Полируй меч с терпением

      У Чонгука в глазах обиженно слезится, он стискивает зубы, пока забивает кухонным тесаком банан. Богом в ванной укладывает волосы на манер дорамных мерзавцев, Чимин проскальзывает кошкой где-то за спиной, ласково чмокает Юнги-хена в макушку.       Так радостно в душе.       Мягкими пальчиками его истинный, единственный и неповторимый, звенит металлическими палочками для еды, пухлогубый рот увлеченно пережевывает рис с кимчи и яйцом — Юнги-хен всегда готовит завтраки на двоих. Чонгук с трудом давит взбрыкнувшую гордость. На негнущихся ногах проходит за общий стол, угрюмо разваливается напротив, широко, по-хозяйски раздвигая колени. Хочется стать невидимкой, испариться, исчезнуть. Его здесь нет и он не слышит, как Юнги и Чимин вполголоса согласовывают список продуктов на неделю. Из приоткрытого окна тянет сырым сеульским утром, слышно, как клокочут птички, а термоядерный фен Богома, что ревет сгоревшей турбиной самолета, вопреки всему, не действует на нервы. На нервы действует другое.       Юнги-я — Чимин-и — хен-и — мур-мур-мур…       Накануне они договариваются не рассказывать о своей связи никому — Чонгука это решение не устраивает, ему ничего не стоит раскрыть свой нахальный рот и ошарашить всех сенсационной новостью об истинности. Он не делает этого, он давится химозной кашей, склонившись к тарелке всем корпусом, ставит яркую коробку от завтрака на стол, так, чтобы не видеть важные лица «женатиков». Мелким шрифтом на упаковке указано содержание белков, жиров, углеводов — такое же наебалово, что творится сейчас на их кухне. Как было уже не будет, рано или поздно правда всплывет на поверхность, но пока что вот они тут — берегут чувства Юнги-хена.       На истинность не закроешь глаза, не сбежишь и не спрячешься. Это предопределенность. Судьба. Благословление и проклятие, что лишает возможности любить того, кого выбрало сердце.       У Чонгука выбора нет и не было — в сердце его место одному Чимину. И как-то уж очень он сомневается в том, что с Юнги-хеном у них любовь до гроба. Комфортные партнерские отношения двух взрослых людей, идеально гармонирующих в быту, что находят друг друга привлекательными в постели — это да. Чимину предстоит понять, что против природы не попрешь и ему нужен Чонгук. Просто Чонгук. Сильный, умный, скромный, ни капли не благородный. Отступиться от своей любви, чтобы позволить ему быть счастливым со своим ебырем долгосрочного формата? Шутите что ли?       Ревность Чонгука многогранная, она сквозит уверенностью в себе, ядовитым самодовольством и мрачной злостью. Его текущая позиция — временное неудобство. К чести Чонгука, свою агрессию он не обращает в расправу физическую. Да, у него вздуваются вены на шее, и пальцы дырявят насквозь карманы худи, однако это не страшно. Когда перед выходом из дома Юнги-хен уходит в туалет, а Богом удаляется в комнату, переодеться в шестой раз за утро, Чонгуку удается обратить внимание Чимина на себя. То, что происходит — только между ними, в тесном закутке между косяком входной двери и стойкой для обуви. Он хватает хена под локоть и тянет поближе, утыкая носом в свою запаховую железу:       — Удачного дня, Чимини-хен, буду скучать.       У хена от возмущения растопыриваются крохотные ноздри, даже прямые короткие реснички встают дыбом:       — Совсем оборзел? Еще раз такое выкинешь, зад тебе надеру!       — Тебе можно все…       Чонгук позволяет себе обронить невесомый чмок в темечко, сокрытое пышной шапкой волос, Чимин хватается за голову, как ошпаренный.       — Больше так не делай. Пожалуйста.       Чонгук ждет пощечины или пинка под яйца, не происходит ничего, Чимин просто выкручивается из тесной хватки рук, незаметно мазнув носом по подставленной шее. Его тоже тянет к нему. Непреодолимо, болезненно, до трясучки.       Чонгук прислушается к его словам. Обязательно.       Но.       Все барьеры и границы, тщательно возведенные Чимином, пали на рассвете. Природа одержимой влюбленности Чонгука ясна как день, теперь ему бесполезно грозить коротким пальчиком у носа и предостерегающе шипеть. Он сам разберется с тем, как ему взаимодействовать со своим истинным.       Чонгук не станет предавать доверие Чимина, он дает свое слово. Ему хватает ума не истерить и не качать права — это мгновенно уронит остатки его авторитета. Тем более, в сравнении с мудрым и адекватным Юнги, человеком, который нравится Чимину, Чонгук должен казаться мудрее и адекватнее во сто крат. Fake it till you make it. Он смог проглотить отказ, потому что ничего в этой жизни ему просто так не достается — Чонгук привык ступать окольными путями. Нужно позволить Чимину узнать себя уже в новом статусе, дать понять, что он безопасен, заставить разглядеть с другой стороны. За неделю подобное не произойдет.       Также и Чимину следует разобраться в себе и подумать об их отношениях с хеном.       Чонгук хитер и очень опасен. Он собирается преодолеть путь к сердцу Чимина верхом на священной индуистской корове, не на вездеходе.       Последние дни по соседству с истинным напоминают лихорадку — Чимин намеренно шкерится в универе, а Чонгук изнывает от потребности видеть своего омегу ежесекундно. Его мучают фантасмагоричные кошмары и болезненные поллюции, словно демон сонного паралича перекручивает его член морским узлом каждую ночь. Это сложно вынести, однако ничего такого из ряда вон не происходит — жили же как-то до этого. Переезжает Чонгук без лишнего шума: Юнги-хен желает ему успехов с утра, перед работой, а Богом помогает перенести вещи. Они прощаются с Чимином пока тот незаинтересованно разглядывает кутикулу на ногтях, сидя на диване. Знает, что рано или поздно им суждено встретиться. Вероятно — вечером, в ближайшем севен-элевен на перекрестке, или в метро, а может быть в учебных стенах. Везде и сразу в один день. Каждый день. От Чонгука разве отвяжешься?       Он снимает комнату в черте кампуса, совсем неподалеку от старого места. Его соседям по девятнадцать, как и ему, один кореец и два иностранца. Контраст с домом Юнги Чонгука встречает колоссальный: в общей гостиной каждый вечер происходит вакханалия с омегами из тиндера, кто-то постоянно курит в ванной и туалете, а еще регулярно подъедает его продукты. Таким образом бельевого воришку настигает карма.       Впрочем, мириться с таким положением вещей он не собирается, наконец у Чонгука появляется место, где можно сцеживать накопленную агрессию, которой, к слову, с каждым днем становится все меньше и меньше. Чем дальше Чимин и Юнги, тем ему легче. После серии разборок и одной неравной драки, соседи начинают побаиваться монструозного хангука-альфу. Он крупнее, спортивней, в нем много дури, не понимает по-английски, а семьдесят пять процентов соседей не понимает по-корейски. В квартире они живут следуя порядкам первобытного общества, коммуницируя посредством «Папаго» и языков жестов. Перемирие и полная идиллия наступает только тогда, когда у вожака перестают пиздить банановое молочко.       Чонгук откидывает голову на подушку, задумчиво вглядываясь в посеревший от времени потолок. За окном на Сеул опускаются сумерки, доносятся гудки авто, что вязнут в крепкой пробке на развязке автомагистрали. Этажом выше ругается молодая семейка, шаркая по полу тапочками, хлопает створка микроволновки где-то на кухне. Одиночество в большом городе настигает его сполна впервые, рядом нет даже старого друга Богома. Рядом нет никого. Чонгук чистит апельсин, ярко-кислый запах жжется в ноздрях — напоминает чем-то хена. Такого резкого, сияющего. Чимин он такой — сладкий, но с кислинкой. И поцелуи его должны быть такими же. Чонгук отдирает тонкую кожицу пальцами, цепляет белесые ниточки одну за другой… Он медленно раздевает апельсин, прикусив нижнюю губу: вставляет средний палец в попку до упора и неспешно разрывает две крепко сросшиеся дольки, зачаровано рассматривая тугую мокрую сердцевинку. Беззащитно обнажившаяся влажная мякоть пульсирует в руке. Такая упругая и сочная, ну точно как хен… Апельсиновый сок липко струится по ладоням, забегает за рукав худи. Что-то происходит между альфой и несчастным апельсином этой ночью — то, о чем он, возможно, пожалеет ввиду гигиенических соображений.       Без Чимина становится легче дышать, разум трезвеет, впервые за долгое время Чонгук начинает высыпаться и больше не видит кошмаров. Однако в комнате его традиционно каждый вечер клубятся хентайные грезы, а фантазии о сладком ротике хена мягко дышат прямо на ухо. Разлуку Чонгук переживает сложно — с одной стороны больше его не тянет вить гнездо из чужого белья, а с другой так тоскливо ему от осознания того, что любовь всей жизни была так близко на протяжении столь продолжительного времени — руку протяни, а он… От мыслей об упущенных возможностях хочется грызть локти. Интересно, как там без него Чимин? Грустит ли также вечерами по их ослабшей связи? Смешно даже думать об этом. Наверняка нет. Учится, проводит время с друзьями и тренируется не жалея сил, как обычно, даже не вспоминая о своем малолетке-истинном. Чонгуку стоит брать пример. Любовь любовью, но надо готовиться к концу полугодия. Теперь, помимо сугубо личностных интересов в пользу саморазвития, у него есть появилась конкретная такая цель — содержание будущей семьи. Ему нужны деньги на изысканного омегу, на просторный дом, детей во множественном числе и собаку. Он уже выбивается из графика — опаздывает на целых два года, а без первого закрытого семестра можно смело считать, что он еще даже не стартанул. Это действует на нервы, заставляет тревожиться и листать объявления с работой на полставки.       Недели две назад, когда Чонгук решился позвать Чимина на тайное свидание, тот ответил:       — Закончи хотя бы один курс, прежде чем лезть ко мне. Какие свидания? Ты хоть учишься?       Момент, когда эго Чонгука было действительно задето за живое. Он вообще-то очень ответственный и способный. Старательный корейский студент, который еще в малолетстве успел распробовать десятки методов зубрежки для подготовки к экзаменам — Чимин такой же, образование для него не пустой звук. Со всей серьезностью он подходит к учебе, а академические успехи его выглядят просто блестяще. Богом вот бегает за высшими баллами только для того, чтобы получить хоть мизер похвалы от своего идеального старшего брата. И не получает ее, потому что так и должно быть — в тебе течет та же кровь, что и во мне. Разве ты не сын своего отца? Не дотягиваешь до моего уровня? Так ты приемный, с детства тебе об этом твержу, обезьяна. Чимин, конечно, тот еще сладкий тиран, у Чонгука сейчас горит не этот вопрос.       Они общаются сдержанными сообщениями в катоке: привет? как дела? ты поел? как прошел день? Диалог их постепенно оживает, тотальный игнор с омежьей стороны постепенно сходит на нет и пару раз Чонгуку даже отвечают стикерами. Чимин не любит писать, он предпочитает звонить, что для молчуна-альфы оказывается весьма скверным известием. Лишний раз его голосовые связки обычно не эксплуатируются. Но у людей принято разговаривать со своими возлюбленными и переступать через себя. Первый внезапный звонок от Чимина вызывает у Чонгука мгновенное головокружение и тошноту. Он отвечает настороженно, ожидая плохих вестей — чего угодно, что стоило бы такого основательного мероприятия под названием телефонный звонок:       — Слушаю? — выдыхает Чонгук робко, уже заранее боязливо зажмурившись.       В ответ долгое молчание.       — Иду домой с репетиции, — наконец обреченно вздыхает трубка у уха, будто это Чонгук звонит Чимину, а не наоборот: — Как-то паршиво мне сегодня к вечеру стало, хоть на луну вой. У тебя все в порядке?       — Да, все норм…       — Точно? Ты там не плачешь?       Чонгук взволнованно вскакивает с места и принимается кружить вокруг компьютерного кресла, как почуявшая кровь акула:       — Ты волнуешься обо мне, хен? — на столе находится раскрытая пачка орешков, он высыпает в рот миндаль в сладкой пудре и замирает на месте настороженным хомяком, ожидая ответа.       — Я волнуюсь о себе, — Чонгук очень явственно представляет, как на том конце провода Чимин раздраженно дергает шеей: — Ты напрямую влияешь на мое самочувствие — помни об этом. И посмотри что-нибудь веселое, я не знаю, сериал какой-нибудь найди…       — Приходи ко мне, вместе посмотрим.       — Спокойной ночи, Чонгук.       В запечатанной стеклопакетом комнате душно, кондиционер мерно выдувает теплый воздух. Пахнет прожаренной пылью, кожу на лице стягивает от недостатка влаги, за стенами дома ноябрь — время, когда между ним и Чимином начинает зарождаться… нечто. Это не всплывшие с самой подкорки мозга звериные инстинкты, спровоцированные влиянием феромонов, это что-то неосязаемо теплое. Просто теплое. Оно прорастает внутрь, сладко царапаясь лапками в животе, пережимает связки в горле и заставляет пузыриться кровь. Такое родное и правильное, словно давно позабытое. [01:28АМ] Чон Чонгук Это могли бы быть мы. *картинка слипшихся булок на пару* Скучаю, хен. Люблю тебя.       Однажды он уже признавался в чувствах хену, поэтому не видит ничего зазорного в том, чтобы напоминать ему об этом каждый день. Признаваться в чувствах хену, своему истинному — это нечто само собой разумеющееся. Чимин не реагирует на одинаковые текстовые подкаты, напоминающие спам-рассылку о скидках в продуктовом. Он даже не подозревает, что каждое отправленное ему сообщение сопровождает дичайшая тахикардия, а еще вспотевшие пальцы, перебирающие и стирающие буквы десятки раз в поисках самой удачной формулировки. [01:30АМ] Пак Чимин Пожалуйста, не пиши мне больше [01:30АМ] Чон Чонгук Блокируй тогда. [01:32АМ] Пак Чимин Не пиши мне ТАКОЕ больше, кто-нибудь может увидеть, я не один живу… И вообще, если любишь, то за что? Что ты вообще обо мне знаешь? Назови хотя бы пять моих любимых аниме [01:32АМ] Чон Чонгук Пф. Ван пис, дрэгон болл, хайкю, слэм данк… Евангелион? [01:33АМ] Пак Чимин Евангелион любишь ты, плакса Синдзи       Чонгуку даже не приходится угадывать. Он просто чувствует любимое аниме истинного.       Этот случайный ночной диалог длинный, необычайно многословный. Он как нить, тоненькая и хлипкая, позволяющая вскарабкаться до самой вершины. Перед Чонгуком пали еще одни врата на пути к завоеванию омеги, прорвало дамбу на ГЭС. Чимин теперь общается с ним словами, не стикерами… С этих пор Чонгук не может сдержаться и строчит ему каждые полчаса, справляясь о текущей обстановке в стиле типичного корейского бойфренда. Пускай он никакой не бойфренд. Относительно развернутого ответа он все равно удостаивается только в крайних случаях.       С Чимином оказывается непросто во всех смыслах. Он не треплется о себе, как другие омеги, всегда уходит от прямых ответов и ничем не хочет делиться. Ни на что не жалуется, дела у него стабильно норм, обед был вкусный и вообще он устал, сидит на стуле. Хватит мне писать, тебе заняться нечем?       Поддавшись порыву Чонгук связывается с папой — человеком, которому можно рассказать все. Телефонирует в уютное гнездо и отчий дом, в котором его всегда примут, поймут и простят. Родители Чонгука не истинные, но любовь их кажется ему вечной, неувядающей. Он делится новыми для себя переживаниями, ждет совета. Рассказывает многое, но не все, тактично замалчивая свои сомнительные сталкерские выходки. После разговора становится легче — папа советует подарить Чимину что-нибудь серьезное, присылает деньги на подарки.       Подарки Чимина не берут.       Наверное, если бы он узнал, что его истинному альфе деньги на подарки высылает обеспокоенный папа — обсмеял бы с ног до головы. Но ничего, совсем скоро Чонгук сдаст все экзамены блестяще, устроится на подработку и устроит им с Чимином не жизнь, а сказку. Он удрученно думает об этом, пока пишет конспекты, сидя за столом перед оконной витриной старбакса. По ту сторону от него спешит по своим делам плотная людская толпа, солнца не видно, ноябрьское корейское небо по обыкновению застелено смогом. Отгородившись массивными наушниками от посторонних звуков, Чонгук мнет украденный носочек Чимина как шарик анти стресс, концентрируясь на учебной методичке. Из носка пришлось выстирать остатки зарождения иных форм жизни, потому что он уже встал коробом. Плюс теперь Чонгук зарекся дрочить посторонними предметами и фруктами — только тщательно вымытыми руками. В некотором смысле он теперь опытный любовник. А носок лучше выбросить от греха подальше — слишком быстро отвлекает от учебы.       Растеряв концентрацию, Чонгук задумчиво смотрит на пластиковый стакан с холодным американо на столе, тянет горько-кислый кофе через бумажную трубочку и забывает вообще обо всем на свете от внезапно завибрировавшего входящим звонком телефона:       — Доброе утро, мой маленький интриган, — елейно-приторной интонацией приветствует его Чимин. — Как твои дела, ничего? Уже поел?       Сладкий голос омеги так и сочится сарказмом, что вводит Чонгука в незамедлительный ступор. Подскакивает к ушам пульс, а шестеренки в голове гудят от натуги — интриган?       — Нормально все, ты как, хен? — осторожно булькает он и немигающим взглядом уставляется за окно, как обычно предчувствуя нечто очень скверное.       — Все прекрасно, спасибо, что спросил. Вот, делюсь последними новостями: твой отец связался с моим и поделился тем, что теперь «наши семьи благословлены священным союзом двух истинных» и теперь мой отец устраивает торжественный ужин в нашу с тобой честь. Зная его аппетиты, боюсь, в следующем месяце нас с тобой ждет свадьба.       — С-свадьба?       — Да шучу я, но через две недели родители приедут нас навестить — отец уже забронировал столик в его любимом ресторане. Ты занят? Это будет в субботу. Если занят — ничего страшного! Я со всем разберусь.       — Не занят. Я приду.       Ответом в трубке служит разочарованный выдох. Чимин скомкано прощается и обрывает связь. Чонгуку не легче. Ему девятнадцать, и в жизни его интересует только жопа его истинного, никак не тесное знакомство с отцом этой жопы. Одно только воспоминание о господине Паке со времен школьных разборок с Богомом наводит на него дрожь. Родители оказали ему медвежью услугу, подложили свинью. Вроде как раскаялись вечером по видеозвонку, а на следующий день добавили контакт Чимина в семейный чат в катоке.       Чонгука немножко не так поняли.       Теперь Чимина терроризирует сообщениями не только Чонгук, но и вся его семья. Казалось, что после вскрывшейся кражи трусов хуже уже быть не может, однако Чоны всегда способны превосходить самих себя. Причем все вместе, наперегонки: брат Чонгука уже успел связаться с «омегой старшего брата» напрямую, на Чимина отныне возложена обязанность оценивать все несмешные юморески про пердеж, которые Чон младший режиссирует с дружками в школе. На месте Чимина Чонгук бы уже бежал из страны и просил политическое убежище где-нибудь в Австралии.       Чимин не удаляется из семейного чата и даже сдержано приветствует родителей. Угрожает скорой расправой в их с Чонгуком личном диалоге и обещает больше никогда с ним не контактировать. Чонгук просит прощения как только может — у старшего поколения свой собственный взгляд на истинность, Чимин сам это понимает. Его отец, изначально крайне отрицательно настроенный против школьного хулигана Чонгука, уже заранее отгладил костюм, в котором собирается благословлять их на счастливую совместную жизнь. Чонгук и правда тот еще интриган — кто бы знал, что родители такие хваткие, однако к своему избраннику он так и не смог подобрать верный шифр.       У него нет опыта в отношениях, даже элементарного опыта общения с противоположным полом. Обычно омеги пытались понравиться ему сами, так было всегда, Чонгук к их вниманию относился милосердно, не проявляя взаимного интереса, не пользовался тем, что дают из своих твердых принципов, а теперь он либо будет с Чимином, либо умрет девственником.       Чонгук не раз слышал, как папа говорил о том, что важно беречь себя для избранного человека.       Чонгук все понимал.       Берёг. [12:01РМ] Чон Чонгук Яйцо, Лепешки рисовые, а еще Южного побережья дар — тунец Были у меня на Ланч сегодня Юный хен мой Твердолобый Ешь побольше Беспокоюсь за тебя Я       Прочитано. [12:30РМ] Пак Чимин Я еще не ел. Ты свободен сейчас? Буду в столовой южного корпуса, на втором этаже       Чимин наяривает рис со свиной котлетой, когда Чонгук в толпе находит взглядом его светловолосую макушку. Пришлось бежать с другого конца кампуса. По дороге он потерял шапку и наушник — чем-то всегда приходится жертвовать. На кону стояла оффлайн встреча с любовью всей жизни, ради нее он готов пуститься во все тяжкие, потому что Чонгуку запрещено караулить Чимина в универе, являться на его репетиции, провожать до дома, запрещено угощать едой, дарить цветы и слать романтичные открытки. Все это он пытался провернуть в первые недели их разлуки, за все это он поплатился нервными клетками. Его заомегабоссили, загазлайтили и загейткипили.       Чимин гуру пассивно-агрессивных угроз и буллинга.       Чонгук подсаживается к нему вальяжно, с таким видом, будто не хотел являться, раскатывается с ленцой на стуле, незаинтересованно проверяет телефон. Да, обычно он унижается и страдает по омеге, но делает это за кадром, перед Чимином он все еще старается держать лицо. Все-таки альфа должен быть загадочным, иметь чувство собственного достоинства.       — Я рассказал все Юнги, — говорит Чимин. — Ты меня заколебал своим смс-террором. Вы все. Благо, Богом еще ничего не разнюхал, Юнги должен был узнать это от меня.       Чонгуку кажется, что ему послышалось, он даже вытаскивает единственный уцелевший наушник из уха.       Давление на психику Чимина было оказано колоссальное — больше всего ему не хотелось оказаться уличенным в обмане. Богом мог разузнать о сенсации от отца в любой момент, сообщения от Чонов разрывали телефон, а Чонгук где-то там, за километр вдали от него, смотрел на луну и плакал, дергая за струны их истинности. Плюс, не за горами Рождество, а вместе с ним поездка в Японию. Нужно успеть сделать возврат за авиабилеты и бронь в отеле. Мысль о романтичном путешествии с Юнги ему резко опротивела, и в то же время Чимин понял, что если категорично откажется от связи с истинным, то будет жалеть. Не попробует — не узнает. Поэтому, ну ладно, уговорил, давай вместе в омут с головой.       — Угадай, что самое отвратительное? Я не почувствовал ничего, когда он предложил сделать нам «временный» перерыв. Ну, разве что, стыд за свои поступки. Потому что не думаю, что хочу вернуться… обратно. Даже, если с тобой ничего не сложится. Честно, я не ожидал, что могу предать человека так просто. Что могу взять и слиться без задней мысли. Мысль об этом гложет меня. Юнги был расстроен, очень. Он надеется, что меня отпустит. И я надеюсь. Нам действительно нужно переосмыслить эти отношения.       — Хен, пойдем, погуляем?       — Чонгук, мог хотя бы сделать вид, что тебе жаль.       Чимин быстро прибирает за собой посуду и идет к стойке самообслуживания, Чонгук шагает позади, говорит тихо, почти на ухо:       — Мне жаль, правда. И никого ты не предавал, ты был честен, а Юнги-хена я очень уважаю, он обязательно найдет своего омегу. Как я.       Он чувствует знакомый запах шампуня и порошка, а еще неповторимый природный аромат омеги. Тает только от одного его присутствия, несмотря на то, что сердце ощущает чужое раздражение и грусть. Чимин не сбавляет шаг, они впервые появляются вместе в публичном месте — до этого Чонгуку было запрещено к нему приближаться и на шаг. Ну неужели удалось дождаться? Дотерпеть? Тяжелым взглядом он рассматривает тонкую, словно грифельную фигурку Чимина, росчерком художника застывшую прямо напротив него. Они выходят на улицу, за спиной омеги желтым пожарищем отцветают могучие деревья гинкго. Он напоминает куколку, такой же неживой и безучастный ко всему. Морщится от ветра в лицо, раздраженно вздыхает:       — Я не твой омега. Начнем с того, что если бы не моя смекалка, до тебя бы так ничего и не дошло.       Чонгук делает шаг ближе, Чимин стоит на месте, подпуская к себе на непозволительное для «просто друзей» расстояние.       — Хен, благодарю тебя за это каждое утро, — голос не подводит, наоборот, звучит глухо, с тенью альфийского рокота из самой грудины: — Что думаешь о прогулке?       Его губы на уровне лица Чимина, он мог бы беспрепятственно клюнуть маленький носик, а тот — коснуться мягкими губами его шеи. По телу бегут мурашки от долгожданной близости. Чонгук вопросительно смотрит в левую бровь Чимина, ловко избегая прямого зрительного контакта. Чимин, наоборот, любит заглядывать именно в глаза, потому что большинство людей от этого смущается, а смущать он любит. И погоня за неуловимыми глазами Чонгука его слегка нервирует.       — Я занят до девяти вечера, как-нибудь потом.       В жизни Чимина произошла та самая перемена, которую он пытался оттянуть до самого последнего. Чонгуку не хочется оставлять своего истинного одного, несмотря на то, что именно из-за него с ним это все и происходит.       — Гулять можно и после девяти, что насчет токпокки? По старинке?       — О, нет. В другой раз, у меня скоро выступление.       Чимин делает большой шаг назад, Чонгук не стремится сократить между ними расстояние обратно. Он может любоваться издалека.       Чимина Чонгук уже давно сексуально объективизировал. Он не может знать, какие вселенные рождаются, живут и взрываются в прелестной пухлогубой голове, какие комбинации из погранично-подвижных слоев хаоса и фракталов можно там найти. Никто не стремится с ним этим делиться, несмотря на то, что Чонгук всеобъемлющий, вездесущий. Не сталкер, просто живет по соседству и умеет пользоваться соцсетями. Поэтому он просто любит то, что видит. А то, что он видит его всегда дико возбуждает. Даже спустя столько лет знакомства он мог знать основы Пак Чимина только по верхам. Его истинный предпочитает носить базовые вещи черного цвета, почти всегда (в кампусе) прячет осветленные волосы под черной кепкой и никогда не расстается с набитой бог знает чем спортивной сумкой. Чонгук даже от этой сумки тащится, потому что Чимин постоянно дергает ее за ремешок. Нервно. Очень нервно и… волнующе поправляет несчастную лямку рукой, жилистой и поджарой, вены проступают под нежной кожей и завораживающе контрастируют с короткими пухлыми пальчиками. Он зябнет на ветру и набрасывает на плечи снятую в здании куртку. Чонгук ловит взглядом тонкую полоску беззащитно обнажившейся кожи внизу живота. Видит плотную резинку боксеров Томми Хилфигер.       Когда-то он на них спал…       Чимин любит таскать ворох шуршащих браслетиков на тонких запястьях, по три-четыре кольца на пальцах, серебристые сережки (две штуки в правом и три в левом ухе — Чонгук считал), еще любит татуировки, которые набиты у него то там, то сям (большая на ребрах, что всегда просвечивает сквозь белые футболки, по одной над каждым локтем, «Юность» за ушком и цифра 13 на запястье — Чонгук, конечно же, их тоже все подсчитал (все, что смог разглядеть)).       Чимин весь целиком состоит из противоречий — Чонгук от этого тащится в первую очередь. Безупречная осанка профессионального танцора, смело расправленные плечи, вздернутый подбородок — резкая, самоуверенная подача и… трогательный кадык. Именно трогательный. И кадыком-то его не назовешь — адамово яблоко. Яблочко. Такого изящного кадыка Чонгук ни у кого не видел. И ему так хотелось уткнуться в него носом, прижаться губами к нежной коже у самого пульса, расцеловывая длинную шею часами. Круглосуточно.       И теперь у него обязательно появится эта возможность.       — Хен, ты зануда… Одна порция токпокки погоды не сделает!       — Ну извини, что не могу слоняться с тобой без дела по первому зову? И вообще, теперь я буду жить не так близко к фургончику наших драгоценных аджум — переезжаю к друзьям. Хочешь, кстати, снова в апартаменты Юнги-хена? Он ищет соседа, пока что только одного. Богом еще не знает, что останется жить с моим бывшим в одиночку, надеюсь, хотя бы он его не кинет…       — Когда тебе нужно помочь с переездом?       — Ох, Чонгук-и… — у Чимина в грустном взгляде странным образом перемешиваются благодарность и нечто тревожное, напоминающее страх: — Готов ли ты к этому?       — К чему?       Друзья-омеги Чимина, с которыми он теперь живет — это новый главный стресс в жизни Чонгука, его встречают словами:       — Ну, хотя бы красивый…       И крайне пренебрежительным:       — О-о-о, я бы оспорил этот момент…       Они тощие и рослые, выше даже Чонгука. Манерные, каждый по-своему. Ким Тэхен — тот, который назвал Чонгука красивым, заставляет боязно озираться за спину, его безучастный томный взгляд напоминает обо всех просмотренных тру-крайм видео о маньяках. Он поправляет игривый локон у очков в роговой хипстерской оправе, волосы его такого же каштанового оттенка как у другого омеги — Джина. Самого взрослого, самого скептичного, самого бесячего.       — Красивый! Хороший мальчик, хороший, — обращается к Чонгуку как той-терьеру самый доброжелательный из всех — Чон Хосок. — Не ставь свои кроссовки на этот коврик. Видишь, какой он чистый? Снимай их в том углу.       Самый доброжелательный и самый строгий. Он гладит его по голове как собаку, отпаивает холодной водой — у Чимини-хена приданного целый грузовик, каждая коробка весит центнер. Поэтому требуется помощь всех возможных альф: брата, истинного, бывшего, какого-то чересчур сочувствующего однокурсника. Богом сливается из-за прослушивания, однокурсника отпугивает несогласный с его компанией Чонгук: мы тут управимся сами, а ты иди гуляй, уважаемый сонбэ, не то грыжа вывалится, а не вывалится, так я помогу. Юнги-хен вызывается помочь сам, Чонгук явственно чувствует как взрослеет в эти самые минуты, когда старается выстраивать осторожные диалоги с тем, у кого внезапно увел возлюбленного. Как учится не робеть, держать голову гордо поднятой и отвечать за свои поступки. Чонгук производит на всех основательное впечатление. Он как булыжник, который образовался на Корейском полуострове во времена палеолита. Проще протоптать дорогу вкруговую, чем пытаться его выкорчевать или перелезть. Теперь этот булыжник лежит в заднем кармашке скинни-джинс Чимина.       Юнги-хен нервно втыкает бычки в перила лестницы, один за другим, щурится недовольно на яркое солнце. Такой отвратительно прекрасный ясный день — день, когда он понимает, что любовь его взяла и упорхнула безвозвратно. Юнги утирает мокрый лоб рукавом, восстанавливает дыхалку после самой последней коробки. Чонгук бодр и свеж — вот она, сила молодости. Погода располагает нажраться в слюни — предложение Джин-хена. Все друзья Чимина — друзья Юнги. Все они общаются одной давно сформировавшейся компанией. Все они отправляются на терапевтический вечерний променад до реки Хан с виски и виски. Все, кроме Чимина и Чонгука — сладкой парочки истинных. Тьфу на них.       Чонгук Чимини-хена даже за ручку не держал ни разу. С него осуждающие взгляды как с гуся вода. Стыд за свои сомнительные поступки он может почувствовать только перед истинным и родителями. Когда за толпой неравнодушных омег-утешителей закрывается дверь, Чонгук наконец может вдохнуть полной грудью. Весь день он старался держаться Чимина, потеряно озирался по сторонам, когда упускал его из виду, пару раз приходилось хвостиком таскаться за Юнги-хеном, выбирая самое меньшее из зол. Страшно оставаться в компании взрослых, скептично настроенных омег одному — сожрут с потрохами.       Чимин откупоривает для них холодное пиво, молча стукается с Чонгуком стеклянными бутылками, гулко осушает сразу половину.       — Уже поздно, — говорит он.       Чонгук глядит в окно — шестой час вечера, навскидку.       — Хотел кое-что попробовать, пока ты не ушел, — говорит Чимин и решительно тянет за собой, в новую комнату. — Мне нужно убедиться в том, что все это не зря.       — Что?       В просторной комнате коробками заставлена только половина, на другой стороне обитает Хосок-хен. Его часть комнаты выглядит чисто и аккуратно, практически стерильно. Все полки в шкафчиках заставлены уходовой косметикой и экстравагантной коллекцией игрушек, Чимин толкает Чонгука на стул возле рабочего стола.       Они наедине в пустой квартире.       — Можно я тебя поцелую? — невинно блестит круглыми глазами Чонгук, глядя на хена снизу вверх.       Чимин вальяжно присаживается на его колени, томно охаживая ладонью зардевшийся овал лица, дыхание тут же перехватывает.       — Нужно.       Чимин целуется задумчиво, с открытыми глазами, будто Чонгук — новый лимитированный выпуск его любимой содовой. Мягкие губы на вкус как сладкие леденцы от горла, с горькой хмельной отдушкой, от ощущения и запаха чужого тела крышу аккуратно сносит вбок. Чонгук сгребает его короткие волосы на затылке и притягивает ближе, медленно проникая языком в чуть приоткрытый рот. Чимину явно не нравится желание альфы доминировать в этом поцелуе, поэтому доминировать начинает он — находить во всем соревновательный элемент в крови Паков. Чонгук блаженно тает, когда Чимин всасывает в свой рот его язык, уверенно подминая жесткие губы, безжалостно и совершенно бесстыдно выворачивая внутри такое, от чего внезапно открывшаяся тахикардия взбивает ровный пульс до критических показателей. Дикое, обнаженное нервами желание обладать чужим телом застилает сознание. У Чимина язык неприлично длинный и юркий. Горячий. Вкусный. Чонгук целуется впервые, но с таким опытным партнером очень естественно, сам собой понимает, как именно нужно действовать и осторожно двигает языком, переходя от ласковых и нежных движений к более требовательным и проникающим.       «Не заскулить. Только бы не заскулить», — лихорадочно вертится в голове у Чонгука. Слишком далеко вертится. Потому что Чонгук беспомощно и исступленно скулит и хнычет в горячий влажный рот своего омеги. Но сейчас ему плевать. Похуй абсолютно. В эти минуты вокруг них не существует ничего. Полный вакуум.       Он упивается ощущением чужой нежной кожи на своей, осознанием того, что тот самый аккуратный нос-кнопка утыкается в его собственный, сопит тяжело и сердито, а маленькие кулаки держат его за ворот толстовки так крепко, что не выдохнуть. Чонгук мнет в руках эластичную хлопковую футболку Чимина, жмется к нему, подаваясь всем телом, прижимает к себе, опоясывая за тонкую талию стальной хваткой рук. И комкает, комкает такое податливое желанное тело своими наглыми ладонями, все также сладко постанывая в омежий рот. Одобрительно оглаживающий его шею Чимин, очевидно, тоже увлекается не на шутку; Чонгук, плененный ласками, подается еще плотнее и судорожно вздыхает, когда наталкивается вытянутым языком на подставку для горячего, ловко втиснутую между их лицами.       — Чимин, тебе ключ оставить? В десятый раз спрашиваем, прием?       — Ключ? Какой, мать твою, ключ?       — Вернулись спросить, оставить ли тебе копию?       Чимин, весь красный и в слюнях, растрепанный и разомлевший на коленях альфы. Требуется время, чтобы осмыслить значение слова «ключ». Обескураженный поцелуями Чонгук поправляет его задравшуюся футболку, собственническим жестом подтягивает к себе поближе за выгнутую поясницу, живот к животу.       — Ой-ой, а бутылки нужно ставить вот сюда! — Хосок-хен успевает подсуетиться и переставляет пиво на подставки для напитков: — Не люблю, когда остаются следы на столе.       — Извините, хенним, — скромно буркает Чонгук за ворот омеги.       Чимин мрачно и молча таращится на всех своих любопытных друзей, запыхавшийся, такой же и Чонгук — будто они с минуту назад сдавали нормативы в школе олимпийского резерва. Джин увлеченно щелкает арахис где-то там на фоне, в новорожденной тишине, бесстыже разглядывая сладкую парочку. Друзья Чимина предчувствуют бурю и затихают. Как мышки. С интересом дожидаясь развязки.       — У нас разве не код-замок на двери стоит?       — Да, но на всякий случай нужен ключ. Вдруг что.       — И вы решили, что это самое «вдруг что» может произойти сегодня?       — А почему бы и нет?       — Уважаемые хены… Я вас очень люблю, но не могли бы вы сейчас, я извиняюсь…       — Да мы поняли, что выходить из комнаты вы никуда не собираетесь. Бесстыжие. Юнги за порог — и сразу в сцепку…       — Пойдемте, он нас там внизу уже заждался.       — Совсем один. Бедный, бедный хен…       Омеги уходят, кто-то вдалеке начинает тявкать, скулить и подвывать, имитируя блаженство Чонгука, далее следует громкий неразборчивый гогот. Друзья Чимина — стресс в квадрате. В кубе. Он, кажется, об этом уже говорил.       — Поможешь разобрать мне пару коробок?       — Да, конечно, хен.       Чимин неловко слезает с чужих широко расставленных ног, его слегка пошатывает. Чонгука тоже штормит. Напоминание о Юнги заставляет их неловко потупить глаз в пол. Но ненадолго. Они и вправду бесстыжие. Альфа и омега, впервые прочувствовавшие определение связи и природного магнетизма истинных на собственной шкуре. За три часа Чимин и Чонгук разбирают полкоробки со столовыми принадлежностями, а именно две супницы, стакан и палочки, потому что не могут оторваться друг от друга ни на секунду. Они, оказывается, не приспособлены для проживания с кем-то посторонним. Чимин тянется за объятиями на кухне, в спальне, в гостиной, в спальне Тэхена и Джина, просит пометить себя запахом, просит не отпускать никогда. Он виснет на Чонгуке ласковой коалой, Чонгук не помнит сам себя, не помнит вообще, было ли ему когда-то так хорошо. В воздухе мельтешат их озорные смешки, отскакивающие от мебели в полной тишине, трещат ножки компьютерного кресла по плиточному полу — оно просаживается под весом сразу двух тел. Они никак не могут найти уютное место, где можно всласть нацеловаться. Липкий шлепок в кафельную плитку ванной — ладоней Чонгука, довольное «хи-хи-хи» Чимина, прижатого к стене монолитно-крепкой грудью альфы. В этой квартире катастрофически мало мест для обнимашек. Радость бурлит в венах кипятком, Чонгук счастливо смеется, зарываясь носом в шею Чимина, оставляет на железах свой запах:       — И зачем мы так долго тянули?       — Тест-драйв еще не пройден, Чонгук-и, не расслабляйся.       Они уютно устраиваются на мягком диване в темной комнате, Чимин седлает бедра альфы, как профессиональный жокей седлает готового к скачкам жеребца. Чонгук лезет жадными ладонями под его футболку, охаживает хребет, вздыбившиеся острые лопатки, выражая восхищение поджарым телом своими несдержанными вздохами. Поцелуи Чимина головокружительные, он развязно подвиливает тазом в такт касаний Чонгука, выгибается навстречу и льнет к нему всем телом. Выписывает восьмерки бедрами, объезжая возбуждение Чонгука сквозь ткань джинсов. Цепляется руками за сильные плечи, тихонько постанывая рот в рот. Мир застывает разжижено-медленной массой, в такт их вязких поцелуев. Чимин словно гуттаперчевый, ложится гибкой талией в чужие руки, Чонгук стекает ладонями к всхолмью ягодиц, втягивая носоглоткой запах волос Чимина. Защелкивает заострившиеся зубы на мягких мочках, дышит горячо и шумно, готовый вновь несдержанно стенать от похоти на всю квартиру. Неопытный альфа близок к разрядке, еще один влажный чмок на его припухших губах — кончит прямо в штаны. Эрекция продирает вздыбленную ширинку. Он притискивает Чимина ближе, ощущая стимуляцию ярче, никогда еще ему так сильно не хотелось избавиться от одежды. Сегодня они дойдут до финиша, с Чимином можно все — он ясно дал это понять.       — Я так люблю тебя, — хнычет Чонгук зацеловывая мягкое личико, спускаясь к шее, растворяясь полностью рядом с пульсирующей запаховой железой: — Хочу повязать тебя прямо сейчас. Хочу оплодотворить…       Чимин игриво хихикает в ответ и властно отстраняет разомлевшего Чонгука, поймав его щеки в лодочку ладоней.       — Чем-то пахнет? — спрашивает вдруг он, его глаза влажно блестят, хен выглядит пьяным.       — Чем? — Чонгук тянется следом за его сладкими губками, не позволяя отстраниться от себя.       — Ты не чувствуешь? Зачем тебе тогда такой большой нос? — Чимин шаловливо тыкает его в кончик своим пальцем, Чонгук ловит его за запястье и целует в ладонь.       — Ох, черт, это же мой рамен, — говорит кто-то с соседнего кресла.       Бросает книгу на их диван и уносится за дверь, на кухню.       Непонимание и испуг в глазах Чимина сравнимы разве что с глубиной задумчивой пустоты во взгляде Чонгука.       Мгновенно бьющая в веки молния света заставляет болезненно сощуриться — Чимин щелкает выключателем:       — Намджун-хен?! Давно ты здесь? — он скрывается за дверью маленьким смерчем, Чонгук спешит следом, уложив в штанах все еще твердый член перпендикулярно плоскости пола.       — Вернулся вместе со всеми отдать тебе ключ, — названный Намджуном-хеном человек пробует выкипевший рамен ложкой, лапша шмякается на пол, он тут же растаптывает ее своими носками в кашу, над кастрюлей поднимается плотный серый дым. — Мне нужно писать доклад, не до пьянок сейчас.       — Ты не мог хоть как-то маякнуть нам о своем наличии в доме?       — Я пытался, Чимин. Особенно когда вы ломились в туалет, пока я был там. Я кричал...       Намджун от них и так и эдак, пока, в конце концов, они не решили обосноваться в его комнате на уютном диване. У него там кстати компьютер стоит, целая рабочая студия, которую никуда не перенесешь, а Чимина с Чонгуком, присосавшихся друг к другу и подавно.       Им противопоказано жить с посторонними.       Чонгук пропитывается уважением к новому хену с первого взгляда, этот омега мускулистый, очень крупный, у него большие губы и строгий взгляд библиотекаря поверх золотистой оправы очков. Намджун за ними не подглядывал — Чонгук во-первых, как рыбак рыбака извращенца не чувствует, а во-вторых, когда незадачливый повар решает сварить рамен по новой, делает это даже хуже, чем в самом начале. При полном контроле каждого незамысловатого этапа готовки. Чонгук не знает, как можно умудриться разварить рамен за пять минут в суп-пюре, да так, чтобы спущенные в бульон сосиски остались замороженными изнутри, а токпокки слиплись в один подгоревший гигантский пельмень. Намджун смущенно угощает их ужином, Чонгук очень надеется, что хотя бы с этим хеном ему удастся наладить контакт.       Жить порознь от истинного сложно, потому что на расстоянии внезапно вспыхнувшие нежность и обожание Чимина моментально притупляются. Он, как обычно, весь в делах, репетициях, примерках, до Чонгука ему никак не дойти. Им совсем негде уединиться в свободное время, потому что приглашать Чимина в свою прокуренную хентайную обитель Чонгук страшится, а лав-отелей их любовь не достойна. В омежьей конуре Хосок-хен весь вечер ухаживает за кожей и не отходит от огромного зеркала с подсветкой в общей спальне, Джин-хен круглосуточно пропадает в играх в своей комнате, Тэхен стоит у мольберта в совмещенной с кухней гостиной, а Намджун-хен пишет диссертацию в импровизированной студии.       Они гуляют вечерами по кампусу и пытаются не торопить события. Чонгук обещал оплодотворить Чимина — даже не помнит, зачем это сказал, просто выпалил в самом разгаре чувств. Рядом со своим омегой у него укатываются шарики за ролики. Чимину эти слова запали в душу, теперь он боится оказаться оплодотворенным в свой двадцатник первокурсником, поэтому они учатся сходить с ума при близком контакте дозировано.       У Чимина на холоде всегда краснеет нос и щеки, Чонгук отогревает их своими ладонями. Они сидят вплотную, очень хочется пересадить омегу на свои колени, но сегодня он слегка не в духе. Розовые стылые пальчики с натянутыми рукавами худи сжимают банку пива как-то по-особенному трогательно. Любовь Чимина к пиву возвышена, он пивной эстет. Из-за банки алкоголя им приходится сидеть в самом темном углу сквера, неподалеку от станции метро, равноудаленной от их квартир. Встреча с родителями назначена на завтра и это… нервно. Чонгук заверяет Чимина в том, что ему не стоит переживать из-за его папы и отца — они в нем уже души не чают. Это все стремительно, да. Но, вроде как, неизбежно? В ответ надутые зацелованные губы сжимаются в комочек, слегка расфокусированный взгляд упрямо буравит гравий под ногами.       — Ну, чего ты раскис?       — Не знаю я, это все… Так быстро навалилось. Еще и течка задерживается, а задница с животом болят как обычно, пришлось записаться к незнакомому врачу на понедельник, мой омеголог в отпуске. Напомни мне зайти в аптеку на обратной дороге, нужно купить свечи…       Чонгук сочувствующе мычит в ответ, его слегка смущает то, с какой легкостью Чимин рассказывает ему о столь интимной стороне своей жизни, словно не воспринимает его как альфу. Хотя, он не знает наверняка, но, может быть, своим альфам такое как раз-таки и рассказывают, откуда Чонгуку знать? Может, ему стоит начать вести календарь цикла омеги, чтобы наверняка?       — Сильно болит?       — Терпимо. Если бы не мешало на репетициях, все было бы в порядке, — отвечает Чимин сдержано, благодарит за беспокойство.       Ему не удалось до конца переключиться с одного восприятия на другое. Чимину до сих пор не верится, что теперь он действительно встречается с сопливым дружком своего младшего брата. И все еще в нем сомневается — да, он в полнейшем восторге от Чонгука, когда они целуются и обнимаются, но только от того, что его омежья натура не может противиться влиянию феромонов истинного альфы. За простым определением слова истинный все еще скрывается личность малознакомого ему человека. Истинный может оказаться абсолютно кем угодно: садистом, извергом, живодером. Они только-только вступили в настоящий конфетно-букетный период и на этот раз партнер Чимину достался случайно неслучайным образом. Русская рулетка — либо выстрелит, либо пронесет. Юнги он критично разглядывал под совершенно разными углами и линзами, когда они общались в одной компании с разными людьми, работали совместно над проектами и просто поэтапно узнавали друг друга в быту. Чонгук разбивал лицо его младшему брату в школе, сосал его бутылки и пиздил белье. Нет никаких гарантий, что в будущем он не окажется монстром.       — Пойдем, поедим? — у Чонгука это едва ли не единственный способ наладить контакт.       Он смотрит слезливым олененком, свою адекватность он сможет доказать только со временем и своими поступками, ну а Чимину не остается ничего, кроме как просто взять и довериться ему.       Чимин вгрызается в биг тэйсти и едва не стонет от явного удовольствия. Он ворчит о том, что из-за истинности зачастил бегать по фастфудным забегаловкам. Почему Чимина тянет на вредное из-за Чонгука? Почему Чонгука не тянет на полезное из-за Чимина? Потому что он альфа? Возмутительно. Чонгук тянет колу из соломинки и смотрит умильно на то, с каким аппетитом набивает щеки его сладкий пончик. Момент этот хочется растянуть до бесконечности, потому что минут через тридцать он побредет по опустевшим ночным улочкам домой совсем один. Небо за окном черное, уныло завывает ветер, запетлявший в конструкциях здания, жуткий гул слышно даже сквозь проигрывающий из множества колонок завирусившийся трек омежьей поп-группы. Чонгук терпеть не может есть в компании, даже несмотря на то, что чавкать в культуре их страны не зазорно. Слышать то, как работают чужие челюсти, как они жуют, причмокивают и глотают — нет, спасибо. Началось это с появлением шумного, кряхтящего, разблевывающего молоко по всему дому младшего брата — с тех пор никаких изменений. Его раздражает чужое дыхание, сопение и, не дай бог, болтовня. Аккуратно поглощающего бургер Чимина он бы записал на диктофон. В звукозаписывающей студии — АСМР, которое он готов преданно слушать каждый день перед сном или в наушниках за учебой.       Но лучше, конечно, видео.       От мощных светодиодных ламп светло как днем, и Чонгук разглядывает на лице Чимина едва заметные веснушки и маленький созревающий прыщик на щеке. От блестящих пухлых губ в масле и соли от картошки фри приходится старательно отводить взгляд. У Чимина пробиваются редкие волоски на точеной линии подбородка, цветет свежий засос на шее, рядом с кадыком. Грудь распирает от гордости, Чонгук приосанивается от своих сугубо альфийских собственнических мыслей. Его омега прекрасен. Начиная с самых кончиков выжженных осветлителем волос, заканчивая шелковыми подушечками пальцев на ногах.       — Вкусно тебе, хен?       Чимин тщательно прожевывает кусок бургера, упираясь ладонями об стол, и просто прикрывает свои нежные веки в знак согласия.       — Хочешь мой? — Чонгук к своему ужину так и не притронулся, пощипал только картошку лениво, размазал по картонке кетчуп. Совсем забыл, что стал инициатором их скромной вылазки в макдольнадс. Рядом с Чимином он забывает обо всем, не может глаз своих оторвать.       Чимин продолжает есть молча, отрицательно качая головой, иногда задерживая внимательный взгляд на ладонях Чонгука. Пальцы у него красивые: длинные, жесткие с аккуратными, ровными ногтями. Чимин крепко хватается за его ладонь на обратном пути:       — Ты моешься? — шутливо спрашивает он, когда за грудой аляпистой застройки и рекламных вывесок начинает вырастать его пятиэтажный дом.       — Да. А что? Хочешь сам меня помыть? Помыть… П-помыть мой… — Чонгук весь краснеет, у него моментально встает просто от того, что он собирается произнести вслух.       Он не привык озвучивать тяжеловесный флирт, который в изобилии генерирует его мозг.       — Что? — ехидно интересуется Чимин, прекрасно понимая природу возникшей заминки. — Договаривай. Сейчас же.       Мысли вообще оставляют голову Чонгука.       Хорошо, что на улице достаточно темно, поскольку ему даже идти вперед становится непросто. А ладошка Чимини-хена все еще в его руке, такая пухленькая и нежная на ощупь… Мозг хентайного задрота уносит в дебри размышлений о том, какие у хена еще могут найтись пухленькие и нежные места.       — В общем, обещай, что сходишь в душ перед встречей с моим отцом… И оденься во что-нибудь классическое. Он терпеть не может, когда джинсы болтаются между ног и вообще все хип-хоперское, ну ты понимаешь, да?       Чонгук понимает.       Ни за что в жизни Чонгук не ударит в грязь лицом перед отцом Чимина. Снова. Он это в некотором роде уже успел сделать (несколько раз), когда родители пытались сгладить их конфликт с Богомом в средней школе — именно с тех пор у них сохранились контакты друг друга. Тогда господин Пак наказал ему держаться от его сына подальше. От Богома, не от Чимина — стоит подчеркнуть. Чонгука впереди ждет неизвестность. По этой причине он даже заправляет базовую белую футболку в джинсы и надевает сверху клетчатый жилет.       Его ждут в ресторане на Каннаме, что расположен в высотном здании отеля Лотте. Потрепанные жизнью кроссовки Чонгука испуганно косолапят по выстланному под белый мрамор полу, пока хостес ведет их вглубь просторного помещения. От волнения Чонгук испытывает давление со всех сторон: от высоких стен, помпезных люстр под многоуровневым потолком, а также, в том числе, давление внутричерепное, глазное и кровяное. Интерьер ресторана элегантный, но сдержанный, место, где можно устроить романтичное свидание, бизнес-встречу или семейный ужин. Чонгуку жесть как некомфортно в натянутых штанах и особенно в старперском жилете, сразу как будто и джинсы жмут, и вообще какие-то они слишком обтягивающие, почему он не додумался просто надеть брюки? Все эти четыре единицы гардероба, что сейчас на нем надеты, ни разу не встречались вместе, в одном, так сказать, образе. Почему внутреннего стилиста резко переклинило в такой ответственный день?       В самый последний момент.       Родители плотно забивают график дел с самого утра, чтобы сделать день в столице максимально эффективным, а Чимин и Богом встречают своего отца в аэропорту, поэтому они прибывают в ресторан каждый своим путем. Сам Чонгук слишком долго торчит перед зеркалом, пытаясь зачесать свои непослушные вихры, поэтому является ровно в назначенное время, но оказывается, что все остальные успели встретиться заранее. Папа замечает его первым, сразу выпархивает из-за стола, чтобы поддержать трепещущего беспокойством сына.       — Ты моешься? Что с лицом? — говорит он вместо приветствия, легким касанием указательного пальца заставляя задрать подбородок кверху, чтобы получше разглядеть своего прыщавого ребенка.       — Это из-за отмены таблеток, пап…       — Ты уверен? Лицо умывать нужно дважды в день, помнишь об этом? — взволновано говорит он и обращается уже ко всем собравшимся за столом: — Был у нас один эпизод в четырнадцать, когда Чонгук нашел альтернативный способ для борьбы с акне и начал протирать лицо спиртом по три раза на дню… Он верит всему, что находит в ютубе.       — Пап…       Да, родители очевидно прибыли в Сеул для того, чтобы капитально его смутить перед Чимином всеми известными способами, но их присутствие значит многое. Наконец Чонгук чувствует пол под ногами, а еще он успел соскучиться — впервые они не виделись так долго. У папы длинные волосы как обычно собраны в низкий пучок, что театрально и эффектно пронзен длинной деревянной шпилькой. Он присаживается обратно на свое место. Краем глаза Чонгук замечает на его выразительном профиле выражение, которое можно трактовать как гордость.       Сам Чонгук сгибается в почтительном поклоне перед взрослыми, уставляя перепуганные блестящие глаза в потертые мыски кроссовок. Чимин сидит рядом с отцом и не сводит со своего маленького альфы внимательного ироничного взгляда. Если бы только не чонгуков язык без костей, этой встречи бы не произошло. Так скоро.       Господин Пак любит делать от души, любит делать красиво.       Стол перед ними ломится от разнообразия.       Господин Пак основательный, человек старой закалки, родители Чонгука младше него на десять лет. Он крепкий и моложавый, в нем угадывается хваткий предприниматель, двигается он спешно, но плавно и с момента последней их встречи практически не изменился, словно возраст не имеет над ним власти. Его глаза такие же, как у сыновей, разве что намного более насмешливые и ехидные.       Господин Пак не встречает Чонгука с распростертыми объятиями, он помнит его маленьким тупым хулиганом с густыми насупленными бровями и выбитым зубом, сжатым в кулаке. В голову Чонгука из прошлого информацию можно было только вбить кулаками, никак не вложить. Из-за него его сыну пришлось делать ринопластику, что, кстати, пошло Богому только на пользу. Он и без Чонгука планировал сделать из себя конфетку, следуя всем канонам красоты звезд корейской волны.       — Ну, как тебе Сеул? Как успехи? — интересуется господин Пак, он весь сияет живым интересом, специально меняется местами, чтобы сесть между Чонгуком и Чимином.       — Все отлично, — Чонгук нервозно подбирает слова, взрослый альфа терпеливо ждет, аккуратно разлиновывая ножом свой полусырой стейк. — Мне нравится жить в столице. Закрываю сейчас полугодие, потом каникулы, собираюсь устроиться в кофейню на подработку, уже нашел подходящее место.       Господин Пак удовлетворенно кивает, довольный его ответом. Он человек твердых принципов, отец-одиночка, воспитавший старшего сына в строгости. Чимина он вырастил как альфу. А тот, в свою очередь, воспитал в еще большей строгости своего младшего брата и тот вероятно останется морально травмированным на всю оставшуюся жизнь.       — На кого ты учишься?       — Режиссура кино и телевидения.       — Значит творческий, как мои Чимин-и и Бом-и.       Богом по правую руку от Чонгука ободряюще хлопает его по спине:       — Весь в нас.       Хочется пнуть его под столом, потому что вот кому сейчас жизнь по кайфу — так это Богому, явился поесть и выпить наконец чего-нибудь приличного, а заодно поглумиться над братом и другом. На чилле, на расслабоне. Не так давно, разузнав подробности их с Чимином истинности, Богом прозвал Чонгука куколдом, за что получил горячим чачжанменом за шиворот рубашки. Их стычки теперь не такие жестокие, как в прошлом, но все равно имеют место быть.       Чонгук старается изо всех сил поддерживать диалог с отцом Чимина, что решил ему устроить легкий допрос, так, между делом, пока перед ними за круглым столом меняют еду и напитки. Он хочет предугадать будущую локацию истинного его сына в экономическом срезе, его наивысшую ступень социальной лестницы. Его определение как социального индивида, а также морально-нравственные качества, которые до некоторых пор характеризовались целым набором нелицеприятных фактов из прошлого. Он должен понимать, с каким человеком собирается сосуществовать его ребенок. Родителям Чонгука в сравнении с ним несказанно повезло, потому что Чимин в строгом светлом костюме буквально как ромашка, безупречно вежливый и очаровательный, нельзя на него нарадоваться.       — Наш Чонгук-и никогда ни с кем не встречался, — решает вдруг завести общую беседу обычно молчаливый отец. — Всю юность просидел в своей комнате, играл в мортал комбат с младшим братом, хотя ему столько шоколада дарили на день святого Валентина, всей семьей ели месяцами.       — Отец, ну…       — Конечно, не все было съедобное, — с энтузиазмом добавляет папа, а потом договаривает той интонацией, какой обычно хвастаются победами своих беговых лошадей аристократы: — За ним ухлестывал самый хорошенький омега старшей школы — Сехун, знаете такого?       — Еще как знаем, — кисло тянет Богом, некогда безответно по Сехуну воздыхавший. — Все его знают.       — Два года рядом крутился, наперегонки с Ча Ыну. Да-да, и такой за ним бегал, но Чонгук-и не дрогнул, — отец зачем-то салютует Чимину бокалом вина, тот вежливо улыбается в своей сражающей наповал обаятельной манере.       — Думаю, он уже тогда был влюблен в нашего Чимин-щи… — папа приобнимает смущенного омегу со спины, заботливо прислоняется виском к плечу.       Чимин уже «наш»…       — Стоп, откуда вы это все знаете? — спохватывается Чонгук, натужно пережевывая мясо и серьезно хмурится, не особо припоминая случаев, когда бы делился с родителями чем-то подобным.       — Хохо, Чонгук-и…       Оказывается, склонность к сталкерству передалась ему по наследству.       — В детском саду он ухаживал за одним омегой: передарил ему все свои игрушки. Мы тогда были совсем молоды, деньги уходили только на вещи первой необходимости, а этот Ромео все свое имущество вынес из дома. Я, кстати, захватил с собой старый фотоальбом, где Чонгук совсем маленький.       — Папа, зачем?       Он, честно, уже устал от этого досконального обзора на все его тупые выходки в прошлом, но родители все никак не могут успокоиться, не рассказав всю его подноготную семье Пак. Чонгук краснеет под снисходительные смешки взрослых и не видит, как Чимин поглядывает на него сквозь хитро полуопущенные веки.       — У нас будут красивые внуки, — говорит господин Пак, поднимая над головой фото, где Чонгуку исполнилось сто дней. То традиционное фото, на котором он гол как кол, в мехах, пытается сидеть на горшечном троне. На звуки дерзкого пусанского говора любопытно сворачивают головы сразу несколько соседних столиков.       Тема внуков моментально реанимирует все внутренние ресурсы Чонгука. Теперь настает очередь Чимина отмахиваться от неуместных реплик. Развеселившийся Богом сетует на отсутствие в меню ресторана попкорна, хорошо, что пиздюк Чонгука остался в Пусане — они бы сейчас спелись. Именно из-за брата родители прилетели в Сеул одним днем, побыть подольше вместе не получится, но они непременно ждут их на Рождество дома.       — Не обижай Чонгука, сын, — говорит Чимину господин Пак уже после ресторана. — Связь с истинным — лучшее что может случиться. Каждый день совместной жизни с твоим папой был для меня благословением.       Эти слова заставляют Чимина мгновенно поникнуть, у Чонгука общей болью отзывается сердце. Он ободряюще цепляет его пальчики ладонью, собирая в охапку.       — Если что-то произойдет, то звони, Чонгук. Если захочешь поговорить — звони, Чонгук.       Чонгук действительно проникается силой и энергией отца Чимина (но было бы конечно намного легче, если бы он сказал «пиши», а не «звони»). Чонгук надеется, что его собственные родители не отпугнули Чимина, потому что это они умеют. Папа его активный и властный, любит все контролировать. Отец спокойный, намного более рассудительный, но практически всегда потакает желаниям своего омеги. Напряженно Чонгук вглядывается в папин маленький рот, пытаясь понять, что он так увлеченно нашептывает Чимину прямо на ухо. От застывшего рядом с ними истуканом с острова Пасхи отца не легче — приходится пойти к ним навстречу как только, так сразу, пытаясь предотвратить очередной постыдный слив информации. Но поздно, родители поспешно прощаются со всеми — хотят успеть пошопиться на Мендоне перед вылетом. Чонгук начинает собираться вместе с ними, однако они от компании сына категорически отказываются.       Потому что у господина Пака есть сюрприз.       Он не говорит:       — Я снял этот номер для вас.       Он говорит:       — Там три спальни, две ванные, два кабинета, джакузи. Распоряжайся номером как тебе угодно, Чимин. Отдыхай один или бездельничайте с Богомом. Или с Чонгуком. Наслаждайся, сынок.       Наслаждайся Чонгуком.       Их оставляют одних в лобби пятизвездочного отеля, Богом бросает многозначительные взгляды на прощание, Чимин отворачивается от его кривляний, не обращая никакого внимания:       — Пошли, — повелительно говорит он и решительно шагает вглубь, к створкам лифта.       Они разглядывают свои апартаменты на две ночи минут десять, даже не пересекаясь друг с другом, молча отправляются каждый в свой душ. В номере действительно три спальни, Чимин выбирает самую просторную, с панорамным окном, выходящим на зардевшийся закатными красками Сеул. В интерьере комнаты преобладает комфортный цвет слоновой кости, затухающее солнце рыжеет на светлых стенах. Наедине к Чонгуку возвращается острый язык, вдобавок он больше не выглядит жертвой помидорной лихорадки. Бессовестный, пытается залезть к Чимини-хену под белый отельный халат как только, так сразу. Лезет целоваться и валит на кровать, но впадает в ступор, когда обнаруживает, что под халатом нет ничего. Ни одежды, ни намека на возбуждение. Сам Чонгук остается в белье, на хлопке которого к его крайнему смущению расплывается некрасивое влажное пятно. У него предэякулята всегда столько, что разве что по ногам не течет. Чимин смеется низким грудным смехом, когда стягивает с него трусы нарочито медленно, намеренно дразня эрегированный член тугой резинкой. Он такой мягкий и теплый после душа, пахнет мылом и шампунем для волос. Оценивающе разглядывает сочащегося любовью Чонгука, дразнясь легкими поцелуями, а потом резко теряет к нему интерес, отвлекаясь на карту бара. Чимин заказывает шампанское в ведерке и идет сушить волосы, скоротать время ожидания. У Чонгука бы для него нашлось куда более интересное занятие, но не все сразу… наверное? Ему не хочется казаться нетерпеливым малолеткой, хотя на самом деле он готов подпрыгивать на месте и тявкать от предвкушения.       В интерьере изысканного номера Чимин выглядит так, словно именно таким местам принадлежать и должен, он со знанием дела откупоривает зеленую бутылку, разливая шипучий алкоголь по вытянутым бокалам, невозмутимо осушает свой сразу залпом. Чонгук скромно отпивает половину и по-детски морщится от кислого послевкусия. Он заинтересованно косит глазом на омегу, пока тот уничтожает шампанское, косит глазом, когда они лежат вдвоем в мягких халатах, уставившись в телефоны. Хитрющему расслабленному Чимину не хватает разве что тканевой маски на лице и мастера педикюра в ногах. Запах феромонов истинных постепенно сгущается в воздухе, с Чонгука уже успела сойти его первая волна возбуждения — лучше не распаляться лишний раз, Чимин слишком любит его мучать и обламывать. Найти подход к этому омеге непросто и легче просто научиться не раскатывать губу. Они совершенно точно знают, чем будут заниматься всю ночь, но Чимину нужно проверить почту, а Чонгуку, раз уж такое дело, зайти в свои игры, чтобы не упустить подарки за ежедневное посещение. После изматывающей морально встречи с родителями уровень его социального аккумулятора находится на нуле. Полежать бок о бок с Чимином на люксовой кровати кинг-сайз, не испытывая никакого дискомфорта от полной тишины — предел мечтаний. Лучше становится только тогда, когда они замечают, что солнце окончательно зашло за горизонт и Чонгук включает минималистичный светильник над головой.       Суббота. Президентский номер на последнем этаже сеульской высотки. Челюсть сводит от долгого минета — Чимин никак не может кончить от неумелого зубастого рта Чонгука. В его ежедневных многочасовых фантазиях все это действо происходило куда более задорней. Он прижимается щекой ко внутренней стороне бедра Чимина, жадно втягивая его теплый запах: фырчит, пыхтит, давится, пускает слюни, мнет загребущими ладонями полукружия ягодиц омеги так, будто это слайм или тесто. Они у него бархатистые и резиново-упругие — как у актеров в выхолощенном студийном порно. У Чимина восхитительно розовые круглые пятки, изящные твердые икры, обмускуленные коленки спортсмена, а бедра такие, что ими можно спокойно давить арбузы. Или голову Чонгука. Он захлебывается твердым, солоноватым на вкус членом Чимина, завороженно разглядывая его подернутое истомой лицо снизу вверх. Пытается приласкать его всего, насколько только хватает размаха рук — не может оторваться, потому что боится растерять весь прогресс. Ему даже почти удается совладать с рвотным рефлексом, разглядывание вожделенного тела с невероятно волнующих ракурсов отвлекает от физических неудобств. Матовая ямка пупка на уровне глаз завораживает, натянутые пласты сильных мышц идут ходуном от сбитого, возбужденного дыхания. Чонгук натирает мускулистый торс ладонями с такой страстью, будто пытается высечь искры.       Чимин кончает как-то невнятно, капризно скуксившись и судорожно дернув бедрами на прощание с растраханным докрасна ртом. Чонгук проглатывает все до капли и вылизывает насухо. Ложится рядом, вовлекая в глубокий поцелуй и трется отчаянно о чужое бедро своим членом. Намеренно не касается рукой сам себя, потому что точно не сможет оторваться от такой желанной дрочки.       — А ты… А ты мне? — несмело скулит Чонгук, жалостливо сопя большим носом разомлевшему партнеру на ухо.       Чимина это умиляет и он целует Чонгука так нежно, что в груди все мгновенно сжимается от любви. Сильные руки оглаживают его лицо, стекают вниз, обгладывая оголенные возбуждением нервные окончания подушечками мягких пальчиков, дыхание перехватывает, из горла, вопреки воле, вырывается голодный рык. Чимин строчит минет так, что у Чонгука отказывают конечности. Он то сводит, то разводит коленки, с неприличным энтузиазмом подаваясь в гостеприимную влажную глубину с подвывертом вверх. Чимин берет альфу в свою власть, доставляя блаженство одним только экстатическим выражением лица и стонами, словно у Чонгука между ног сочный стейк от шеф-повара, а не член. Это льстит, а от концентрации ощущений все буквально плывет перед глазами, Чонгук позволяет себе откинуться на подушки и просто наслаждаться ласками. Его всасывает в себя Чимин, всасывает в небытие кровать. И только когда язык Чимина принимается настойчиво буравить чонгуково, казалось бы, неприкосновенное, он распахивает в испуге глаза и хрипло ойкает, оказываясь резко опрокинутым на живот.       — Чими-и-ин… хен? — неуверенно тянет Чонгук, но тут же сдается под уверенным, но настойчивым напором мягкого языка.       Его накрывает теплым приливом на берегу тропического острова, а Чимин отлизывает так умопомрачительно, что захлебнувшийся в ощущениях Чонгук не вспомнит момент, когда его таз нетерпеливо вздернули вверх и напихали под живот подушек.       — Ты позволишь мне, малыш? — уркает ласково Чимин, тугим кольцом своей ладони стискивая его член.       — А так можно? — Чонгук знает, что можно, просто ни разу не допускал мысли о том, что под омегой может оказаться именно он.       — Можно. Просто доверься мне, я буду осторожен.       Чимин растягивает его мучительно сладко, подшлифовывая неприятные ощущения ласковыми словами и поцелуями. Горячий влажный рот и мягкие улыбчивые губы, нашептывающие похвалу, сводят с ума. Он гипнотически очерчивает складки ануса пальцем, осторожно вдавливаясь внутрь. Чимин с неприкрытым восторгом играет с отзывчивым, трепетным телом Чонгука, заставляя того несдержанно хрипеть в мокрую от слюней подушку. Он чувствует, как раскрывается, туго, постепенно — в состояние почти эйфории приводит ощущение собственной беспомощности и чужой неоспоримой власти над его телом. Чонгук вздрагивает, когда внизу живота становится горячо, а ниже — почти больно. Чимин берет его так чувственно и жадно, будто вытанцовывает с ним единый древний ритуал. Чувство целостности, завершенности, которое обволакивает их в этот момент — оно несравнимо ни с чем. Абсолютное доверие, нежность, всепоглощающая любовь. Чонгук лишается всей девственности за раз: когда берет в рот, когда всецело отдается своему омеге и когда уже сам натягивает его, опьяненного сразу двумя оргазмами. Чимин глядит сытым, призывным взглядом, узлом пяток притягивая за пояс ближе, мелодично стонет и проваливается в свои ощущения. Вены на руках вздуваются напряжением, когда опираясь на ладони, Чонгук нависает сверху, над его лицом, близко, неимоверно интимно, имея возможность считывать перед собой как с книжки каждую эмоцию. Дышать общими крохами кислорода и бесконечно глубоко тонуть в чужом взгляде. Чонгук намного более нетерпелив, он неумолимо и сильно впечатывается бедрами в расслабленный таз, Чимин одобрительно поскуливает и вталкивается встречно. Они живут одним моментом, срываясь на грязно-рваные движения, отдаваясь первобытным рефлексам так, что зрачки закатываются под веки. Льнут друг к другу, красивые, дополняющие, в общем ритме, что не слышит никто, кроме них.       Этот свой оргазм Чонгук запомнит на всю жизнь. Этот оргазм он копил пять лет, сдерживая себя во всех проявлениях. Откат после него опустошителен. Маленькая смерть — la petite mort. Чонгук лежит, крепко обхватив бездыханного, размазавшегося по простыни Чимина руками-ногами и липнет сверху выброшенным на берег лягушонком.       — Внутри тебя так здорово, — гудит он, расплываясь мечтательной улыбкой, родинкой на носу утыкаясь в мягкую щеку.       — Взаимно, — едва слышно шелестит Чимин, не в силах сбросить с себя навалившуюся на него горячую тушу.       — Слушай, — шепчет Чонгук, осторожно устраивая голову ему на плечо. — А ты всегда с альфами… вот так?       Чимин сладко тянется, сбрасывая с себя ленные оковы неги, перекатывается набок, упираясь дугой натянутого живота в горячий, в момент напрягшийся торс Чонгука. Забрасывает сверху ногу, альфа с готовностью подхватывает его под ягодицы, мокро вбирает в рот соски, один за другим, заставляя дернуться в ответ, Чимин сейчас как оголенный провод.       — Ты первый альфа, который позволил мне себя трахнуть, поздравляю, — бубнит он, постепенно проваливаясь в сон. — Анальный секс для Юнги запретная тема, так что огромное тебе спасибо…       Ну теперь-то у Чимина точно и мысли не возникнет вернуться к хену обратно.       Потому что Чонгук дает в … се, что только пожелает его уважаемый омега.       Чимини-хен, оказывается, постоянно хочет трахаться, неугомонный. Именно поэтому жилищный вопрос встает ребром — они не могут существовать раздельно. Ни к чему тестировать свои отношения и чувства таким истинным, как Чимин и Чонгук. Им нужно просто жить вместе. Вдали ото всех. Загородом, где-нибудь в горах, в полной глуши.       — Чимини-хен, присядь, отдохни, булочки уже устали.       — И замерзли, им нужен согревающий массаж, — Чимин любит сидеть на коленках, обожает, когда его носят на руках, Чонгук не испытывает достаточной нагрузки в день, если не носит хена на себе или не дерет его на весу.       — Ребят, ну не за обеденным столом, мы все еще здесь…       Поиски квартиры продвигаются медленно, это не мешает Чонгуку не отлипать от истинного вечерами. Его даже присутствие хенов не смущает ни капли. Чувство смущения покидает Чимина и Чонгука целиком и полностью, в конечной своей форме они представляют из себя ту самую мерзкую парочку, что дышать может только рот в рот друг другу.       Их переселяют (точнее, выселяют) торжественно, всем миром. Помочь с тяжелыми коробками вызываются хены, несмотря на то, что все они омеги. По мешкам (мусорным) они готовы расфасовать и самих Чонгука с Чимином, лишь бы не видеть (и не слышать) больше никогда ничего лишнего.       Жизнь с Чимином это круглосуточный секс, дыра в бюджете из-за оптовых закупок презервативов и бесконечное желание целоваться. Прогулки посреди ночи в магазин за дамплингами и ленивые выходные за сериалом, который по итогу не смотрит никто. Потому что Чонгук заливает пошлости в уши уже куда увереннее, а Чимин всегда вошкается от нетерпения на его бедрах и в итоге титры каждой серии они встречают в горизонтальной позиции на любой горизонтальной поверхности. Чонгук в сексе много месяцев, теперь он знает, что гон с омегой это полный блэкаут, порой травмоопасный, что Чимин предпочитает трахать его именно в свою течку и что лучше не надо говорить «а теперь ты мне» после отсоса. Первые два раза Чимин смеется, на третий и все последующие разы нетерпеливый альфа оказывается лишенным десерта. Больше всего Чонгуку нравится есть после секса, в идеале комбо из кимчи, рамена и кимпаба, чтобы потом вновь заняться сексом. Как только Чимин тянет его к кровати, Чонгук бежит ставить кастрюлю на слабый огонь, чтобы ничего не успело выкипеть — он называет это «смакануть ужин». Но еще больше ему нравится залезать на Чимина после разрядки и зацеловывать омегу до тех пор, пока он, такой трогательно беспомощный, не начнет лениво подвиливать навстречу ласкам, позволяя беспрепятственно взять себя вновь — Чонгук называет это «смакануть хена».       В новом жилище гнездо на двуспальной кровати образуется само собой, теперь уже законное, очень добротное, Чимин в полной мере оценивает удобство конструкции, что мастерит по наитию Чонгук. В нем комфортно и обволакивает тем чувством безопасности из детства, которое можно ощутить в самодельном вигваме из стульев и одеял. К ним никогда никто не придет в гости, даже Богом, потому что, по мнению окружающих, они живут как дикие животные в саванне. Дикие животные звереют наедине и не нуждаются ни в каких других социальных взаимодействиях. Истинный Чимина оказывается абсолютно кем угодно: коллекционером фантиков с покемонами, фотографом, барабанщиком, фанатом Джастина Бибера, талантливым клипмейкером, начинающим порнографом, но никак не извергом и садистом. Истинный Чимина — личность неординарная, творческая, на взгляд большинства ебанутая, но простая и чистая, до бесконечности преданная. С Чимином Чонгуку нравится все: совместный быт, уборка, разговоры о разном, выбор стирального порошка, кондиционера для белья и чистящего средства для унитазов. Хлопьев на завтрак и консервированных персиков. Разбирать продукты и точить снэки прямо в гнезде — отдельный вид удовольствия, особенно под ворчливый бубнеж Чимина и жалобы на крошки в кровати. Потому что этот бубнеж слишком быстро сменяется увлеченным чавканьем, которое, в свою очередь, сменяется исступленными стонами каждую ночь и каждое утро. В этот день и в бесконечность других, что их ждут впереди.