Миазмы

— Капитан? — Очень, очень невовремя, Акон. — Прошу прощения. Здесь капитан Зараки, он настаивает на встрече с вами. — Хм? Ты, кажется, и без меня знаешь, как выпроваживать нежеланных гостей. — Он уже внутри, капитан, стоит рядом и передаёт вам привет. Акону показалось, что он услышал скрежет зубов. — И как, скажи мне на милость, это произошло? — Полагаю, он прошел через дверь, капитан? — Избавь меня от своего примитивного юмора, Акон! Было бы славно, перестань вы открывать дверь каждому проходимцу без уважительной на то причины! Акон хотел было сказать, что Зараки не проходимец, а капитан, и что уважительная причина у него имелась, но проглотил эти слова: капитан Куроцучи и сам прекрасно знал обо всём этом, но просто не мог не устроить драму. — Здарова, Куроцучи. — Акону пришлось посторониться, чтобы уступить место у терминала Зараки. — Я пришёл за своим гигаем. Терминал раздражённо молчал. Акон переводил тоскливый взгляд с него на Зараки, чувствуя себя тем самым кроликом из книжки, которую когда-то читала Нему: работы навалилось немеренно, и времени на то, чтобы сглаживать углы между двумя склочными капитанами, не было совершенно. Наконец терминал ядовито исторгнул: — Пусть кто-нибудь его проводит. Я не хочу, чтобы этот олух снова заблудился и шлялся по коридорам. Чтобы отвлечь Зараки от очевидно негативной оценки его умственных способностей, Акон торопливо назначил ему провожатого: схватил первого попавшегося шинигами, который имел неосторожность пройти мимо. — Ты, — Акон делал вид, что не замечает испуга в чужом взгляде, — отведи капитана Зараки в отдел по изготовлению гигаев. — Но... — Быстро. Это приказ нашего капитана, — добавил металла в голос Акон, почтительно кивнул Зараки и удалился. Шинигами повёл Зараки в глубины Института не без опаски – капитан Одиннадцатого был известен вовсе не за свой добродушный нрав. Но, поставив на противоположную чашу весов уже своего капитана, он понял, что боялся вовсе не того шинигами. — Вот мы и на мес... Зараки проигнорировал то, как его провожатый поднял руку, чтобы постучать в дверь, и бесцеремонно распахнул её. Тот тут же начал рассыпаться в извинениях, чем только сильнее разозлил Куроцучи, который поднял раздражённый взгляд и впился им в них поочерёдно: сначала в своего подчинённого, а после – в Зараки. — Да кончай ныть уже, — бросил Зараки через плечо. — Видишь? Всё в норме. — "В норме" или нет, это я уж сам решу. — Куроцучи кивком головы велел всё ещё причитающему шинигами закрыть дверь с обратной стороны. — Итак. В твоём присутствии здесь нет никакого смысла, но ты всё равно пришёл. — Нет смысла, значит. "Сегодня гигай будет готов" – твои слова. — А "сегодня" уже закончилось? Зараки не понимал недовольства Куроцучи: гигай, над которым тот склонился, являлся его точной копией и уже не походил на ту гору мышц, которой был вначале. Смотреть на самого себя, ни живого ни мертвого, было по меньшей мере странно. Кожа выглядела идеально гладкой, без рубцов и мозолей, которыми Зараки был усыпан, словно ночное небо – звёздами. Гигай не был похож на куклу, но и на него, спящего либо же мёртвого, не походил. От этого у Зараки зашевелились волосы на загривке. Нет. Не только от этого. Куроцучи его касался. Это было просто касание, которого Зараки даже не чувствовал, которое ничего не несло за собой, ни задней мысли, ни глубокого чувства, и всё же оно выбило из Зараки способность формировать мысли в слова и сбило дыхание не хуже удара в солнечное сплетение. Отбрыкиваться было бесполезно. Он и не хотел. Зараки, сам не понимая откуда, точно знал, что жизнь в постоянном отрицании – штука глупая, отнимает много сил и, в конце концов, может свести с ума. И всё же Зараки пришлось прийти в себя. Куроцучи касался не его. Белые пальцы трогали гигай с отчуждённым профессионализмом, и со стороны Зараки было глупо... — ...нужно будет проверить. Не без усилия Зараки выбил вату из сознания, из-за которой звуки доходили до него с трудом. — Что? Зараки ожидал чего угодно. Раздраженных вздохов, после которых обычно следовало красноречивое закатывание глаз, оскорблений и, возможно, даже криков. Чего он не ожидал, так это молчания. В ответ на задумчивый взгляд, которым Куроцучи его одарил, Зараки хотелось потупиться, отвести глаза, но он выдержал. Внутри всё было в тупом смятении. — Зараки. — Куроцучи словно забыл о пальце, который всё ещё покоился у гигая на ключице. — Что происходит? Гудели аппараты и раздражающе тикала лампочка. Обезоруженный и застанный врасплох, Зараки вместо ответа покачал головой. Медленно, механически. — Я не слепец и не идиот, — продолжил Куроцучи и посмотрел вниз, на гигай. — Эти прикосновения тебя волнуют? — Чёрный ноготь проскользил по ключице и лёг на ярёменную вену. — Такие картинки рисует твоё сознание, когда ты пялишься на меня во время собраний? Когда, завидев меня на улице, плетёшься следом некоторое время, думая, что я не замечаю? Не понимаю, о чём ты – Зараки не позволил этим словам сорваться с языка, потому что они не имели смысла. Ячиру и Юмичика были правы. Он действительно хорошо хранил секреты – только если они были не его. Зараки не боялся в одиночку противостоять сотням, тысячам Пустых. Он не боялся, когда смерть подбиралась к нему так близко, что он мог почувствовать её дыхание на своих губах. Но сейчас. Сейчас паника внутри него расцвела ядовитым бутоном, бросая в пот и стягивая узел в животе. Инстинкты говорили Зараки, что он должен защищаться. Всё отрицать. Выставить Куроцучи выдумщиком и самодовольным кретином, который... Отличный план – просто идеальный для того, чтобы всё испортить, ехидно заметила рациональная часть Зараки, не поддавшаяся панике. Она вновь сделала его мир чётким и понятным, уберегла от ошибки, которую он в порыве страха вот-вот готов был совершить. Он подошёл ближе – стол, на котором лежал гигай, разделял его и Куроцучи точно цинковое море, и Зараки понятия не имел, как перебраться на противоположный берег. — Что ты хочешь услышать? Что ты мне отвратителен? — Вековая тишина разбилась о звук его голоса, хриплый и приглушённый. — Что мне отвратительно твоё дерьмовое отношение к своим подчинённым, даже из собственной дочери ты умудряешься делать грушу для битья при каждом удобном случае. Возомнивший себя богом лабораторный хиляк. И то, что я чувствую, это просто... — Зараки не без труда удержал на месте руку: хотелось коснуться, узнать на ощупь эту угольно-мраморную кожу и убедиться, что она не каменная, а мягкая и тёплая. Мысль он так и не закончил. Все слова, приходившие на ум, казались незначительными, они не смогли бы передать и половину того, что он хотел выразить. Зараки, сильный, бесстрашный Зараки, на поле боя стоящий тысячи воинов, испытал настоящее бессилие. От молчания Куроцучи гудело в ушах. Зараки надеялся, что он что-то скажет, хоть что-нибудь. Что камень пойдёт трещинами и расколется, высвобождая движения кожи и блеск глаз. И лёд тронулся. Лицо Куроцучи приобрело странно отстранённое выражение – часто, когда Ямамото, не желая слушать его, гнул свою линию, или когда Урахара начинал вспоминать старые деньки, Куроцучи выглядел именно так. Зараки не питал надежд, но теперь точно понимал: противоположный берег слишком далеко, а река так глубока, что ему ни за что через неё не перебраться. — Будет лучше, если мы оба сделаем вид, что этого разговора никогда не было. Не самый плохой исход, честно говоря, один из лучших, если учитывать, насколько дерьмовой была вся эта ситуация и каким изощрённым мог быть Куроцучи. Радовался бы, что отделался так легко, но... Неожиданно для самого себя Зараки разозлился. А ещё – он почувствовал себя уязвлённым. — Ты сам спросил меня, – тихо отозвался Зараки и, несмотря на протестующий вой сирены в голове, начал обходить стол, на котором лежал гигай. Глубока и быстра река, вброд не перейти, вплавь не перебраться – так, кажется, говаривала Ячиру. Но Зараки был сильным. Достаточно сильным, чтобы выдержать течение, и он был настолько огромным, что просто не мог утонуть. Он надвигался. Яркие глаза следили за ним внимательно, без страха и паники, и всё же – Куроцучи принялся медленно отступать. Точно хищник, учуявший кровь, Кенпачи напрягся: вид отступающего Куроцучи пробудил в нём голод. Зараки продолжал наступать, пока отходить Куроцучи стало некуда, и опёрся ладонью о стену, вынуждая Маюри прильнуть к ней ещё теснее. Гордый и прямой, точно статуя, он скрестил на груди руки. — Ты сам спросил меня, — повторил Зараки. — Почему теперь просишь обо всём забыть? Если ты плевать на это хотел, если и так всё понимал, мог бы сделать вид, что ничего не замечаешь. Куроцучи склонил голову набок, невольно коснувшись скулой ладони Зараки. Недолго думая, он провёл по чёрной коже большим пальцем – влево, вправо, легко, словно задавая вопрос этим касанием. Ответ был прост: Маюри передёрнуло. Он мотнул головой, как если бы обжёгся обо что-то очень горячее; руки упёрлись Зараки в грудную клетку, не давая приблизиться. — Бедняжка Зараки. — Улыбка, острая и холодная, искривила губы Куроцучи, вонзилась Зараки прямо в сердце. — Заплутал в дремучем лесу и теперь не может из него выбраться. Запутался? — Кенпачи нахмурился. — Не понимаешь своих желаний? Уверен, если хорошенько напряжёшь голову, найдёшь ответ на этот вопрос. — Я понимаю своё желание. — Как славно! Сформулируешь мне его вслух? Зараки стиснул зубы. Это было уже слишком... Было ли? Куроцучи имел полное право на этот вопрос, если бы только не одно "но" – Куроцучи не хотел этого знать. Ему это было не нужно. А вот помучить, трясти Зараки, пока объяснения и ответы не посыпятся из него, как конфеты из пиньяты на детском празднике – настоящий сладкий плод для кого-то вроде Куроцучи. Просто потому что он такой. Мерзко пробирающий до костей, словно яма со змеями. Зараки смотрел в эту яму, отчаянно силясь понять, на что именно все его внутренности отзывались таким теплом. Желанием не только обладать, но узнать. Добраться так глубоко, как ещё никому не доводилось и не разрешалось. А, ты думаешь, у этой ямы есть второе дно, как у какой-нибудь блестящей шкатулочки, язвительно осведомился внутренний голос. В самом деле, приглядись, и ты увидишь, что змеи – это черви, а земля давно прогнила. Зараки поддался давлению чужих рук и сделал шаг назад. Он мог бы сказать, что испытывал интерес. Или что хотел узнать Куроцучи получше. Или... Ничего он не сказал. Куроцучи поглядел на него, словно говоря "я так и думал". В его глазах не было печали или разочарования, только ровное, абсолютное безразличие. И это, пожалуй, было хуже всего. Он вернулся к работе над гигаем, не удостоив Зараки и словом. Даже не сказав ему убраться отсюда. А Зараки словно чего-то ждал. Ждал, что этот похожий на древнее божество шинигами скажет ему уйти или остаться. Снаружи было пусто. Никто не увидел, как Зараки схватился за голову, как вцепился пальцами в волосы и закрыл глаза. Внутри будто отбушевала буря, истерзав остатки его достоинства, оставив после себя опустошение и смерть. Мор? Чума? Куроцучи превосходил их, с какой стороны ни посмотри. Ненавидеть его было бы так просто. Зараки ощутил горечь. Было бы.