Владыка Тягучей реки

Вытянутая морда толкнула Митю лбом в лоб, тупая боль с гулом просвистела в полупустой голове и с шипением вышла через отвиснувшую челюсть. Даже Чернобог замолчал. Светлая шерсть в тон волосам самого Теплова топорщилась на пушистом воротнике животного. Вместо передних лап на пол опирались два перепончатых крыла, на концах которых имелся острый темный коготь. Затемнение в глазах настигло быстрее, чем звон в ушах вихрем опрокинулся на растерянного Митю. Теплов схватил его обездвиженную тушку и, выломав дверь избы, взмыл в небо. Прохладный весенний ветерок вовсе не ласкал личико, а отвешивал Мите знатные пощечины, со свистом проносясь мимо. Они летели с такой скоростью, что и, моргнув, можно было не заметить. Чернобог в испуге стал ворочаться и бегать по Митькиным внутренностям. Кудлатая золотистая шерсть лезла и щекотала оголенные участки тела. В плече у Мити торчали два клыка, размером с поварешку. — Пусти, душегуб крылатый, пусти! Послушавшись просьбы, Теплов разжал вонючую пасть, и Митя полетел вниз. На этот раз без Теплова. На фоне темно-синего неба вампир был похож на летучую мышь размером с лошадь, а размах перепончатых крыльев можно было сравнить разве что с огромной раскинутой рыболовной сетью. Несколько костей, а может быть и веток проткнули мертвую кожу Мити, когда он камнем рухнул в лесную чащу. Осознание настигло Митю, когда рядом на болтающейся веточке он увидел свое глазное яблоко. Теплов так быстро перевоплотился: двинул руками, сделал выпад вперед и вот перед ним уже не стрелец, а тварь крылатая. Худая осина проткнула Митю насквозь, выставляя на обозрение внутренние органы. «Догони их!» — предложил… нет, приказал Чернобог. Митя выпутался, похватал все свои принадлежности и скатился на игольчатый ковер. Заскрипели друг об друга зубы, в еще нежную ладонь впилась пара заноз. «Догони», — пересмешником заедалось в голове. С непривычки Митя дернулся, хотел было встать, но поскользнулся на черной жидкости, которая хлестала из бочины. Теперь это была его кровь. Его сила. Митя взглянул на оборванную ткань, на ссадины и раны. Опять накатили слезы, но ничего не скатилось по щеке. Он не устал, но и подняться тоже не мог. Лежал, наблюдая, как черные ручейки бегут вниз по склону. — Не я… — прошептал Митя, поджимая колени. И непонятно было ему, как собираться в одно целое. Как подобрать все кусочки да прикрепить обратно, на место. Не болели ушибы, не ощущались кости, не изошлась кровью и потом рубаха. Совратили Митю, сбили с истинного пути, а он нежданно впал в прегрешение. Предал Бога своего единого — Велеса и матушку родную, если не обрек на верную смерть, то уж точно довел ее до безумства такими выходками. Погряз Митя в трясине, которая натолкнула его на злодеяния. А что сказала бы матушка? Митя мог отказаться от всего сразу, лишь бы снова быть рядом с ней. Не ходить к реке, не внимать Зилии. Сейчас матушка была невесть где, и невесть что с ней делали треклятые Ловцы. Она себя в обиду не дала бы, Митя это точно знал… Но Ловцов больше, они сильнее матушки. Долго она там не протянет. Митя сел. Матушка напевала добрые сказки, когда ему снились дурные сны, целовала в лоб и долго-предолго сидела рядом. Иногда до самого рассвета. Раскачиваясь с пятки на носок, Митя вырисовывал в мыслях фантомный образ Елены. Как она выходила из-за соседней ели, как восклицала и бежала навстречу. Он один. Вокруг дремучий лес. В спину дышал Чернобог, а там, за стеной серых стволов, вампирское семейство убегало в Москву. Он слышал, как в земле копошились черви, как птицы шелестели веточками. Слышал все, кроме своего сердца. «Я тебе помогу, а ты принесешь мне жертвочку, — голос Чернобога вновь стал ласковым и мягким, словно Повелитель подлизывался. Правду или кривду говорил, знал только он сам. — Просто представь, что ты будешь возглавлять шутовские плясы, знакомиться с самыми важными людьми в царстве, примерять любые наряды…» — Не твоя воля… — булькал черной жидкостью Митя, дрыгаясь подле ствола дерева. И как в сказке, вывороченные органы начали приклеиваться обратно. — Но я тоже хочу его догнать. Не по твоей указке… Чего же он натворил… Почто опять на те же грабли ступил? Не внушал ему никто дурные мысли, не склонял к Божьему греху, а сам он, сам соглашался. «Их пропажи никто и не заметит, Митенька! Все будет хорошо! Твой Бог — я! И я твои грехи отпускаю!» Мыслей насчет жертвочки было много: ни одной. Кандидатов на легкую смерть почти не находилось. Теплов со своим упыриным семейством стал недосягаем после грандиозного обращения, а кого еще можно было выдвинуть… Перебирая в пробитой башке события последних дней, Митя отчего-то вспомнил новгородского дьяка. Жили они грешно и развратно. Митю подбросило как одержимого, и он опустился на переломанные ноги. Хрустя и скрипя, он побрел в неизвестную сторону, направляемый Чернобогом. Откуда ни возьмись, вокруг Мити закружился дикий хоровод теней, который своей силой понес прямиком к избе Тепловых. Теплов уже снаряжал повозку, поведет сам. С лошадью общался как с равной, поглаживал и ласково приговаривал. Интересно, чего это себя не запряг в упряжку да не повез, раз кобылу так жалел? Из дому выбежал Лаврентий, держа в руках младшего — Ромочку. — Вапыри в Кручино! — не своим голосом заверещал Митя, подбегая к повозке. Ночь на дворе, нормальные люди давно уже спали, а ненормальные гонялись за вампирами с мотыгой, которую невесть кто подал в руку. Лошадь в страхе побежала отдельно от хозяина, а Теплов, завернув сыновей в простыню, снова обернулся в тварь и полетел подальше. — Стой! Меня забери! В Москву меня забери, ирод! В Москву! — Митя как вспомнил, что он хотел на самом деле, так и даже спасение матушки ушло на второй план. Это ведь сначала можно и на дворец поглядеть, а в свободное время и за матушкой сбегать. Она же в темнице, а значит, далеко не уйдет. Раскинув руки, Митя побежал за Тепловым, моля его о поездке. И Теплов будто сжалился над ним, развернулся и цепанул огромной пастью, унося за тридевять земель. В воздухе Митя вел себя тихо, хотя Чернобог, будь он не ладен, все диктовал, куда можно магию применить и в какое место ножик воткнуть. Митя и без него знал, только сейчас послушно сидеть надобно, а не вошкаться. А то кинет его Теплов где-то на пустыре и как дальше? Как до Москвы добираться? Но до Москвы его не довезли: когда они пролетали над какой-то деревушкой, Митино тело без его ведома началось дрыпаться, трепаться на ветру, как тряпка половая, и вампир выпустил его из пасти, отплевываясь. — Это не Москва! — голос Мити подхватывали потоки воздуха, растворяя последние буквы, и, скорее всего, Теплов его не услышал. Спиной ударившись о покатую крышу, Митя кубарем покатился вниз, сбивая собой флюгер, черепицу и сметая голубиный помет. «Тебе пока рано в Москву, Митенька! Надо напитаться кровушкой, Митенька! А тут ты и сам молвил, что поживиться можно. Без жертвочки я не смогу помочь тебе!» Ровный сарай с удовольствием принял Митю на свою прямую кровлю и откинул его, как только он коснулся ее. Сам того не замечая, Митя оказался на пороге дома новгородского дьяка, где они еще недавно бурно праздновали свадьбу. Навалившись на дверь, Митя выпал на ковер. — Андреюшка… — пролепетала Настасья, бросая на пол тарелку. — Вернулся, родненький! Где же тебя носило? Почему же ты такой чумазый? — Знал бы я, Настасьюшка, знал бы я… Настасья, скорчив страдальческое лицо, бросилась было к Мите на плечи, но тот отстранился, ковыляя к столу. Он устало присел, выправляя перекрученный позвоночник. Только отошел от прошлых увечий, как навалились новые. Хотелось помолиться Богу, но Велесу уже нельзя было, а как к Чернобогу подходить — Митя понятия не имел. Кости гудели, срастаясь обратно, а похлебка была не только на столе, но и в Митиной голове. Пока Настасья ворковала вокруг внезапно объявившегося мужа, Митя пытался уйти от убийства, выбежать от богачей и скрыться, чтобы даже Чернобог не нашел. Он — не убийца. — Андреюшка, вот, поешь! И Митя начал есть. Какой же ужас его охватил, когда он понял, что забылся и вкусил человеческие яства. Чернобог предупреждал, что теперь про пищу и мечтать не надобно — Москва была ближе, чем вкусная стряпня. Как только похлебка очутилась в желудке, Митю вырвало прямо на стол и на Настасью. Вместе с недожеванной едой вышли липкие черные сгустки. Мир помутнел, и Митя провалился в кошмарный сон, где он будто и не спал вовсе, а бодрствовал. Но, как и в любых своих сновидениях, собой он не владел. Чернобог управлял им, как деревянной куклой на ниточках. — Неугодная девка! Такую дрянную похлебку приготовила! Жрать невозможно! Конюху-то, поди, в три раза слаще готовишь, нежели мне — мужу твоему! — настоящий Митя в этот момент пытался скомкаться в маленькую мышку и юркнуть в щель. Забрать гадкие слова и убежать. Но тот Митя, который сейчас командовал его телом, — вовсе не пытался остановиться. Пощечина обожгла щеку Настасьи, и она поутихла, присела, будто тоже хотела раствориться. Плакала она громко, и все время смотрела в глаза, пытаясь увидеть в злых склерах прежнего Митю. Точнее, ее мужа — Андрея. Не успела Настасья отойти от первого удара, как за ним последовал второй, и, закрывшись руками, она упала на пол. На грохот никто не сбежался. Жили они с родителями Андрея, со всеми слугами, но им было удобно не слышать рыдания. — Андрей! Я… Я не хотела! — подползая к ногами Мити, Настасья обхватила его за голень и прижалась. С кашлем Чернобог чуть не выпал через рот, и Митя сам почти пробудился, нагнулся к ней, в попытках утешить. Кожа на груди оттопырилась — кто-то иной бился совсем рядом с сердцем. Митю откинуло назад, в самый дальний угол своего сознания, и теперь он был лишь зрителем. Схватив Настасью за светлую косу, Митя саданул ее лбом о стол. Горшок с похлебкой подпрыгнул, и остатки выплеснулись фонтаном. — Поганка! Значит, правду говорят, что ты с конюхом?! Настасья прихватила сломанный нос ладошкой и отползла дальше, к печи. Митина голова наблюдала за ней, как хищник за добычей. Теперь она стала козленком из той сказки. Как бы Митя не просил, как бы не кучился перед Чернобогом, оставлять все, как есть, тот не желал. Если бы Митя только знал, что может сделать этот гад, то никогда в жизни бы не повелся у него на поводу. Но сейчас было поздно. — Да ты и сам с конюхом! — завизжала Настасья. Чернобог в облике Мити вновь приложил ее кулаком. Что-то внутри щелкнуло, когда по ледяным ладоням потекла долгожданная кровь, а Настасья безвольно завалилась, словно веник, и больше не вставала. Митю отпустили. «Ты бы никогда не сделал этого сам! Ты еще слишком слабенький для такого дельца! Поэтому я набрался силенок и помог тебе! Теперь у нас есть еще одна жертвочка!» Сдавило черепную коробку. Митя припал на колени рядом с бездыханной Настасьей и смотрел на нее. Он чего-то ждал. Но она не вставала. «Ты молодец, — хвалил Чернобог, ласково обволакивая тенями, убаюкивая, — был послушным». — Нет… — отпрянул Митя, пытаясь сбросить чертовщину, но та словно прилипла к нему намертво. «Ты почувствовал, каково это — быть всесильным! Осталось… Осталось только поехать в Москву, конечно же!» — Чернобог явно лукавил, чего-то недоговаривал, но теперь Митя слушаться его не собирался. Потеря контроля никак не будоражила его. Если бы Чернобог вспахал за него три версты на огороде, тогда — пожалуйста! Но брать такой сильный грех и оставаться безнаказанным — ни за что. Митя понял, что своими руками совершил уже как минимум два убийства только к середине этого долгого и мерзкого дня. Силуэт Настасьи мелькал между деревьев, шел за ним и убегал, когда Митя поворачивался. Следы крови были везде: на руках, на новой одежке, на шее и на сапогах. Они никогда с него уже не смоются. Совесть оказалась сильнее Чернобога. Настасьино мертвое тело будто налипло изнутри, и куда бы Митя не поворачивал голову — она оказывалась посередке. Митя потерялся среди дурмана, среди путанных тропинок правды и лжи. Он не знал, на какую ступить, по которой пойти. — Матушка… — но матушки рядом не было. Ее схватили Ловцы — напоминал Митя сам себе в попытках отрезвить разум. Зато Настасья была тут. Отперев сарай, Митя выцепил среди груды наваленных черенков целую лопату и пошел за дом. Вытянув труп Настасьи через окошко, он спустил его по крыше, и когда все было готово — стал копать яму. Настасья была невысокая, поэтому много потеть не пришлось. К удивлению, усталость почти не ощущалась, а наоборот, только сильнее накатывала магическая энергия. Особенно, когда он глядел на избитую тушку. По тусклым венкам на запястьях заструилась черная вода. Перед прощанием Митя попросил у Велеса за Настасью, как полагается, и засыпал землей. Вот только Чернобогу это ой как не понравилось, и он в наказание решил оторвать Мите все пальцы. Их совсем не жалко. Чернобогу неинтересно будет смотреть на него без пальцев, догадался Митя. Беспокоиться за них не стоило. В Москву еще рано. Если Чернобог удумает так вести себя и там, то Митя не только и матушку не спасет, так еще и сам сгинет. Или Зилия за ним попрется и тоже помрет. — У меня матушка в темнице волком воет, а я о танцах смел задуматься, — пнув камушек, Митя обратился к повисшей тишине. Лес ему не отвечал. Это был чужой лес, совсем не Кручинский и такой далекий. «Так танцы — это славно! Это нас радует», — лепетал Чернобог между Митиных слов, не давая продолжать мыслить в одном направлении. — Мне надобно с тобой более ближнее знакомство заиметь. Чего про тебя в грамотах пишут? — неожиданный умный вопрос со стороны Мити застал Чернобога врасплох, и тот умолк на некоторое время. Митя уже добрел до перекрестка, как ему в затылок прилетела небольшая палка. Обернувшись, он недвижно замер. Около указательного столба стояла матушка. Ком недоверия скатывался под языком, и Митя сделал неосторожный шаг вперед. Матушка дымно растворилась, а вдоль дороги пробежали три полупрозрачных тени. — Ничего, скоро я над вами смеяться буду. «Не серчай, Митенька! Это помощнички твои за тобой наблюдают! Чтобы ты ровно все делишки делал. Ты их просить можешь, о чем угодно!» Уставившись на исчезающую в темноте линию горизонта, Митя раздумывал о танцах. Какие они были, какие можно было сотворить в следующий раз, какая музыка ему понадобится. И Чернобог ему поверил. Федька в хижине уже не топился, только подкидывал хвороста для варки. Дверь предательски скрипнула, выдавая Митю с потрохами. Убег он еще в ночи, а Зилия, поди, уже давно встала. — Митенька! — как только он оказался в поле ее зрения, колдунья сразу же налетела на него с крепкими объятиями. — Куда же ты пропал?! Митя не на шутку испугался. Подумал, что если Зилия начнет задавать такие же вопросы, как и Настасья, не прикончит ли Чернобог и ее? Но он отмалчивался. — Что у тебя с ручками, Митенька? — Зилия уже рыдала взахлеб, трогая культи, которые торчали из-под рукавов. — Это все он! Дворянин! — Митя крутился, указывая то на одно, то на другое. Три незаметные тени выстроились в шеренгу позади Зилии и, кажется, даже хихикали. «Помощнички». Их род деятельности был точно так же размыт, как и они сами. — Я с тобой, Митя! Я тебя ото всех защищу! — Зилия не понимала. «Мы сделали это вместе, Митя!» — вмешался Чернобог, и Митя даже не сообразил, откуда доносился голос Повелителя. Но ни Федька, ни Зилия его не слышали. — Он говорит только со мной? Или с тобой тоже? — Тише, тише, — шептала Зилия, утирая непрошенную слезу. — Все будет хорошо. Главное, что мы сейчас вместе… Она зарылась пальчиками в его густую шевелюру и обняла. Поведать о том, какой грех на душу взял и что сделал, хотелось прямо тут, но Митя помнил — Чернобог везде. И в первую очередь — внутри него самого. Неясная тревога осела, когда Зилия чмокнула его в щеку. Стало противно, и дурные думы отошли на второй план. Зилия ласково провела по спине ладонью. Все в хижине Федьки раздражало. И кривая печка, и лавки, и глиняная посуда. И сам Федька. Пусть грехи его обратятся валунами, за то, что не настоял на захоронении. Только Зилия могла посоревноваться с Федькой в слабоумии. Доселе Зилия всегда казалась смелой и умной, а сейчас Митя испытывал к ней только жалость. Она была жалкой. Все ее причитания были зазря, все ее ласковые речи проходили мимо. Больше не было восхищения в его очах, когда она открывала рот. — Надо сходить на реку, — Митя ощущал, как дрожала колдунья, и явно не от того, что он был холоден, как январский сугроб. — Мне не надо, — купаться с ней ночью на речке желания никакого не было. Она опять разденется и будет приставать, а Митя один хотел остаться, переварить все случившееся. — Надо-надо! А то придем нашему Повелителю в немилость! Белобог и людям и тварям лесным велел отсиживаться в домах после заката и в полуденный день. Велес трактовал слушаться Белобога, а Чернобог принуждал нарушать заветы своего светлого брата и выходить в поздний час. Чтобы прийти в немилость Повелителю, Мите стоило только задуматься о правильном пути, помолиться и быть честным. Своим спокойным храпом Федька навеял на Митю такое, что он ни вслух, ни в мыслях не произнес, а сразу же согласился с Зилией. Пущай она хоть два раза разденется, да в штаны ему залезет. С хижины Федьки Зилия вытащила какие-то драные тряпки, по ее словам, чтобы обтереться опосля купания. — Не страшись! Больно точно не будет! — она старалась приободрить, как-то вытеснить груз, который повис на плечах несносного мальчишки. Но Мите становилось только хуже. Не то что купаться, даже смотреть на Зилию он не хотел. Она, бедная, так запереживалась, что совсем не разглядела чужую кровь, которая его обляпала. Но когда Митя потянулся снять рубаху, замер: на одеже не было и следа. С реки дуло приятным прохладным ветерком. Запах сырости смешался со свежей травой, и стало на мгновение даже лучше, чем было. В воде отражалась круглолицая луна, разбросанные по темно-синему полотну-небу звезды и нагнувшиеся на водопой деревья. Сначала нырнула Зилия, а потом подала руки Мите, помогая ему окунуться. Она часто делала так в детстве, когда Митя еще помещался в чугунный таз, а колдунья купала его до сморщившихся ладошек. Когда он все же погрузился в реку по плечи, Зилия набрала воду и тонкой струйкой вылила ему на голову: — Чужая слеза, как с лебедя вода! Ласково слово, что вешний день! Ласковое слово лучше мягкого пирога! Нетрудно ласково слово, да споро! Дикий зверь ласковому слову рад! Дикий зверь обратится в покорную птицу! Заметив Митино напряжение, Зилия оступилась, подождала погодя и продолжила зачитывать: — Добру расти, худу по норам ползти! Добро кверху, а худо ко дну! Нестерпимая боль разрывала. Закричав, Митя занырнул, ударяясь о песчаное дно, чтобы хоть как-то облегчить свои страдания. Брыкаясь под водой, он словно сбрасывал с себя кого-то, но вопли Чернобога заглушить не удавалось. Ему на шею словно сел тот ожиревший Савин, так сильно потянуло вниз. Вынырнуть получилось только с помощью Зилии. — Навий владыка! Пощади раба своего, Дмитрия, не мучай зарод творящий, не дажди худа, не дажди лиха… Она просила Чернобога за Митю, а Митя в это время сразу молиться начал, да так тихо, что глас его напрочь смешался со звуком падающей водицы: — Батюшка с зеленой бородой, с ясными очами, с грозными бровями, не гневись, улыбнись, добрым делом отзовись! Одари меня, раба твоего, Дмитрия, ясным виденьем, чтобы зреть я мог, все сокрытое! Одари меня слухом филина, чтобы слышать мог, голос пращуров! Одари меня нюхом песьим, Чтобы чуял я беду загодя! Надели меня силой грозною, колдовской своей, безграничною. Батюшка лес… «Кому ты молиться удумал, сын суки?!» — внутри запротестовал Чернобог. Рвал недавно зажившие органы, бился о прутья ребер, пытаясь вырывался наружу, гулко выл и кричал. Поглаживая ключицу сверху вниз, Митя прикрыл веки. — Лесу, лесному духу, прародителю своему — могучему дубу, — твердо сказал Митя, чтобы донести это до Чернобога. — И не тебе властвовать над природой. Завтра буду кланяться утреннему солнцу и запретить ты мне это не вправе. Леса, поля, небеса, тучи, реки, огороды и прочие неодушевленные вещи не имели стороны. Они не принадлежали ни Нави, ни Прави. И молитву можно было отдавать любому погодному явлению без привязки к Божеству. Чернобог вкусил аргументы, прикопаться не мог. У Мити же были свои корыстные планы. И безмолвный до этого густой лес отозвался ему спустя столько времени. Он получил лешевское благословение.