Всё, что у него есть

Вэй Ин натыкается на Цзян Чэна через полчаса после расставания с Лань Ванцзи. Тот стоит в окружении высокой, начинающей желтеть травы, сжимая в ладони Саньду и гордо задрав подбородок. — Глава клана Цзян, — церемонно кланяется Вэй Ин, — чем обязан? Цзян Чэн молчит. На его лице застыло надменное выражение, но внутри темных зрачков угадывается что-то похожее на страх. Он приоткрывает и быстро захлопывает рот — будто пытается, но никак не находит в себе сил что-то сказать. Переступает с ноги на ногу. Раздраженно хмурится. Надменность сменяется яростью. Цзян Чэн вскидывает руку, разбрасывая сноп лиловых искр, и замахивается на Вэй Ина Цзыдянем. Вэй Ин зажмуривается в ожидании удара. Мгновение сменяет мгновение, тишину разрезает свист кнута, но боли за ним не следует. Вэй Ин распахивает глаза. Он снова один. О недавнем присутствии Цзян Чэна говорит лишь выжженная фиолетовой молнией трава… * Вторая встреча с Цзян Чэном происходит тем же вечером. Вэй Ин после долгого путешествия по бескрайним полям решает заночевать в первой попавшейся деревне и меняет немногочисленные последние монеты на ночь в крохотной комнате дешевого постоялого двора. Он почти не удивляется, когда, отворив дверь, замечает на фоне темного окна знакомую фигуру. — Глава клана Цзян… — Старейшина Илина. — Я больше не ношу это имя. — Тогда, может быть, молодой господин Мо? — Я… — Нет? А кто же? Создатель Стигийской Тигриной печати? Магистр темного пути? Уничтожитель клана Вэнь? Спаситель остатков клана Вэнь? — Цзян Чэн выплевывает поток прозвищ так, словно каждое из них пропитано ядом. — А-Чэн… — Не зови меня так! Не ты! Не сейчас! Не после того как… как… — Он спотыкается посередине фразы, отворачивается от Вэй Ина, встает на меч и вылетает в окно. Кажется, он даже не задумывается, насколько такое поведение не соответствует тому, что приличествует главе одного из великих кланов. Кажется, он даже не вспоминает, как точно так же сбегал через окно после каждой их ссоры в Пристани Лотоса… * Во время своего путешествия Вэй Ин не придерживается никакой системы. Он идет туда, куда хочет идти Яблочко, перебивается нерегулярными заработками, ночует в дешевых гостиницах и под открытым небом. Тем не менее Цзян Чэну не составляет особого труда снова и снова находить его. Первое время после каждой встречи Вэй Ин пытается отыскать среди своих вещей следящий амулет, но вскоре забрасывает это занятие. Амулеты тут ни при чем. Глава клана Цзян просто слишком хорошо осведомлен о том, что происходит в соседних землях. Их встречи всегда заканчиваются одинаково — Цзян Чэн захлебывается гневом, разбрасывается колкими словами, ломает вещи, сбегает. И все же он не пытается силой утащить Вэй Ина в Пристань Лотоса, предать его суду или закрыть в казематах. Кажется, он просто хочет поговорить, вот только удается ему это, как всегда, по-Цзянчэновски плохо. В конце концов Вэй Ин утомляется этой гонкой и, добыв по пути неприлично большое количество вина, направляется в Пристань Лотоса сам. Он незамеченным пробегает по улицам родного города, легко обходит охрану, пробирается в главную резиденцию. Робеет он лишь у дверей в покои главы. Когда Вэй Ин заносит руку, чтобы постучать, на него обрушивается такой страх, какого он не чувствовал с самого Безночного города. В этот момент он как никогда хорошо понимает Цзян Чэна — желание бросить все и сбежать становится почти невыносимым. Вэй Ин набирает полную грудь воздуха и несколько раз подряд опускает кулак на полированную деревянную поверхность. * Стук в дверь застает Цзян Чэна за чтением древнего трактата, кои в последнее время он скупает по всей Поднебесной. Он отрывает раздраженный взгляд от пространных измышлений неизвестного мудреца, поднимает глаза, ожидая увидеть одного из слуг и отчитать его за несвоевременный визит, и давится заготовленными словами. На пороге Вэй Ин. На нем неизменное черное ханьфу, волосы перевязаны красной лентой, в руках бутылка лотосового вина. Несмотря на отсутствие родинки под губой, он выглядит так, будто пришел прямиком из счастливого прошлого. Того, в котором родители и сестра были еще живы, в груди Цзян Чэна цвело собственное золотое ядро, а Вэй Ин еще не был осквернен влиянием темного пути, ранней смертью и близостью Хангуан-цзюня. Губы Цзян Чэна против воли растягиваются в улыбке. Эта улыбка как будто расслабляет застывшего в дверном проеме Вэй Ина. Сбросив минутное оцепенение, он решительно шагает в комнату. — Прежде, чем ты снова начнешь на меня ругаться, — начинает он безо всяких приветствий, — я предупрежу тебя, что пришел не разговаривать с тобой, а пить. — Но… — Пить! — прерывает зарождающийся поток слов Вэй Ин, подходя к столу и выгружая на него одну бутылку за другой. — И пить молча! Следующие несколько часов они передают друг другу кувшин вина — в покоях Цзян Чэна пиал не находится, обращаться к слугам нет никакого желания, Вэй Ин же предсказуемо такой мелочью, как посуда, не озаботился — и не говорят друг другу ни слова. В голове Цзян Чэна мешанина из мыслей. Ему хочется и извиниться перед Вэй Ином, и осыпать его потоком обвинений. И рассказать о том, как отвлек на себя внимание Вэней, и расспросить, насколько больно было Вэй Ину во время пересадки ядра. Он хочет поделиться своими грехами, признаться в застарелой зависти вперемешку с непроходящим восхищением, раскрыть свою душу и излить наконец хранившуюся в ней семнадцать лет боль от его, Вэй Ина, потери. Ему хочется сказать так много, но, едва он открывает рот, Вэй Ин каждый раз качает головой и пихает ему в руки бутылку. — Не говорить! Пить! И Цзян Чэн послушно пьет. С каждым глотком его голова все больше мутится, а ураган чувств в груди становится все свирепей. Серьезные мысли сметаются потоком мыслей глупых, и вот он уже хихикает над тем, что, прикасаясь губами к горлышку кувшина, которого за секунду до этого касались губы Вэй Ина, он, по сути, дарит тому непрямой поцелуй. От сочетания слов «поцелуй» и «Вэй Ин» Цзян Чэна привычно обдает жаром, который мгновением спустя не менее привычно смывает раздражением. Его непреодолимо тянет схватить Вэй Ина за плечи и трясти до тех пор, пока тот не объяснит, какого лютого мертвеца он сейчас пьет в Пристани Лотоса, а не отдает поклоны небу, земле, предкам и спутнику в Облачных Глубинах. Злость снова оказывается сильнее любых других эмоций. Цзян Чэн вскакивает на ноги и отталкивает Вэй Ина, настойчиво старающегося вручить ему кувшин. Вэй Ин, очевидно, пьян ничуть не меньше. Он теряет равновесие, неуклюже заваливается на бок, роняет кувшин. Тот падает на пол с кажущимся в вязкой тишине почти громогласным грохотом. Сапоги Цзян Чэна обдает градом осколков. Это должно бы успокоить, погасить гнев, отрезвить, но не отрезвляет. Цзян Чэн наклоняется к Вэй Ину, хватает за отвороты ханьфу и тянет вверх. Его глаза неумолимо жжет, но из них не проливается и слезинки. Вместо этого беззвучно и бесслезно в рыданиях сотрясается тело. — Прости меня, — шепчет Цзян Чэн, сжимая Вэй Ина в отчаянных объятьях, — прости меня, прости меня, прости… * Вэй Ин просыпается в гостевых покоях Пристани Лотоса. В затуманенном похмельем мозгу возникают смутные воспоминания о том, как они с Цзян Чэном наперебой приносили друг другу извинения, затем пили, пытались угнать с причала лодку, рвали лотосы в пруду, снова пили и снова приносили извинения. Вдрызг пьяных, но непривычно довольных Главу клана и его бывшего шисюна под утро нашли и растащили по спальням слуги. Как Вэй Ин и рассчитывал, связного разговора у них так и не вышло — просто выпустить пар и резко разрубить, а не медленно распутать клубок боли с Цзян Чэном всегда срабатывало лучше. Тот никогда не умел и не любил говорить о чувствах. Казалось, он смущается и таких разговоров, и того, что способен эти чувства испытывать. Вэй Ин поднимается с кровати и отправляется на поиски Цзян Чэна — после вчерашней грандиозной пьянки как никогда сильно хочется отведать фирменных, продающихся только в Юньмэне, масленых лепешек и искупаться в холодном озере. Цзян Чэна Вэй Ин не находит. Вместо этого он тут же попадает в заботливые руки слуг, которые накрывают для него стол, полный пряных и острых блюд. — Глава Цзян вынужден был покинуть Пристань Лотоса по срочному делу и пригласил молодого господина Вэя оставаться его гостем столько, сколько тот посчитает нужным, — докладывает симпатичная служанка. — Кроме того, Глава клана попросил молодого господина посетить библиотеку и посмотреть пару книг, что он для него оставил. Глава клана искренне надеется, что молодой господин Вэй сумеет разобраться в древних текстах куда лучше, чем это удалось Главе. «Парой книг», оставленных Цзян Чэном для Вэй Ина, оказывается целый стеллаж, доверху заполненный свитками. Тут есть древние, выцветшие от времени трактаты, свежие смелые исследования, обрывки чьих-то старых писем и даже сказки. Книги явно собраны со всей Поднебесной — то тут, то там на глаза Вэй Ину попадаются то пионы Ланьлин Цзинь, то облака Гусу Лань, то звериные головы Цинхэ Не, то знаки иных, давно почивших в истории кланов. Часть свитков в идеальном состоянии, часть практически истлела от времени. Почти на каждом — и это говорит гораздо красноречивее любых сбивчивых «прости» — Вэй Ин находит комментарии, сделанные таким знакомым почерком Цзян Чэна. А еще все до единой книги посвящены формированию золотого ядра во взрослом возрасте. Вей Ин прижимает ладонь к груди. Уровень духовных сил Мо Сюаньюя преступно низок. Низок, но не равен нулю. При должном желании и таланте даже такого количества может хватить для формирования золотого ядра. Со всеми заботами по поиску частей тела Не Минцзюэ и попытками помириться с Цзян Чэном Вэй Ин совсем позабыл об этой возможности. Вэй Ин позабыл, а Цзян Чэн — нет. И это согревает душу. * Теперь Вэй Ин посвящает все дни чтению книг. Цзян Чэн все еще не появляется в Пристани Лотоса, и, хотя слуги настаивают на том, что Главу клана удерживают вдали от дома неотложные дела, очевидно, что тот предпочитает скрываться, чтобы дать и себе, и Вэй Ину время подумать и осознать тот факт, что теперь они вроде как больше не в ссоре. А возможно, он просто боится. Боится своей слабости, проявленных и показанных чувств, очевидной уязвимости перед человеком, ставшим их свидетелем. Какой бы ни была причина, Вэй Ин на Цзян Чэна не в обиде. Он просто немного скучает. За последние двадцать лет он провел с ним рядом преступно мало времени, от того особенно болезненно воспринимает растрату драгоценных моментов мира сейчас. С выращиванием нового ядра все оказывается не так уж гладко. Все книги по сути повествуют об одном. Для управления духовными силами заклинателю требуется полная сосредоточенность, и если в детстве очистить сознание проще, то с возрастом душа совершенствующегося все больше повреждается пережитой болью. Вэй Ин осознает всю тяжесть этой боли во время первой же попытки овладеть теплящейся в груди Ци. Поток светлой энергии в его новом теле столь робок и едва различим, что для того, чтобы войти в него, Вэй Ину требуется все его внимание. Тем не менее, стоит ему закрыть глаза и потянуться к потоку, сознание почти мгновенно заполняется страшными образами прошлого. Он видит Пристань Лотоса в огне, снова и снова наблюдает за гибелью шицзе, отчаянно бросается в пропасть, узнав в вознесенном над ним мече Саньду. Вместо того, чтобы следовать за золотистыми крупицами духовной энергии, Вэй Ин сражается со страшными картинами. Эта борьба иссушает его без остатка. После целой недели ежедневных занятий Вэй Ин практически опустошен, а его успехи на пути меча неразличимы. То, что для сформировавшего ядро в юности заклинателя так же привычно, как дыхание, становится почти невыполнимым для заклинателя, начинающего совершенствоваться во взрослом возрасте. Вэй Ин в отчаянии обращается от старых трактатов к новым. От новых трактатов — к письмам. От писем — к сказкам. На страницах одной из них он находит историю, повествующую о небогатом мастере, что пытался обучить ученика направлять его стихийную Ци в нужное русло. Ученик был слишком взрослым и слишком многое пережившим. Другой давно бросил бы бесплодные попытки, но этот мастер сдаться не мог. Ученик был сыном его давно погибшего друга, одиноким сиротой, годами лелеявшим мысль о мести темному заклинателю, погубившему его семью и повергшему мир в хаос. После долгих, но безрезультатных стараний мастер предложил ученику последнее средство — не гнать от себя страшные воспоминания, но попытаться заменить их воспоминаниями и мыслями счастливыми…* * Цзян Чэн малодушно прячется от Вэй Ина почти до следующего новолуния. Ему и стыдно от того, что он так долго не мог решиться на откровенный разговор, и страшно от осознания, что никакие из его извинений не смогут загладить нанесенную Вэй Ину обиду, и непонятно, как вести себя после заключения хрупкого мира. В его душе так много смятения, что он объезжает Юньмэн Цзян, решая самые незначительные проблемы, наносит дипломатические визиты главам соседних кланов и даже соглашается на давно откладываемую встречу с гильдией торговцев шелком, требующих налоговых послаблений. После этой встречи Цзян Чэн чувствует себя настолько вымотанным, что невольно начинает думать о выбранном Вэй Ином пути бродячего заклинателя с завистью. Это в какой-то мере даже успокаивает. Его зависть к Вэй Ину столь же привычна, как и любовь. Он и сам иногда не понимает, как в его душе уживаются столь несочетаемые чувства… Когда скрываться и дальше становится уже невозможно, Цзян Чэн возвращается. Стоит его ногам коснуться деревянных мостков причала, как все существо прошивает иррациональный ужас. Он одновременно боится и обнаружить, что Вэй Ин не дождался его возвращения, и услышать от слуг, что тот до сих пор гостит в Пристани Лотоса. Так и не решившись спросить о Вэй Ине, он отпускает помощников и направляется в резиденцию в одиночестве. Он надеется, что, даже если Вэй Ин в Пристани Лотоса, ему удастся избежать встречи по крайней мере до того момента, пока не восстановится нормальный ритм несвоевременно зашедшегося сердца. Чаяньям Цзян Чэна, конечно же, не суждено сбыться — на Вэй Ина он натыкается практически сразу. Прикрыв глаза алой, очевидно, сдернутой с волос лентой, тот обходит по кругу тренировочное поле, пытаясь заставить прикрепленный на пояс серебряный колокольчик замолчать. Несмотря на все старания, каждый шаг Вэй Ина сопровождается мелодичным перезвоном. Он хмурится, тихонько бормочет под нос ругательства, но упрямо продолжает свой путь. От вида традиционного артефакта Юньмэн Цзян, теряющегося в складках черного ханьфу, у Цзян Чэна теплеет в груди. Незаметно для самого себя он расплывается в широкой улыбке. * Шагая по тренировочной площадке с завязанными глазами и стараясь обратить разум к счастливым мыслям, Вэй Ин чувствует растущее раздражение. Попытки заменить негативные эмоции позитивными не дают никаких ощутимых результатов. Память по-прежнему подкидывает болезненные воспоминания, алая пелена повязки на глазах не позволяет ему видеть знакомые пейзажи, но все равно не спасает от отпечатавшихся на сетчатке образов пылающего под атаками солнца лотоса, проклятый колокольчик неумолимо звенит. Вэй Ин костерит себя за глупость — ну надо же, поверить детской сказке! — срывает закрывающую взор ленту и натыкается взглядом на теплую улыбку Цзян Чэна. Эта улыбка до неузнаваемости меняет его черты. Хмурая складка меж бровей исчезает, острый, настороженный взгляд смягчается и даже подбородок оказывается вздернут не так высокомерно. — Ты вернулся! — Не сдерживая радости, Вэй Ин бросается навстречу. Ему хочется, как в старые времена, заключить Цзян Чэна в объятья, но он усилием воли останавливает этот порыв. Их ссора была слишком страшной, а обида слишком давней, так что он совсем не уверен, что даже после примирения Цзян Чэн готов принять его нежность. Вэй Ин застывает в полушаге. Мгновением спустя он ощущает, как чужие руки робко опускаются на его плечи. В тот момент Вэй Ин так счастлив, что готов взмыть в небо безо всякого меча под ногами. Он хватает Цзян Чэна за талию, прижимает к себе и замирает. Запоздало Вэй Ин сознает, что колокольчик на поясе умолк, стоило его хозяину увидеть Цзян Чэна… * Обстановка в Пристани Лотоса неуловимо меняется. Превратившаяся за последние семнадцать лет в мрачное место, коим запугивают темных заклинателей, резиденция клана Юньмэн Цзян медленно начинает вновь обретать прежние черты. Все чаще и чаще из разных уголков раздается веселый смех, по улицам разносится аромат масляных лепешек и супа из корня лотоса, адепты с разрешения Главы клана восстанавливают забытую традицию стрельбы по воздушным змеям. Сам Глава тоже постепенно становится другим. Его застывшее лицо оживляется, а губы хоть и нечасто, но все же трогает улыбка. Практически все свободное время он проводит, наблюдая за успехами Вэй Ина на новом пути самосовершенствования. Занятия даются тому ой как не просто. Слабое тело Мо Сюаньюя едва справляется с мечом. Энергия Суйбяня слишком велика для него, и Вэй Ин вынужден заменить свое прославленное оружие обычным тренировочным. То ли из-за этого, то ли по какой-то иной из тысячи других возможных причин он проигрывает едва ли не в каждой схватке каждому мало-мальски толковому адепту. Это обстоятельство должно бы радовать Цзян Чэна, уступавшего в прошлом Вэй Ину восемь из десяти боев, но, вопреки ожиданиям, оно вызывает лишь печаль. Ему бесконечно грустно смотреть, как человек, бывший для него когда-то недостижимым ориентиром, раз за разом падает на песок. Лучащихся самодовольством победителей-адептов и вовсе хочется огреть Цзыдянем. Во время наблюдения за одной из таких схваток Цзян Чэн не выдерживает. Увидев, как очередной ничем не примечательный ученик теснит Вэй Ина, он в гневе сжимает кулаки, от чего вокруг него разлетается россыпь искр, разворачивается и стремительно уходит. Он ожидает, что никто из противников в пылу битвы не заметил его отвратительной вспышки, и очень удивляется, услышав за спиной голос Вэй Ина. — Если тебе так невыносимо смотреть на мои бездарные потуги, я могу прекратить терять время и заменить меч на Чэньцин. — Голос звучит раздраженно. Несмотря на то, что после смерти, возрождения и отказа от бездумного следования темному пути Вэй Ин стал куда сдержаннее, чем в бытность героем Аннигиляции Солнца, злость на постоянные поражения иногда пробуждает в нем черты Старейшины Илина. — Ты не посмеешь! — Услышав в голосе Вэй Ина ненавистные нотки, Цзян Чэн мгновенно теряет самообладание. — Это еще почему? Потому, что Глава клана Цзян потратил столько времени на собирание бесполезных книжек? — Потому, что тогда еще не Глава клана Цзян отдал свое золотое ядро, пытаясь защитить вечно стремящегося стать героем тогда еще не Старейшину Илина. — Что? — Не успевший даже толком войти в раж Вэй Ин мгновенно теряет запал. — Когда? Почему? Вэни… Цзян Чэн не отвечает. В этот момент он зол на себя едва ли не больше, чем на недостаточно тренированного Мо Сюаньюя, подарившего Вэй Ину бесполезное тело, Вэней, оставивших им одно ядро на двоих, и самого Вэй Ина, готового едва ли не впервые в жизни сдаться перед лицом трудностей. Он не собирался рассказывать Вэй Ину историю потери собственного ядра, точно так же, как тот в свое время, вовсе не спешил посвящать его в подробности утраты своего. Он не хотел, чтобы Вэй Ин чувствовал из-за всего произошедшего вину. Не хотел, чтобы он, так же, как сам Цзян Чэн, ненавидел себя за то, что лишил такой важной части самого близкого человека. Не хотел, чтобы его глупое геройствование оскорбило Вэй Ина, как геройствования Вэй Ина постоянно оскорбляли его самого… — Знаешь, Чэн-Чэн, — весело произносит после продолжительного молчания Вэй Ин, — я бы на твоем месте сейчас не гневался, а наслаждался моментом. — Это еще почему? — Потому что очень скоро я сформирую ядро, верну контроль над Суйбянем и покажу восхищающимся тобой адептам, что их Глава клана вовсе не так уж хорош! — Ах ты! — Цзян Чэн привычным с детства движением ударяет Вэй Ина кулаком в плечо. — Поговори мне тут! Фею напущу! И ноги переломаю! * После откровений Цзян Чэна путь меча начинает даваться Вэй Ину легче. С одной стороны, осознав, что потеря ядра была не только его ответственностью, Вэй Ин понимает, что и отказ от призрачной возможности обрести его заново ляжет не только на его плечи. Это знание заставляет Вэй Ина с утра до поздней ночи пропадать на тренировочном поле, упражняясь с мечом и совершенствуясь в медитации. С другой стороны — и в этом Вэй Ину признаваться себе куда тяжелее — тот факт, что Цзян Чэн когда-то отдал все, что имел, ради того, чтобы защитить его, наполняет сердце эгоистичной, но от того не менее чистой радостью. Вера в собственную готовность ради Цзян Чэна пойти на любой грех и любую жертву, была для Вэй Ина несомненной. То, что Цзян Чэн без колебаний сделал для него то же самое, оказывается сюрпризом. Это открытие подталкивает Вэй Ина к новой мысли, допускать которую он запретил себе еще годы назад. Эта мысль крутится в его сознании навязчивой, но такой влекущей мелодией. Вэй Ин просыпается с ней по утрам и засыпает по вечерам. Она преследует его на тренировках, вдохновляя не опускать меч даже после самых обидных поражений, и во время медитаций, помогая входить в поток Ци со все меньшим и меньшим трудом. Она заставляет его взгляд искриться, расцветает на щеках румянцем, срывается с губ звонким смехом. Она полыхает в его груди, почти равная по силе золотому ядру… А что, если Цзян Чэн не только поступает так же, как он? А что, если Цзян Чэн то же, что и он, чувствует? * Цзян Чэн снова и снова пробегает взглядом по аккуратным столбцам иероглифов, украшающим бумагу с узором из крохотных голубых облаков. В его руках приглашение на Совет Кланов в Облачные Глубины — послание, которого он хотел бы никогда не получать. Это письмо рождает в его душе бурю сомнений и будит так старательно усмиряемое негодование. Цзян Чэн до алых всполохов перед глазами ненавидит Лань Ванцзи. Цзян Чэна бесит его холодный спокойный взгляд, такая недоступная самому Цзян Чэну сдержанность, признаваемая всеми красота, высокие достижения на пути самосовершенствования. Его передергивает от звуков гуциня, вида белых одежд и даже самой идеально каллиграфичной манеры письма. Но больше всего, конечно же, Цзян Чэн гневается от того, что Лань Ванцзи нравится Вэй Ину. Все детство Цзян Чэн считал, что не может завидовать кому-то больше, чем шисюну и названному брату. Приехав на обучение в Гусу Лань, он с ужасом осознал, что его зависть была лишь бледной тенью того, что он почувствовал к Лань Ванцзи. Вэй Ин был для него ориентиром и вдохновителем. Тем, за кем можно было стремиться. Тем, кем хотелось стать. Лань Ванцзи же превратился для Цзян Чэна в кошмар. Не потому, что он был так уж хорош, — честно говоря, Цзян Чэн, как ни старался, не мог найти в Лань Ванцзи ни воспеваемых всеми совершенств, ни примера для подражания — а потому, что он украл у него то единственное, что Цзян Чэн всегда считал по праву своим и ценил выше других сокровищ… Он далеко не сразу осознал, что его чувства к Лань Ванцзи являются ничем иным, как ревностью. Кажется, он и вовсе понял это одним из последних. Тогда, стараясь изгнать из себя кипучую ярость, что всегда захватывала его после ссор с Вэй Ином, он прогуливался средь высоких деревьев, окружающих Облачные Глубины. Внимание Цзян Чэна привлекли взрывы едва сдерживаемого хохота и приглушенные голоса. Желая разобраться, в чем же причина такого люто порицаемого в Гусу Лань поведения, он осторожно пошел на звук и узрел Не Хуайсана, по обыкновению окруженного толпой жадных до сплетен адептов. — Я вам говорю, — хихикал тот, прикрываясь веером, — эти вспышки Чэн-Чэна происходят неспроста. Вы видели, какими взглядами он награждает Лань Ванцзи? Могу поклясться, каждый раз, когда Вэй-сюн начинает того доставать, его братец хлебает уксус с куда большим рвением, чем сам Вэй-сюн — Улыбку Императора. Мне даже жаль беднягу Чэн-Чэна. Его шисюн увлечен не кем-нибудь, а неповторимым Нефритом Лань… От услышанного Цзян Чэн потерял способность двигаться. Ему захотелось выскочить из своего укрытия и голыми руками свернуть бесстыдному другу шею, но его ноги будто бы проросли в землю. В ушах в ритме спешащего пульса стучало насмешливое, передаваемое из уст в уста прозвище «обрезанный рукав»… Теперь Цзян Чэн старался избегать парочку Вэй Ина и Лань Ванцзи, но те будто сами просились ему на глаза. Он регулярно ловил их на совместных прогулках, слышал переругивания во время занятий, а однажды и вовсе застал в компрометирующей позе в холодном источнике. Окончания занятий в Гусу Лань он ждал сильнее, чем праздника фонарей и собственного дня рождения. Однако это событие не принесло ему успокоения. Вместо того, чтобы вернуться домой с ним, Вэй Ин отправился в путешествие с Лань Ванцзи… С тех пор Вэй Ин отдавал предпочтение в пользу Лань Ванцзи почти регулярно. Взамен привычного дружеского соревнования по стрельбе из лука он писал Лань Ванцзи письма, взамен совместных заплывов в пруду тратил дни на чтение порекомендованных тем книг. Да что там, даже в пещере черепахи-губительницы он остался с Лань Ванцзи, а не отправился в Пристань Лотоса. Цзян Чэн терял рассудок от негодования. После стольких лет противостояния Вэй Ину он все-таки умудрился проиграть. И проиграть не ему. Проиграть его… Цзян Чэн массирует пальцами виски, в сотый раз перечитывая заученное наизусть послание. Ему претит появляться в Гусу Лань и еще меньше хочется брать туда Вэй Ина. С куда большим удовольствием он бы отверг приглашение, а Вэй Ина и вовсе запер в Пристани Лотоса. Тем не менее он не считает себя вправе мешать тому встречаться с человеком, который был спутником стольких его приключений, а обязанности Главы клана требуют присутствия на Совете. Цзян Чэн нехотя берет кисть и сочиняет формальный ответ. В конце концов, в Гусу Лань обширная библиотека и множество наставников, обладающих уникальными навыками. Визит в Облачные Глубины может помочь Вэй Ину скорее сформировать золотое ядро, а эта задача давно стала для Цзян Чэна первостепенной. * Вэй Ин рад вернуться в Гусу Лань. Рад пройтись слишком резвым, нарушающим с десяток правил шагом по влекущим ароматами хвои дорожкам, рад искупаться в водопадах, рад позлить громким смехом Лань Цижэня и особенно рад вновь увидеть Лань Ванцзи. Он привычно энергично машет ему при встрече, в то время как Цзян Чэн отвешивает подчеркнуто церемонный поклон. — Верховный заклинатель. — Глава клана. Вэй Ину от этого короткого диалога становится неуютно. Цзян Чэн и Лань Ванцзи и раньше не питали друг к другу нежности, теперь же их диалог и вовсе отдает стылостью ледяных пещер. Желая поскорее развести таких странных приятеля и названного брата подальше друг от друга, он хватает Лань Ванцзи за руку и тянет его прочь, на ходу уговаривая показать расплодившихся кроликов, провести дружеский бой на мечах и выпить пару пиал Улыбки Императора. В покои Вэй Ин возвращается заполночь. * Когда Вей Ин отпирает двери их общей с Цзян Чэном спальни, тот неприлично пьян. — О, ты вернулся, — отмечает он, неуклюже поправляя сбившиеся одежды, — а я думал, что не смогу вырвать тебя из общества Хангуан-цзюня до самого отъезда. — Ну вот еще! — Вэй Ин находит среди пустых кувшинов один непочатый и делает добрый глоток из горла. — Лань Чжань совсем не умеет пить. Такой прекрасный напиток, как Улыбка Императора, куда приятнее делить с тем, кто его оценит. — Ну, хоть в чем-то я лучше благородного Нефрита Лань!  — О, поверь мне, А-Чэн, ты лучше не только в этом. — Серьезно? Тогда почему из нас двоих ты всегда выбираешь его? — В каком смысле выбираю его? — Да во всех! Ты выбрал его, когда мы учились в Гусу Лань, выбрал после своего возращения, выбрал сейчас! Почему каждый раз, когда рядом находится Хангуан-цзюнь, твое внимание принадлежит лишь ему? Почему…— Цзян Чэн порывисто выдыхает. — Почему не мне? Цзян Чэн умолкает — монолог отбирает у него последние силы. Если в начале речи его голос звучал громко и зло, то под конец он затухает, обращаясь в шепот. Цзян Чэн запрокидывает голову, выливая в горло последние капли из опустевшего кувшина, нетвердым шагом добредает к кровати и обессиленно падает. Кажется, Вэй Ина эта сцена озадачивает. Аккуратно, будто к дикому зверю, он приближается к Цзян Чэну и садится возле него на колени. — А-Чэн, — успокаивающе произносит он, — я никогда не предпочитал его тебе. Ты сам обеими руками меня от себя отталкивал. — Я не… почему отталкивал? — Ну, кто в здравом уме согласиться пойти с заклинателем, приветствующим воскрешение любимого шисюна ударом Цзыдяня? — Ой, вот не надо! Когда мы обучались в Облачных Глубинах, никакого Цзыдяня у меня еще и в помине не было. — Нет, — соглашается Вэй Ин. — Но у тебя была Дева Вэнь. — Причем тут Дева Вэнь? — искренне удивляется Цзян Чэн. — Она тебе нравилась. Я был уверен, что ты предложишь ей стать твоей спутницей на пути самосовершенствования, и не хотел путаться под ногами. Цзян Чэн не отвечает. Воспоминания о Вэнь Цин уже давно подернулись туманом. Он даже не помнит, действительно ли испытывал к ней что-то, кроме восхищения, или лишь следовал наставлениям матери, с детства готовившей будущего Главу клана к браку. На мысли о браке Цзян Чэн спотыкается. Когда-то он намеревался привести в дом любимую жену. Интересно, как он собирался это провернуть, если давным-давно осознал, что его сердце принадлежит Вэй Ину? — А что насчет тебя? — вновь заговаривает Цзян Чэн. — Ты предлагал ему стать твоим спутником на пути самосовершенствования? — Кому? Лань Чжаню? Он не «обрезанный рукав»…  — А ты? — Что я? — Ты — «обрезанный рукав»? — Чэн-Чэн, это очень странный вопрос. — Да или нет? На краю сознания Цзян Чэна возникает мысль, что выпытывать подобные признания не совсем честно и правильно. Эта мысль почти мгновенно отметается. Цзян Чэн слишком пьян, зол и измучен ревностью. Ему необходимо знать. Ему давно пора распрощаться со своими иллюзиями, лелеемыми, сколько он себя помнит. — Нет, — отвечает Вэй Ин после длительного раздумья. — Я никогда не касался тела другого мужчины иначе как в дружеском объятье или в драке. Я никогда не целовал губ мужчины. Я не делил с ним постель. Я вовсе не «обрезанный рукав» в том смысле, какой в эту фразу принято вкладывать. И все же в моей жизни есть человек, что радует мой взгляд, мою душу и мое сердце. Для меня не важно, мужчина это или женщина. Друг он мне, брат или враг. Будь он хоть лютым мертвецом, превратись хоть в мстительного духа, мои чувства останутся прежним. — Это Хангуан-цзюнь? — Это ты. Цзян Чэн настолько уверен в получении на свой вопрос утвердительного ответа, что поначалу даже не сознает, что именно он услышал. Вэй Ин не влюблен в безупречного Нефрита Лань. Вэй Ин влюблен в него. Это осознание обрушивается на него лишь спустя несколько мгновений. Цзян Чэн впивается взглядом в лицо Вэй Ина, но не находит там и следа насмешки. Это не шутка. Не розыгрыш. Не обман слуха. На язык Цзян Чэна просится целый водопад слов. Он перебирает их про себя и безжалостно отметает как недостаточно глубокие, наивные, неуклюжие. Цзян Чэн никогда не был силен в обращении со словами. Он опасается, что, если сейчас откроет рот, обязательно скажет что-то, что все испортит. Цзян Чэн резко опускает ладонь на плечо Вэй Ина, отчего тот непроизвольно — видимо, он ожидал толчка или удара — вздрагивает и сминает отворот его ханьфу. Он тянет Вэй Ина на себя, а сам подается ему навстречу. Цзян Чэн слишком пьян, Вэй Ин очевидно обескуражен — наверное, именно поэтому вместо задуманного поцелуя у них выходит столкновение губ. Оно не нежное и не страстное. Оно…неловкое. Нелепое. Глупое. Цзян Чэну тут же становится стыдно — надо же, даже поцеловаться нормально не сумел. Он отстраняется от Вэй Ина. Тот наклоняется за ним и снова ловит губы губами. На этот раз все выходит гораздо лучше. Они целуются глубоко и исступленно. Вкладывая в соприкосновения губ все скрываемые годами чувства. Проговаривая скользящими друг по другу языками все несказанные слова. Внезапно Вэй Ин останавливается. Цзян Чэн испуганно вглядывается в его лицо — он боится, что снова сделал что-то неправильно и в очередной раз оттолкнул Вэй Ина. Вопреки его опасениям, тот не выглядит ни обиженным, ни разочарованным. Напротив, в его глазах столько счастья, что кажется, будто внутри них искрится жидкое золото. Вэй Ин хватает руку Цзян Чэна и прижимает ее к своей груди. Там, меж его ребер, прорываясь сквозь складки ханьфу, тоже разлетаются золотые искры. — Ядро? — понимает Цзян Чэн. — Оно… — Сформировалось! Цзян Чэн во все глаза смотрит на своего взрослого шисюна, сумевшего, несмотря на изначально низкий уровень духовных сил нового тела, заново сформировать золотое ядро меньше чем за год, и чуть ли не впервые в жизни не чувствует к его уникальному достижению и крупицы зависти. Вэй Ин — его названный брат. Возлюбленный. Спутник на тропе самосовершенствования. Находясь с ним рядом, Цзян Чэн ощущает разделяемую на двоих гордость… Эпилог Второй Совет Кланов, проходящий в Облачных Глубинах, собирает поистине рекордное количество гостей. Заклинатели из всех уголков Поднебесной спешат в Гусу Лань, чтобы поглазеть на представителей Юньмэн Цзян. Этот клан с давних пор вызывал уйму пересудов. Теперь же, когда его Глава не только снова принял в клан печально известного Старейшину Илина, но и сделал его своим соправителем, сплетен стало еще больше. Кто-то говорит, что Цзян Чэн так же, как когда-то его брат, поддался влиянию Темного Пути, кто-то — что ужасный Старейшина Илина превратил своего главу в лютого мертвеца и теперь управляет им, словно марионеткой. Лань Ванцзи знает, что реальность куда более скандальна. Вэй Ин и Цзян Чэн во всеуслышание объявили друг друга спутниками на тропе самосовершенствования. Лань Ванцзи сдержанно приветствует две согнувшиеся в поклоне фигуры в фиолетовом. Его лицо остается привычно спокойным, но в душе бушует ураган. Иногда он задумывается — сложись все по-другому, смог бы он облачить Вэй Ина в белые одежды? Быть может, решись он поцеловать того на горе Байфэн, решись вручить ненароком свою налобную ленту, решись отказаться ради него от должности Верховного заклинателя, сейчас он, а не Цзян Чэн сжимал бы ладонь Вэй Ина? Лань Ванцзи окидывает взглядом улыбающихся друг другу глав клана Цзян и в который раз говорит себе «нет». Он не сжимал бы сейчас руки Вэй Ина, не забрал бы его в Гусу Лань и не облачил бы в белые одежды. Вэй Ин отдал все, что имел, за Цзян Чэна. Цзян Чэн прошел долгий путь, чтобы это ему вернуть.