Безмятежность в хаосе

Смерть — беспощадная сука, обладающая весьма специфичным чувством юмора. Фрида пытается подавить рвущуюся наружу истерическую ухмылку и переплетает пальцы на животе. Вся она — давно растерявшая молодость, поседевшая и помудревшая — чувствует себя маленькой бессильной девочкой. Насколько тяжело терять близких? Каждый раз как в первый, с уверенностью ответит Фрида. Ей так безумно больно и обидно, что хочется вопить в голос, рвать волосы на голове и рыдать навзрыд на чьём-нибудь плече. Желательно на плече мужа. Жаль, она уже никогда не почувствует крепких объятий Дункана. Вся церемония погребения проходит будто мимо неё. Священник возносит, кажется, тысяча и одну молитву Эльрату за упокой души храброго принца-консорта Священной Империи Единорога, не выдержавшего натиска болезни. Фрида медленно кивает на бесконечные соболезнования, говорит-говорит-говорит, с трудом выдавливая из себя привычную всем холодную интонацию и речь, которые Дункан так обожал в её исполнении. Фрида — сильная женщина. Настоящая императрица Единорог, которую невозможно сломать одной-единственной смертью, когда Империя в ней нуждается. Однако почему сердце так яростно стучит в груди, ухает вниз и слишком сильно болит?.. Кладбище пустеет, и она ожидаемо остаётся с глазу на глаз с входом в склеп собственного мужа. Лишь сейчас Фрида позволяет себе горький смешок, в тишине повисающий в воздухе. Она смеётся и смеётся, пока по щекам градом текут слёзы злобы и ненависти. Терять близких всегда тяжело. Даже самым сильным.  — Зачем же ты ушёл?! — она разворачивается на каблуках и яростно кричит на каменное сооружение, зная, что никогда не получит ответа. — Всегда обещал, что не бросишь, что не оставишь! И что теперь? Я одна… Одна… — Фрида всхлипывает и обнимает себя за плечи, трёт в попытке согреться жарким летним вечером. Мурашки бегут по позвоночнику, голова болит от нервов и скорби. Душа Императрицы разорвана на куски, и она не знает, что делать. Ноги подгибаются, колени тихо стукаются о землю, и Фрида сворачивается клубком у склепа человека, с которым провела последние тридцать лет. Которого любила больше жизни и позволила сшить разбитое войной и смертью отца сердце.  — На кого же ты меня оставил… — тихо воет женщина, прикрывая воспалённые глаза. Может, так и остаться здесь? Не возвращаться в покои, практически пропахшие им? Почему нельзя просто закрыть глаза и умереть? — Это всё из-за тебя… Это ты сделал меня слабой… Ненавижу… Фрида пачкает пальцы в грязи, роняет тихий вой и пытается мириться с этой бесконечной болью. А в голове — воспоминания всех самых лучших моментов, всех ссор и недомолвок. Фрида хочет броситься Дункану на шею и молить о прощении. Хочет больше смеяться над его глупыми шутками, больше целовать, обнимать и клясться в любви. Она слишком многого ему не сказала… В воспалённом сознании встаёт картинка последних дней, проведённых вместе, и Фрида до боли жмурит глаза. Как же больно вспоминать, когда рана всё ещё свежа и, наверное, никогда не затянется. Однако память не сотрёшь щелчком пальцев, будь ты хоть величайшим из магов. Дункан даже в такой момент сохраняет позитив. Он широко улыбается, шутит в перерывах между приступами кровавого кашля и не упускает возможности поддеть не менее бледную, чем он сам, жену. А Фрида не отходит от его постели, практически отказывается от еды и слишком много разговаривает с мужем.  — Милая, ты так нервничаешь впервые за всю нашу совместную жизнь, — ухмыляется мужчина и сдувает седую прядь, упавшую на лицо. — Неужели правда думаешь, что со мной что-то случится? Брось, лекари любят преувеличивать. Как бы Дункан не пытался отшутиться и вновь притвориться идиотом, в его безмерно умных глазах стоит животный страх. Бояться смерти — нормально, особенно когда выхода нет. Лучшие из лучших разводят руками, а правителям остаётся лишь хвататься друг за друга в поисках тепла.  — Дункан… — срывающимся на рыдания голосом хрипит Фрида. — Пообещай, что всё будет хорошо… Я так хочу в это верить…  — Обещаю, — Дункан берёт её руки в свои и целует каждый палец. Фрида осторожно ложится рядом с ним и обвивает за талию руками. Она не верит в самовнушение, которым пичкает себя последние месяцы, но пытается разделить боль с самым близким. И Дункан всё слишком хорошо понимает.  — Будь ты проклята, неведомая зараза! — Фрида кричит, бьёт кулаками землю и борется с пустотой внутри, шепчущей, что смысла жизни больше нет. Ей хочется облегчить свои страдания, перерезать глотку кинжалом, который носит всегда с собой. Но сильные женщины никогда не подводят окружающих малодушием. — Прости меня, Дункан. Пожалуйста, прости, если ты меня действительно слышишь. Уходить не хочется, хотя здесь ей находиться невыносимо. Будто огонь самого Шио лижет нежную кожу, чтобы в следующий момент сжечь дотла. Фрида облизывает солёные от слёз губы и медленно встаёт. В растрепавшихся из сложной причёски волосах путаются комья земли, воспалённые глаза болят после продолжительных рыданий, а платье бессовестно испорчено. Даже на нём, чёрном как самая долгая ночь, прослеживаются унизительные минуты её слабости, о которых никому не дано узнать. Фрида прикрывает лицо вуалью, которую так удачно захватила с собой — хотя бы иногда традиции идут всем во благо — и разворачивается, чтобы уйти. Она обещает себе никогда сюда не возвращаться… Однако тут же сомневается.  — Я буду сильной, Дункан, — шепчет она, высоко задрав голову. По щеке катится очередная слеза, теперь точно последняя. — Ради тебя.