениями, - прошептала она, когда мужчина свернул на дорогу, и перед ее глазами не замелькала аллея тончайшей паутины смольных ветвей деревьев. - Иссин, - едва слышно проговорила женщина, - она клейменная. Ей нельзя на нашу территорию. Мужчина бегло посмотрел на ее отражение в зеркале, и Карин заметила тяжелую складку между его бровей. Скорость их стремительно двигающегося автомобиля увеличилась на спидометре, и девочка наблюдала, как мужчина тяжело ударяет по рулю. Он тяжело дышал, словно задыхался. - Мы возьмем ее с собой. Поставим свое клеймо. Женщина при этих словах вздрогнула. - Ты спятил? – вскричала она, отчего ее красивое лицо омрачила пелена белой ярости. – Ты не можешь поставить на нее клеймо Десятого дома, слишком поздно. И ты знаешь закон, она принадлежит другому роду. У девочки есть хозяин. - Будет новый, - безапелляционно произнес он, оскаливая зубы, словно зверь, переключая коробку передач. - Ты не имеешь права ставить на ней свое клеймо, и ты прекрасно знаешь почему, - продолжала говорить женщина твердым голосом, ее тон повышался. - Сейчас ты должен думать рационально. Ты в ответе за весь наш дом и всю семью. Вернем ее хозяину, заплатим за нее столько, сколько потребуется, - практически умоляющим голосом говорила она, - и курчавые локоны, отливающие янтарем и золотом, упали на лицо девочки, и она ощутила слабый запах сирени. - Попробуем поговорить, - настаивала она, и голос ее дрогнул, когда она скривилась, и отвернулась под непрощающим взором человека. - Я не собираюсь разговаривать с ублюдками, что продали моих…, - он замолк, переводя взгляд с женщины на ребенка. Он зарычал в каком-то нечеловеческом отчаянии, и Карин чувствовала, что он заставляет себя смотреть на раскрывающуюся перед ним дорогу, укрываемую снежной бурей. Карин поперхнулась, подступившей к горлу желчи и крови, и женщина опустила свои истерзанные противоречивыми чувствами глаза на нее, склоняясь над ней, и девочка заметила на ее медных ресницах слезы. Горячий хрусталь пал на ее оцарапанное лицо, болезненно обжигая. И Карин встретила эти глаза с презрением. В ее ушах все еще гремел выстрел, и когда она закрывала свои глаза, то видела темно-багровую кровь. Кровь, которая запятнала белоснежный покров, укрывающий сырую асфальтированную дорогу. - Она останется со мной и точка, Матсумото, - с жесткостью в голосе сказал он. Его пальцы сжали руль до такой степени, что побелели костяшки. Женщина в утомлении вздохнула. - Ты не сможешь поставить ей свое клеймо, - вновь повторила она. Мужчина вновь окинул взглядом окровавленное лицо ребенка, мускул на его лице дрогнул, когда он в спокойствии и решительности произнес: - Мой сын поставит клеймо. Матсумото раскрыла в изумлении рот, переводя взгляд с затемненного тенями лица мужчины на лицо ребенка, цепляющегося за свою жизнь. Карин посмотрела на свои пальцы, с которых капала кровь. Красная кровь, которая оставит следы на пушистом ковре и коже дорогого автомобиля. - Он только вступил в свои права! Подвергнешь их обоих риску? – в ошеломлении вопросила она, и лицо ее накрыла болезненная пелена бледности. - Он мой сын. - Не разрушай жизнь и этого ребенка тоже! Ты совершил достаточно ошибок за свою жизнь. - Ты же знаешь, что они убьют ее, Матсумото, - говорил мужчина. Женщина перевела дыхание, прежде чем слабо возразить: - Если он согласится, обряд тоже может ее убить. Она слишком слабая, не перенесет такого давления духовной силы. Мужчина крепче сцепил пальцы на руле, прежде чем прошипел сквозь зубы: - Тогда сделай все, что от тебя зависит, чтобы исцелить ее. Карин снова закашлялась, закрывая глаза, было холодно. Она дрожала всем телом, ее словно обдавало волной боли, как если бы в тело вонзали гвозди. Она помнила, когда пальцы одного мальчика, который стащил кусок хлеба из столовой господ, пригвоздили к пню, на котором кололи дрова для людской. Гвозди с хрустом вдалбливали в кости и сухожилия, и с каждым новым ударом, его крик становился все более страшным, оседая непростительным грузом на плечи. Это крик, от которого останавливается сердце. Он выжил, но она также помнила, как он обрушился на колени, смотря на свои изувеченные руки. На следующий день его отдали на продажу. Мальчик был чуть старше ее самой, но она знала, что с нерабочими руками, его судьбы уже была предопределена. Никто не воспротивился, никто не встал на его защиту. - Где твоя мама, девочка? – ласково прошептала женщина, поглаживая ее по мокрым волосам. От ее пальцев все еще исходило прекрасное звездное свечение, словно свет падающей кометы. Карин медленно покачала головой. Женщина сглотнула, на краткий миг, закрыв глаза, словно предаваясь мучительной душевной боли, прежде чем нежно спросить вновь, едва слышно выдохнув: - Как твое имя, дитя? Карин молчала, глядя перед собой. - Как тебя зовут? – шептала женщина, пропуская ее мокрые волосы между своими белоснежными и ухоженными пальцами. И прежде чем погрузиться в беспросветный и мучительный сон, она задумалась, какими бы стали эти красивые и лживо ласковые пальцы, если бы в них забили гвозди. *** Карин проснулась от прикосновения и резко села на постели, прижимая грязную кровавую простыню к груди, мгновенно упираясь спиной в стену, разглядывая мужчину переполненными от ужаса глазами. Человек смотрел на нее с горечью. Его темные глаза опухли, лицо казалось осунувшимся, лишенным проблеска и надежды жизни. - Тебе не нужно меня бояться, милая, - тихо прошептал он. Его лицо скрывала мгла, окутывающая комнату, и она не могла сказать, что это было за место. Она различала запаха лаванды и корицы, и здесь было тепло. Карин посмотрела на его лицо. Ее еще не убили. Она все еще была жива. Мужчина продолжал со всем вниманием и тревогой смотреть на нее. - Я хочу, чтобы ты осталась здесь в безопасности. Твоя мама хотела, чтобы ты была в безопасности. Я ее…, - он помедлил, желваки заходили на его лице, когда он судорожно продолжил - я близкий друг твоей матери. И я поклялся защищать тебя, потому прошу, поверь мне. Твоя мать пыталась привести тебя ко мне. Карин смотрела на него не верящими и невидящими ничего, кроме крови на темной дороге, глазами. Девочка упрямо качала головой. Если бы это была правда, мама бы не была мертва. Ее губы задрожали, горячие дорожки слез опалили скулы, щеки, застывая горечью на губах. Она согнулась пополам, вгрызаясь зубами в колено, и ударяя маленькими кулачками по шелковистым простыням постели, скрываясь за пеленой грязных темных волос. Она чувствовала на себе взгляд человека, и его приближение, и когда он попытался прикоснуться к ее лицу, она вскинула на него полной ненависти взгляд своих серых глаз. Его рука вздрогнула под этим горящим взглядом, и он в отрешении попятился. Его рука сокрушительно упала на колени, когда вторая больно впилась в темные волосы, которые он готов был вырвать с корнем. Но он ничего не сказал, только больно стиснул зубы, пытаясь удержать внутри себя рвущийся наружу крик. - Прошу тебя, - молил он, опадая на колени и обращая к ней свое искаженное слезами лицо. – Прошу, позволь мне спасти тебя. Это все, чего я хочу. Позволь мне сделать так, чтобы они не смогли забрать тебя обратно. Позволь уберечь тебя хотя бы единожды. Карин смотрела на него со смесью замешательства и недоверия, продолжала вжиматься спиной к холодной стене. - Твоя мама не успела мне рассказать о тебе многого, - он сглотнул, обрамляя ее лицо грустью, сожалением, тем, что она так часто видела в глазах тех, кого разделяли со своей семьей, волоча по грязной земле и сбрасывая в одну яму вместе с мусором, который сжигали. - Я хочу защитить тебя, но без твоего согласия у меня не получится этого сделать, - шептал он. Карин смотрела на него немигающим взором, ее глаза все еще были мокрыми от слез. - Этот мир не был добр к тебе, я это знаю, ты видела слишком много уродства и кошмаров, которые не снились большинству детей по другую сторону. То, через что тебе пришлось пройти ужасно, но…, - он нервно сглотнул, протягивая к ней свою руку, и Карин посмотрела на нее, слово на живую, склизкую и извивающуюся змею, готовую к броску с раскрытой пастью. – Я предлагаю тебе сейчас сделать выбор, но он должен быть быстрым. Я предлагаю тебе жизнь, и я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты смогла увидеть другую сторону этого мира. Я хочу показать тебе всю красоту этого мира, поэтому прошу, - задыхаясь, шептал он, - прошу, помоги мне. Помоги мне спасти тебя. Девочка не шелохнулась со своего места, она лишь перевела взгляд на свои пальцы. Мужчина тяжело сглотнул, когда в дверь нетерпеливо постучали, и комнату прорезало окно яркого, лучистого света хрустальных ламп. - Он приехал, - угрюмо произнесла женщина, бросая скоротечный взгляд в сторону девочки, и переводя вновь свое полное внимание на мужчину. Ее губы были плотно сжаты, но она оставалась неизменной самой себе – гордой и величественной, как и любая благородная. Чистая, ухоженная и совершенная. Карин впивалась в нее ненавистным взглядом. Горела бы пламенем ее совершенная красота. – Если ты не изменил свое решение, которое поставит под удар все, что мы имеет, то тебе следует сделать это сейчас. Ищейки могут затребовать пропуск на наши границы, проверить, - она отвернулась, и яшмовая прядь волос пала на ее лицо, оттеняя кожу молочного отлива. Мужчина не ответил, склоняя голову на свои раскрытые, дрожащие ладони, с его губ сорвался судорожный, напряженный вздох. - Иссин, - нетерпеливо произнесла женщина, раскрывая дверь шире. – Сейчас. Мужчина на подкашивающихся ногах поднялся, неспешно и тяжело. Его громоздкая фигура укрывала ее от исходящего снаружи света. Он все еще продолжал смотреть на одичавшую и испуганную девочку, не произнесшей ни единого слова. - Ты должен получить согласие и от него. Обряд должен быть совершен на согласии обоих. Надеюсь, что мне не стоит тебе напоминать о том, что ты рискуешь потерять обоих этих детей. - Замолчи, Матсумото! - огрызнулся он, надвигаясь на нее неукротимым штормом. – Я всегда знал, что стоит на кону, и если бы передо мной стоял выбор вновь, если бы я мог вернуть все назад, я ничего бы не изменил. Я не жалею ни о единой секунде, проведенной с ней, как и не сожалею ни о едином своем решении! Я лишь сожалею, что не смог спасти ее сейчас! Я не смог спасти ее, не смог забрать ее назад! – кричал он, и когда его рука вскинулась в сторону, женщина в страхе отступила, когда высокие арочные окна, увитые золотыми ромбовыми вставками, затрещали, задребезжали с громоподобным гулом, наполняя собой тягучую тишину. Белесая трещина искривленной полосой потянулась вдоль стекла, раскрываясь извилистыми ветвями вдоль высоких окон, тянущихся до самого потолка. Карин подняла голову в тот момент, когда трещины рассыпались россыпью мелких шрамов. Она зачарованно смотрела на искаженные узоры на стекле, пока трещин не стало так много, что они не застелили собой темноту ночного неба. Девочка подняла голову выше, гул, отдававшийся крещендо в ее сердце нарастал. И она смотрела, как с треском и грохотом раскалываются огромные окна, опадая стеклянным водопадом на пол из темного дерева. Мужчина тяжело дышал, его грудь судорожно опускалась и поднималась. И когда он развернулся на каблуках своих ботинок, покидая комнату, он ничего не сказал побледневшей женщине, которая стояла, все так же сжимая золоченую ручку белой двери. Женщина вздохнула и подняла на нее взгляд своих запуганных глаз, в которых она увидела калейдоскоп эмоций. - Останься пока здесь, - прошептала она, закрывая за собой с мягким щелчком дверь, погружая Карин в темноту. Карин осталась сидеть на месте, прислушиваясь к сковывающей тишине. Сердце отчаянно билось в груди, когда в голове гудела одна мысль – бежать. Она должна была бежать отсюда. Она протянула руку, прикасаясь к своей стопе, с удивлением замечая, что нога не болит. Девочка скинула с себя покрывала, оглядывая свои ноги, шаря по ним в темноте своими руками. Ничего. Ни порезов, ни сломанных костей. Карин окинула взглядом просторную и богато уставленную комнату, рассматривая крупные осколки разбитого окна, устилающие темные лаковые половицы. Бессмертные и всемогущие властелины, которым принадлежат наши жизни. Она позволила себе помедлить всего мгновение, прежде чем скинуть с себя простыни и опустить ноги на пол. Ее тело скрывала длинная и широкая белая рубашка, доходящая до самых колен. Карин втянула в себя морозный воздух, прежде чем встать в полный рост, позволяя себе осторожно переступить с ноги на ногу. Она сделала шаг, второй, прежде чем броситься к тяжелой двери и с усилием раскрыть ее настежь. В лицо мгновенно ударил пронзительный и ослепляющий свет хрустальных люстр. Ее ноги скользили по холодному белому мраморному полу, оставляя за собой грязный след, пока она неслась вдоль светлого коридора, увешанного гобеленами и картинами. Она ненавидела. Ненавидела это праздное богатство, жизнь этих созданий, купающихся в роскоши и безудержном счастье. Не познавшие страданий и холода, незнающие голода и утрат. Мышцы ног горели, когда она схватилась пальцами за белоснежные обои, чтобы удержать равновесие, оставляя окровавленный след на безупречных стенах. Она не оборачивалась, когда услышала шаги и голоса позади себя. Ее ноги подрагивали от страха, возбуждения, кипящего в крови. Карин метнулась к лестничному пролету, спрыгивая на лестницу, перескакивая широкими прыжками несколько ступеней, пока ее взгляд не замер на двери в передней. Дверь. Черная спасительная дверь, которая выведет ее наружу. Она побежала через просторный и величественный холл, стены которого украшали великолепные зеркала в золотых рамах, хрустальный вазы со свежими цветами нарциссов. Над ее головой свисали кристальные люстры, освещая ее грязное лицо. Она спрыгнула с лестницы, устремляясь со всех ног к выходу, замечая краем глаза движение со стороны прилегающей гостиной, но не замедлилась. Бежать. Она должна бежать. Пальцы схватились за холодную и массивную золотую рукоять, обжигающую ладонь. Девочка с силой надавила на нее. - Отец! – раздался голос позади нее. Карин пугливо обернулась. Иногда она думала, что она не должна была оборачиваться. Иногда она думала, что бы было, если бы она не обернулась тогда. Возможно, она стала бы пищей волков, что обитали в этих землях. Но она обернулась. В холл вышел высокий молодой человек с мягкой улыбкой на губах, но когда его глаза заметили ее, его улыбка мгновенно погасла. Из него словно вышибли дух, и он в потрясении уставился на нее своими удивительными изумрудно-голубыми глазами. Карин моргнула, помотала головой, но ничего не изменилось. Перед ее глазами словно раскрывалась заволакивающая пелена. Девочка замерла, ее рука все еще лежала на золотой ручке двери, но она не могла двинуться с места, словно ее приковало невидимыми цепями. Она раскрыла губы, чтобы глотнуть воздуха, но не могла заставить себя дышать. Сердце пропустило удар, другой. Она никогда не видела такого красивого лица прежде. И его волосы. Его волосы были белыми, точно снег. Молодой человек, почти мужчина смотрел на нее, не отрываясь, словно впитывая в себя ее образ. И с каждой пройденной секундой его лицо все больше хмурилось, мрачнело. Он мотнул головой, отступая назад в ошеломлении, недоверии, разочаровании и гневе. Гнев, который был рожден в ту самую секунду, и который никогда не отпускал его сердца. Его прекрасные черты исказила ярость, и она видела, как сжались его челюсти, как горели глаза, когда он втянул в себя воздух и сделал шаг навстречу ей. - Кто ты? – настойчиво спросил он, расстегивая верхние пуговицы своего дорогого черного пальто, воротник которого украшала искусная золотая вышивка цветов нарцисса, что и у человека, который привел ее в этот дом. Карин обомлела. Дворянин. Один из господ. Ее глаза расширились. И она заставила свои ноги не дрожать, заставила не поддаваться желанию пасть перед ним на колени, склоняя уступчиво голову. Она смотрела в его глаза, опаленные злобой. Красивые и сверкающие глаза.«В нашем мире есть люди, которые предначертаны друг другу судьбой».
- Отвечай, - говорил он, с каждым шагом сокращая между ними расстояние, и воздух затрещал от его силы.«Два сердца в вечном поиске друг друга со времен создания бытия, Карин».
Карин не медлила. Она умрет свободной. Умрет так, как того пожелает. Она взглянула на юношу последний раз, прежде чем броситься к столу, стоящего справа от него, вдоль которого стояли высокие хрустальные вазы, и скинула их всех. Ее оглушал звук собственного сердца, когда хрусталь разбился о мраморный пол, распадаясь на части крупными, заостренными осколками, острыми, как нож.«Твой любимый найдет тебя».
Глаза юноши в удивлении расширились, когда девочка схватила крупный осколок, отступая к стене, прижимая острие к своему горлу, и он смог заметить клеймо на ее запястье. Он в потрясении выдохнул: - Рабыня?«Он был один, и бесконечно долго искал одну тебя».
Она прижала острый конец к шее, смело встречаясь с его пронзительным взглядом. Уродство и красота смешались в одном его образе, в одном его лице. Она сделала решительный и глубокий надрез, и по ее предплечью и руке потекла кровь. Юноша замер, в его глазах она увидела едва уловимый страх, который сменился первородным гневом, когда он зашипел: - Да как ты смеешь?«Он наконец-то обретет тебя вновь, и больше никогда не выпустит из своих объятий».
От автора: я так долго берегла в своем сердце эту историю, но и не планировала ее писать, потому что у меня достаточно незавершенных работ. Но у меня было настроение и было желание после длительного перерыва, после тяжелой болезни и изнурительной работы допоздна, окунуться в эту историю. Совершенно не думаю про размер этой истории. Надеюсь, что меня не занесет на "макси", а вот рейтинг точно может измениться. Я не могу словами выразить всю ту благодарность каждому, кто оставляет свои комментарии и отзывы! Это очень поддерживало меня в нелегкие дни! Спасибо огромное!