Марафон от M_a_r. КуроХина

      Куроо заметил, что Хината стал курить. Не то что бы это было какой-то проблемой или фактом из ряда вон, просто образ маленького жизнерадостного солнышка с одним из средств саморазрушения не то что в образе, в одном предложении не вяжется у него в голове от слова совсем. Хотя, нет, даже если бы Шое пристрастился к алкоголю, для Куроо это выглядело бы куда логичнее. Не сказать, что больше подходило: вписывалось бы в картину куда больше сигарет. Нет, Хинате уже двадцать один, и едва ли он не имеет на такое права — просто для Тецуро он, похоже, навсегда останется маленьким невинным парнишкой пятнадцати лет, незнакомым ещё со многим, что могло бы очернить его. Просто тогда он увидел его глаза: пустые, выцветшие, словно смотрящие сквозь дымную завесу — цвета смога сигарет. Уставшие — будто ему шёл не третий, а уже, как минимум, восьмой десяток лет. Будто видели они за едва ли четверть века больше, чем должны были. Это был третий день Высшей Лиги, четвёртое ноября восемнадцатого года. Куроо тогда снова пришёл посмотреть на матч Шакалов, вроде как, рассчитывая поболтать с Шое после, но особо ни на что не рассчитывая — пуская всё на самотёк. Наткнулся на него совершенно случайно у бокового входа, решив подышать свежим воздухом. На улице шёл дождь. Хината сидел на скамейке под навесом и, неспеша, курил. Сигарета по виду — Мальборо, присмотреться — Камел. У Шое тогда было на редкость отвратное настроение. Или Куроо просто плохо в этом разбирается — и в сигаретах, и в людях. Медяный фильтр прекликался с оттенком глаз, равнодушно смерявших улицу усталым взглядом. На грубых пальцах остался пепел.  — Будете? — Шое немного приподнимает руку, предлагая сигарету, и Куроо пропускает название на пачке. Впрочем, он не жалеет.  — Не-а, — пожимает он плечами в ответ. — Недавно бросил.  — Врёте, Куроо-сан, — пространно усмехается в ответ Шое, делая очередную затяжку. Зажимает фильтр, крутит между пальцами и отводит в сторону, стряхивая с сигареты пепел на мокрый асфальт. Куроо думает, почему под дождём она всё ещё не потухла. Хината просто не думает. Тецуро выдавливает из себя улыбку, неопределённо пожмая плечами. Прослеживает направление чужого взгляда и хмыкает, замечая неуклюже переминающегося с лапы на лапу в прозрачной луже ворона. Он хорохорится от каждой капли, попадающей ему на клюв, ежится и раздражённо каркает, но не улетает. Дрогнет под холодным осенним дождём, ругается, боится, но терпит. Ждёт. Или просто пытается смириться. Сигарета не тухнет, молчание затягивается. Шоё выпускает изо рта дым и, запрокидывая голову, спрашивает, прикрыв глаза:  — Я вам нравлюсь, Куроо-сан? — но очевидный вопрос повисает в воздухе, определённо, утверждением. Хината переводит глаза на Тецуро. Куроо, в свою очередь, давится вдохом и выдавить из себя что-то связное, как ни старается, не может. В голове крутятся от панического «как ты узнал?» до скептического «с чего бы?», но он забывает уследить за выражением своего лица. Предупреждая вопросы, Шое отвечает вперёд:  — Я умею читать мысли, — и отчего-то это совсем не звучит, как шутка. Тецуро давит в себе чресчур навязчивое желание обернуться в попытке найти, в какой момент он упустил очевидное. Но Хината снова его опережает. — Шучу. Просто, такие красноречивые взгляды трудно не заметить. Желание обернуться возрастает в геометрической прогрессии, потому что Куроо не может вспомнить ни одного из них. А Шое, затянувшись, продолжает говорить.  — Скажите, а когда вы поняли, что влюбились в меня?  — Второй курс университета, твой третий год старшей школы. Матч с Итачиямой, — на этот раз ответ срывается с языка практически сразу, потому что картина Национальных того года встаёт перед глазами как живая. В особенности — образ Шое, как всегда улыбчивого, жизнерадостного, излучающего энергии вдвое больше, чем когда-либо. Хината смеётся.  — Это когда у меня ещё были длинные волосы? Что ж, не вы первый, кто попался, — и Куроо ни разу в этом не сомневается. Всего лишь тихо ревнует глубоко в душе. А потом Шое неожиданно добавляет: — Первый год старшей школы. Тренировочный лагерь академии Фукуродани. И Тецуро сначала не понимает, к чему это. А потом, с опозданием, до него доходит. Он чувствует, как неумолимо теплеют уши. Хината тянется к нему. Губы у Шое вкуса солнца: горячие, как дыхание животворящей звезды, душные, потому что рецепторы преполняются дымом, как от её же, смертоносного, жара; а сознание плавится, как от палящих лучей. Куроо теряет и чувство времени, и воздух, и отрывается, только когда чувствует бешеный его недостаток. Ему хочется больше, и он вплетается пальцами в его непослушные рыжие волосы, чтобы снова притянуть к себе; Шое не возражает, улыбается уголками губ и слегка кусает его за кончик языка — у Куроо рассыпаются по спине мурашки, бегут по позвоночнику вверх. Пальцы у Хинаты такие же, до дрожи горячие. Позже, спустя ещё вечность секунд, они отстраняются друг от друга, дышат загнанно, и Куроо выплетает из чужих пальцев почти догоревшую сигарету, делает долгую затяжку и доходит до фильтра — тушит пальцем окурок и не целясь откидывает в сторону мусорки. Попадает.  — Я дольше, Тецуро, страдал по тебе. Шое вымученно улыбается, и Куроо наконец понимает ту боль, что отражалась на его лице всё это время.  — Больше не надо, Шое.

* * *

После их расставания часовая стрелка отмеряет полтора часа. Куроо успевает выпить кофе, съездить в филиал Ассоциации за какими-то очередным бумагами, поныть в конце концов сбросившему звонок Кенме и пятьдесят шесть раз обдумать произошедшее; Хината — взять второй матч за день, сбить колено и обидеться на Куроо за то, что он не остался. А Тецуро просто не в состоянии смотреть матч — не сейчас, когда и без того бешено колотящееся в груди сердце грозится остановиться вовсе. Но Куроо всё же возвращается. Пишет Бокуто, затем ищет на плане нужную комнату раздевалки и направляется туда, но встречает Шакалов на полпути к выходу — Ацуму, Шое и Бокуто, — как обычно, громких и лучезарных, так что их просто невозможно не заметить издалека. Ловит горящий взгляд карих глаз и тут же тушуется, потому что азартный блеск в них сменяется тихой нежностью и невозможным обажанием: Шое смотрит открыто, но замечает это только Бокуто, многозначительно вскидывая брови и выжидающе смотря на лучшего друга. А Тецуро чувствует, как у него подрагивают пальцы.  — Шое, я, э-э… Можно пригласить тебя… Вернее… Не хотел бы ты… — слова отказываются складываться в хоть сколько-нибудь связные предложения, когда Куроо материализуется рядом с их взбалмашной компанией. Слышит, как шикает на бормочащего что-то Ацуму Котаро, призывая «заткнуться наконец». Хината делает легче. Притягивает за ворот рубашки, «случайно» задевает кончиком носа его кадык и, наконец, прерывает бессвязное боромтание лёгким, почти невесомым поцелуем. Поцелуем вкуса апельсиновых леденцов. Чтобы перебить сиграетный смог.  — В десять вечера у меня дома, адрес сброшу, — Шое, кажется, совсем не обращает внимания ни на удивлённые возгласы друзей, ни на окружающую публику, прессу, он неотрывно следит за уже подернувшимся поволокой взглядом чужих бездоных глаз и едва ли не теряется в них. И никто из них не против. — Я живу один, так что проблем не возникнет. И, знаешь, что?.. Купи сигарет. Остальное у меня есть.  — Каких же? — завороженно спрашивает Куроо.  — L&M, — слышит в ответ.