«Это будет большая чудесная история. Ведь полюбить человека, отвечающего тебе взаимностью — это само по себе чудо. А еще лучше и важнее найти в нем родственную душу. По-настоящему родственная душа — это тот, кто понимает и любит тебя, как никто другой. Кто всегда рядом, что бы ни случилось. Будет немало всего, жизнь разнообразна и сложна. Но вдвоем всё будет в лучшем виде». — Сесилия Ахерн, «P.S. Я люблю тебя»
sia — elastic heart
Токсичные отношения — это дерьмо, но из категории тонких, таких, какие изначально благоухают цветами, обещаниями и обоюдным доверием, чтобы после превратиться в лютый манипуляционный пиздец, зачастую, да, с применением физического насилия, но, как правило, насилие моральное превалирует над всеми позитивными качествами. Удивительный факт такого абьюза: жертва подобного взаимодействия настолько привыкла считать себя такой, о какой говорят «недостаточно», что не воспринимает подобные отношения как нечто неправильное — как правило, психологически настроенная на то, что абьюзер над ней доминирует, знает лучше, видит больше и является якобы единственным, кто её, такую всю из себя «недостаточную», но всё же полюбит, жертва искренне полагает, что всё происходит так, как должно. Это та самая связь, которую разорвать тяжелее всего: бесконечно подавляемая, жертва становится сабмиссивной и зависимой от мнения и действий абьюзера — не потому, что она слабая или же реально не достойна внимания, отнюдь; от токсичных отношений не застрахован никто, даже самые сильные люди, просто такое случается, что авторитет умеет надавить на самые болезненные точки другого человека, подчиняя его своей воле себе в угоду. Не исключено, что абьюзер и сам не до конца понимает, что является разрушением для человека, с которым встречается, и всё, что происходит с личностью его партнёра, как правило, зачастую характеризует слабостью или словом «нытьё», перманентно ставя себя на первое место в силу своего эгоизма, который нельзя осуждать, ведь это нормально — быть у себя на первом месте. Намеренное игнорирование чужих интересов, их подавление, принижение и нежелание разделить с человеком всё то, чем он хочет поделиться с тем, кто ему дорог. Постоянное давление на чужую личность путём вечного выбора, исход которого будет заведомо определён: «Или ты со мной, или со своими друзьями», «Или по-моему, или никак», «Или ты делаешь так, как я говорю, или мы расстаёмся». Постоянные манипуляции («Докажи, что ты меня любишь»); проверки («Тебе же нечего от меня скрывать? Тогда покажи мне свои переписки и дай пароли от всех соцсетей»). Снятие ответственности («Меня так воспитали», «Вот такой я у тебя»); горделивость («Назад приползёшь, первым не буду писать»); уступчивость, которую воспринимают, как слабость («Я, что, тряпка?»). Всё это — показатель токсина, и, глядя на подобное со стороны, всегда невольно задумываешься, всё ли в порядке с головой у тех, кто состоит в отношениях подобного рода, да и можно ли это вообще назвать отношениями. Как правило, абьюзеры проявляют подобную модель поведения в том случае, если у них были проблемные отношения внутри семьи или же, например, если они сами состояли в таких отношениях в прошлом, а сейчас, стараясь «не повторять старых ошибок», бессознательно уходят в гротеск. Огромную роль играют также воспитание и менталитет, в котором человек был воспитан, конечно же — факторов, на самом-то деле, можно найти великое множество, но в здравом уме, глядя на такие вот пары, ты думаешь только о том, что тебе постоянно кого-то, да жалко. Слыхали о таких, про кого говорят: «Не лезь к ним, они вместе, значит всех всё устраивает»? Видели тех ребят, которые, стоя напротив своих разозлённых половинок прямо на улице, виновато мямлят в телефон: «Извини, не смогу сегодня, дела»? А видели тех, которые: «Он бьёт меня, но меня больше никто не полюбит»? Не исключено, что абьюзер и сам не до конца понимает, что является разрушением для человека, с которым встречается, и всё, что происходит с личностью его партнёра, как правило, зачастую характеризует слабостью или словом «нытьё», перманентно ставя себя на первое место в силу своего эгоизма, который нельзя осуждать, ведь это нормально — быть у себя на первом месте. Пак Чимин понимал. Давал себе полный отчёт. И это то ли насмешка судьбы, то ли, чёрт его знает, что такое, потому что Чон Хосок относительно плотно знаком с этим парнем почти два грёбанных года, и никогда бы подумать не мог, что с ним что-то может быть совершенно не так: всегда вежливый и обстоятельный, преуспевающий, из богатой семьи, он всегда выделяется на фоне всех своих одногруппников, но никогда не кичится деньгами родителей. Напротив: по словам окружающих, этот парень из тех, кто всегда угостит после особо тяжёлой практики, поговорит с хореографом, предлагая другую кандидатуру солиста вместо себя на очередной отчётный концерт. Чимина все вокруг обожают: отзывчивый, добрый, красивый, он всегда умеет поддержать и приободрить в нужный момент — и даже ребята с отделения современного танца относятся к нему... снисходительно. Просто потому, что это Чимин, которому и без того все дороги открыты, но он умело и с озорной улыбкой тащит рядом с собой любого желающего. Чимин — это синие волосы, пухлые губы и лицо, как у модели с обложки. Тонкая талия, высокий голос, заливистый смех, тяга к тактильности, невозможная гибкость и отточенные движения. Стопроцентно убитые ноги (как у них у всех) и, на первый взгляд, открытое проявление дружелюбия абсолютно ко всем. Хосок с высоты своего второго курса знает точно, что у этого парня толерантные родители и окружение, а это значит, что Пак может позволить себе открыто сказать о том, что он гей. Да, он гей, который состоит в отношениях, но это не мешает огромному количеству девчонок со всех факультетов пытаться с ним сблизиться... и ненавидеть паренька с музыкального факультета, с которым Пак состоит в отношениях. Хосок видел его раз или два — темноволосый, ужасно худой, глаза часто в пол и явно чувствует себя некомфортно в постоянной толпе поклонников и поклонниц своего бойфренда. Непримечательный — и это всё, что о нём можно сказать, а дальше он не копал: некогда было, да и не интересно. В любом случае, он не стремится узнавать Пак Чимина так хорошо, как другие — тот же, в свою очередь, напротив, часто на совместных устных парах обращается к нему за помощью: поделиться конспектом, попросить скинуть домашку, а на встречное недоумение Хосока, почему именно он, как-то плечами пожал, чтоб подмигнуть и ответить: — Потому что жопу не лижешь, — и, в принципе, это был один из тех поводов, когда впервые невольная мысль мелькает о том, что «а он реально неплохой». Просто потому, что прямо сказал. И, конечно, из-за того, что не относится к нему со свойственным балетникам снобизмом и острой насмешкой, а так, по-простому. Возможно, это и есть часть его очарования, чёрт его знает, но Хосок действительно хмыкает одобрительно после этого короткого пояснения и, кивнув, принимает ответ как убедительный. И на этом, наверное, всё: он совершенно не понимает, по какой причине в один день Пак подходит к нему и, широко улыбаясь, предлагает поехать на тусовку вместе с местной «элитой» куда-то в большой загородный дом — на недоуменное выражение на хосоковом лице только пожимает плечами и говорит что-то о том, что будет круто, если балетники и современники начнут взаимодействовать друг с другом. — Твои меня сожрут, — замечает Хосок, глядя на него, как на больного. — Возьми с собой своих, — предлагает Чимин. — Будет весело. — Все нажрутся, начнут спорить о направлениях и подерутся. Оно тебе надо? — задумавшись, Чон понимает, что его лучший друг Тэхён реально способен на нечто подобное, если переберёт. — Вот и мне нет. Идея — дерьмо, бро, но спасибо за приглашение, мне очень приятно. И в этот момент он его видит, робко замявшегося около покрытого бежевой штукатуркой угла коридора, отводящего глаза с еле различимым вздохом. В простой чёрной толстовке, рваных светло-голубых джинсах и в кроссовках белого цвета, бойфренд Чимина с музыкального факультета терпеливо ждёт в отдалении, пока тот, наконец, наболтается. Не хочет сам подходить? По нему видно, что интроверт. Но тогда почему встречается с таким, как Чимин, вокруг которого всегда десятки людей (нет, почитателей), готовых ловить каждое слово своего предводителя? Потому что любит настолько, что готов потерпеть? Впрочем, это Хосока ни хрена не касается. Всё, что он может — это указать острым подбородком в сторону этого безымянного парня и сказать: — Твой парень стоит там. — Пусть стоит, — наморщив нос, словно в брезгливости, отвечает Чимин. — Я не хочу с ним разговаривать, — и, возможно, Хосоку не стоит делать какие-то поспешные выводы или задаваться вопросами, но вид у парнишки там, в отдалении, действительно очень побитый и будто бы виноватый. Поссорились? Может быть. Не его это дело, вообще-то. Однако: — Но он ждёт тебя. На него люди смотрят. — Пусть смотрят, — пожимает плечами его собеседник. — Если ему нравится позориться, что я сделаю? Будет думать в следующий раз перед тем, как меня обижать, — и, Чон не уверен, конечно, но почему-то ему на первый взгляд кажется, что Чимина очень сложно обидеть. Настолько, чтобы он так показушно игнорировал своего бойфренда, который явно испытывает ужасный дискомфорт в ожидании. Но времени задуматься ему не дают: Пак, широко улыбаясь, снова на него давит со своим предложением: — Давай же, Хосок-щи! Будет весело! — и в этот момент Чон сталкивается взглядами с этим парнем с музыкального фака, и глаза у того кажутся очень несчастными — обмен зрительным контактом длится всего с пару секунд, однако этого оказывается достаточно, чтобы тот вздрогнул и поспешно отвёл глаза, а мысль о том, что, возможно, тому тоже придётся присутствовать на этой тусовке в гордом одиночестве, закралась в его дурацкую голову. Поэтому, вздохнув, Хосок вдруг кивает — внезапно даже для себя самого — и отвечает негромко: — Кинешь мне сообщением адрес, место, время, всё такое... окей? — Без вопросов, — удовлетворённо кивает Чимин. — Девчонки обоссутся от восторга. Знаешь, Хосок-щи, ты многим нравишься — по крайней мере, из моего окружения. Знал бы ты, сколько красоток хотели бы встречаться с тобой! — Я не уверен, что они будут мне интересны в романтическом смысле, — невесело усмехнувшись, замечает тот, а пухлый рот Чимина складывается в идеальную «о» за секунду до того, как он прижимает пальцы к губам и шепчет едва не с восторгом: — Ты тоже гей? — Всё возможно в нашей среде, — туманно отвечает Чон. Он этого парня совершенно не знает, а, следовательно, вот так вот просто тот ответ на этот вопрос не получит. У Хосока нет богатых толерантных родителей, которые примут его любым, но есть отец — строгий риэлтор, и мама — нотариус. Здесь абсолютно не пахнет ни принятием сексуальности сына, ни какими-то ни было «я буду тебя любить любым». Окей, Хосок поступил в институт искусств уже как почти полтора года назад, и помирились они только... недавно? Может быть, около трёх месяцев назад или вроде того, а до этого он буквально смирился с тем, что быть ему сиротой при живых-то родителях, которые хотели видеть его в «устойчивой» профессии. Экономистом, например. Или врачом, как сестра. Или юристом. А он взял — и подался на отделение современного танца, что для них является жутким позором: творческий в такой-то приличной семье! Наладить их отношения помогла, как ни странно, любимая нуна, которая провела подробную лекцию о том, что в современных реалиях творческая профессия — это не так уж и плохо, а профессии, которые «гарантируют успешное будущее», как правило, очень часто оказываются совершенно не нужными. — Я сказала им, что конкуренция на рынке труда сейчас очень большая, — это то, что сообщила ему Давон по телефону тем вечером, когда предложила приехать на каникулах домой в Кванджу и помириться с родителями. — Они меня услышали. Тем более, что я рассказала им, что ты не на пилоне танцуешь, а занимаешься действительно сложным делом, которое требует огромной отдачи. — На пилоне с бухты-барахты тоже просто так не покрутишься, — не смог не вставить Хосок, чувствуя огромную нежность по отношению к своей хрупкой сестрёнке, которая столько усилий приложила к тому, чтобы спустя долгое время родители смогли с ним помириться. — Ты понял, что я имею в виду. В любом случае, приезжай на каникулах, Соксок-и, — и хихикнула. — Уверена, всё будет нормально. Они отправят тебе деньги в ближайшее время. — Мне хватает со стипендии и гранта, — буркнул Хосок. — Запомни одну простую вещь: не отказывайся от денег, когда тебе их предлагают. Вдруг ты слетишь? Что тогда? Не бросать же учёбу. Положишь на счёт под процент. — Они действительно хотят выслать мне так много денег, что мне придётся класть их на счёт? — Да. Потому что, если быть до конца откровенной, папа чувствует себя просто ужасно из-за того, что случилось. Ты просто представь, каково это — обижаться на своего ребёнка целый год! — Абсурдно: я всё ещё их ребёнок, о мечте которого они знали с самого детства. Я, что, просто так убивался в танцевальных студиях? То, что им было плевать, как я живу, не значит, что... — Они думали, что ты вернёшься, если поймёшь, что тебя никто не поддерживает. — Дерьмовая тактика, особенно для ребёнка, не так ли? Я всё равно не вернулся. — Ты всё равно не вернулся. И я убедила их, что современные хореографы тоже могут получать много денег. Приезжай. Так что, нет, Пак Чимин с балетного отделения, человек, которого Хосок даже своим другом не может назвать, ты не узнаешь ориентацию парня, который стоит напротив тебя. Просто потому, что он — это не ты, у него нет тех ресурсов, которыми располагаешь ты сам. Ему ещё лучшему другу торжественно сообщать, что им предстоит удивительный вечер в компании тебя и тебе подобных, а холерик Тэхён за такое может и по еблищу дать, назвав предателем родины. Но вид парня, который, вздохнув, переминается за спиной Чимина с носков на пятки, почему-то вызывает в сердобольном Хосоке какое-то чувство жалости, и сейчас Чон искренне надеется, что тот ловит его ментальный посыл. Что-то в духе: «Хей, я тоже не хочу туда идти, но ты один точно не будешь!». Потому что Хосок будет там. Даже если со сломанным носом. — Твой парень, — напоминает Чимину, кивая в сторону вздрогнувшего при этом жесте пацанчика. — Вы давно вместе? — Месяцев... — и Пак морщит лоб. — ...восемь? Где-то так, да. Я не запоминаю даты или события, если они не касаются выступлений. А что? — И часто он тебя обижает? — вскинув бровь, интересуется Хосок. — Выглядит безобидным максимально, вон, ждёт тебя, как преданный пёсик, а ты на него — ноль реакции. — Своим тупым поведением — часто, — хмыкает. — Пусть ждёт. Я уже сказал ему, что если он не прекратит вести себя, как ебанат, я его брошу. Как видишь, не перестаёт — значит, пойдёт нахуй из моей жизни. Я не держу в ней мусор. — Ты только что назвал человека, с которым встречаешься... мусором? — негромко проясняет ситуацию Чон. — Человека, с которым ты проводишь свободное время, которого любишь, который дал своё сердце тебе на хранение? — Свободное время я провожу в зале, Хосок-а, как и любой, кто хочет чего-то в этой жизни добиться, моя единственная любовь — это танец, на сейф в банке не очень похож, а чужая личная жизнь, насколько я знаю, тебя ебать не должна, — кривит губы Чимин. — Но только если, конечно, ты не хочешь занять место Юнги. Но тогда придётся встать в очередь и быть готовым к тому, что я люблю часто трахаться. «Мерзость», — это первое, что думает Хосок в эту секунду, глядя на чужие глаза, подведённые чёрным карандашом. «Пак Чимин — мерзкий», — оформляется мысль уже через секунду, но вида он никак не подаёт. Единственное, что понимает — на тусовке, кажется, быть просто обязан, главное, наверное, не нажраться и не дать местной королеве в ебало. С другой стороны, для этого всегда есть Тэхён, а ему много поводов совершенно не нужно: достаточно будет только одного блядского слова в адрес их, современников, и бомба рванёт. И Чонгук точно такой же — Хосок всё ещё не понимает, как эти двое друг друга ещё не убили, потому что периодами атмосфера между двумя его друзьями действительно накаляется до температуры действующего вулкана. Однако тут, как говорится, выхода два: либо лопатой по морде, либо членом по лбу, и Чон будет врать, если скажет, что второй вариант ему нравится куда меньше, чем первый. В любом случае, прямо здесь и сейчас он почему-то ощущает острую потребность дать Чимину по лицу самостоятельно, а потом задать вопрос тому мальчишке — Юнги, — который будет звучать простым: «Почему?». «Почему ты встречаешься с тем, кто зовёт тебя мусором?» «Почему ты, как собака на привязи, ждёшь того, кто к тебе не спешит?» «Почему ты на себя самого наступаешь в угоду другому?» Что-то из этого. — Ты в курсе, что когда ты говоришь такое человеку, которого даже другом назвать не можешь, то это как минимум к тебе не располагает? — с каменным лицом произносит Хосок. — Тем более, что ты отзываешься так о том, кого зовёшь своей парой? — Я ему могу это и в лицо сказать, — пожимает плечами Чимин. И, развернувшись на пятках, идёт по коридору вперёд, демонстративно игнорируя своего бойфренда, на лице которого читается выражение острой тоски и смешения, чтобы смирения — после. Цыкнув, Хосок смотрит вслед этой сволочи, а потом, убедившись, что Пак не вернётся, какое-то время раздумывает... но мыслительный процесс длится недолго, а он по своей натуре тоже своего рода холерик, и по этой причине около Юнги оказывается уже через несколько секунд, чтобы, нахмурившись, посмотреть тому прямо в лицо. Милый. Это первое, что приходит на ум, когда бойфренд Чимина, откинув с глаз чёрную чёлку, смотрит на него снизу вверх. Бледный, скулы широкие, лицо круглое, нос-кнопка, слегка приоткрытые губы не очень пухлые, во взгляде затравленность. Действительно милый — Хосок впервые видит его так близко, а потом, склонив к плечу голову, интересуется: — Как тебя зовут? — Мин Юнги, — голос негромкий и низкий. Слегка хрипловатый и с отдушкой не местного говора: какого именно из диалектов, Чон пока не совсем понимает, но гласные тот тянет с нездешней ленцой и мелодикой, которая сеульчанам не свойственна. Ещё ярко выраженная даже в нескольких звуках, что значит одно: пацан пока плохо прижился, мало коммуницирует с носителями Кёнгидо и, возможно, часто ездит домой. Почему Хосок на секунду об этом задумывается, не знает и сам. — Ты с факультета музыкального искусства, ведь так? — Музыкальное искусство эстрады, если быть точным, — почти шепчет парень, выглядя неожиданно настолько потерянным, что его как-то обнять хочется даже. Он выглядит куда моложе своих лет, держится весьма напряжённо, даже, можно сказать, достаточно нервно, и всё время косится в ту сторону, куда несколькими секундами назад ушёл его бойфренд. Ах, простите, Хосок сделал несколько ошибок в словосочетании «кусок говна». — Пары кончились? — продолжает допрос. — Да, — хлопая глазами, блёкло отвечает ему Мин Юнги. — А что? — Давно? — Часа полтора-два назад? Где-то так, — и неловко руки засовывает в большой карман худи, вздыхая прерывисто. — И ты всё это время его ждал? — вскинув бровь, уточняет Хосок. Мальчишка кивает — вот блять, а — и неловко ведёт плечом перед тем, как вздохнуть. — Он пошёл в сторону залов. Ты же понимаешь, что, ну... — «он не вернётся в ближайшее время, потому что ему, кажется, на тебя глубоко поебать». — Да, я знаю, — кивает ему Мин Юнги. — Он не вернётся, потому что ему всё равно, да? — и улыбается, нервно хихикнув: — И я прождал его зря. Думал, мы поговорим. Не получится, видимо. Уже вообще никогда не получится, хотя, я думаю, если бы он захотел расстаться со мной, то сказал бы, чтобы я не приходил на вечеринку. А он так не сказал. Айщ, — и, помотав головой, снова смотрит прямо Хосоку в лицо. — Извини, пожалуйста, ладно? — За что ты извиняешься?.. — растерянно моргает танцор. — За то, что я занимаю твоё время, — и тот улыбается робко и мягко. — А ведь я даже не знаю, как тебя зовут, извини. — Чон Хосок, я с отделения современного танца и подошёл к тебе сам. Хочешь, пойдём, прогуляемся? Вид у тебя, как у побитой собаки, жалко смотреть. — Но... — и снова взглядом — в сторону залов. Цыкнув, Хосок беспардонно кладёт руку на чужое плечо и заставляет на себя посмотреть перед тем, как припечатывает: — Если ты продолжишь бегать за ним, он так и продолжит вытирать об тебя ноги, словно ты какая-то половая тряпка, ты понял? Он сейчас ждёт того, чтобы ты к нему прибежал. А ты не беги — сломай систему, окей? Какой кофе ты любишь? Мин Юнги опускает глаза, чтобы снова вздохнуть и замолчать на какое-то время. Не очень надолго, наверное, Хосок точно не знает, однако ему эти мгновения почему-то кажутся целой огромной бесконечностью, где есть Пак Чимин — ублюдина-балетник (были бы тут рядом Чонгук и Тэхён, воскликнули бы что-то вроде «Ебать неожиданность!», а потом бы впились друг в друга испепеляющими взглядами, как и всегда), он, Чон Хосок — не самый лучший психолог, и вот эта вот жертва абьюза. То, что его новый знакомый именно жертва токсичных отношений, сомневаться не приходится по ряду причин. И, да, Хосок точно знает, что это не его, чёрт побери, дело, но пройти мимо этого парня почему-то не может — уж слишком самонадеянно выглядел Пак и уж слишком разбито — Юнги. Юнги, который бормочет под нос: — Американо. — Забились, — и Чон ему широко улыбается. — Погнали, я тебя угощу.***
— Ты принял приглашение кого, блять, куда? — это Тэхён. Ему, как и Хосоку, только-только исполнилось двадцать один, и он объективно танцует почти столь же хорошо, как и умеет складывать сложнейшие нецензурные конструкции в адрес всех неугодных на своём жизненном пути. Он из той категории крутых парней, которые часто могут вести себя абсолютно нескладно — даже не подумаешь порой, что он реально танцор, однако не лишены природного очарования и умения себя преподать. У него искромётные шутки, совершенно потрясающая улыбка, невозможно роскошные густые тёмные волосы, в которые добрая половина их отделения мечтает запустить свои пальцы, и весь из себя он такой обаяшка, пока рот не откроет: вот тогда можно, в принципе, и понять, что пока они обучаются искусству современного танца, Тэхён посещает факультатив матершины. Особенно, когда он до ужаса зол, что частенько бывает, когда в зоне доступности ходит... — Ты вообще пизданулся, Хосок? Сходи, блять, умойся, — вот этот конкретный Чонгук, который относится к другой категории крутых парней: этакий «бэд бой» на байке в кожанке и с крепкими бёдрами, которыми хочется, чтобы тебя задушили. Чонгук, он, как бы так выразиться, чтоб по-простому и коротко, сукин сын, вот. В том смысле, что он реально является той самой сволочью, которая подмигнёт тебе в коридоре, ответит на паре, виртуозно обложит хуями, если ты его разозлишь, и сделает упражнение лучше всех в группе без каких-либо усилий — короче, из тех, кого или ненавидеть, или искренне восхищаться. Тэхён выбрал первое, Хосок предпочитает второе, и если первому сложно, то второму между двух этих упёртых быков-доминантов сложнее вдвойне. А сейчас, когда они вдвоём смотрят в упор на него, даже как-то немного неловко, потому что, если верить выражению этих двух рож, они его сейчас затопчут копытами. — Пак Чимина на вечеринку балетников, — как-то фальцетом повторяет Хосок. — И вы идёте со мной. Чонгук в замешательстве чешет свой лоб. Тэхён, хмыкнув, скрещивает на грудаке сильные руки, после чего, склонив к плечу голову, проясняет пару моментов: — Башкой о перекладину ебнулся? — Нет, — вздохнув, отвечает Хосок. — Давно не ебался? Конча ударила в мозг? Ты только попроси, вот этот комар-переросток тебе её отсосёт туда, где ей место, — Чонгук издаёт грубое «Э!», Хосок, вздохнув, терпеливо ждёт, пока кончится цирк, который имеет все риски перерасти в потасовку каждый грёбанный раз, но почему-то всё никак да никак. Тэхён, в свою очередь, фыркает достаточно громко, а потом, глаза закатив, добивает: — Ни хрена. Нет. Это так не работает, бро. Кстати, что за дерьмо ты учудил после пар? — В каком смысле? — хлопает глазами Хосок, с муками пытаясь понять, что случилось и где он уже успел накосячить, но в голову ни хрена не идёт: всё, что произошло с ним после сегодняшних пар, заключалось в чашечке кофе с тем парнишкой — Юнги — и разговора обо всём и ни о чём сразу. Он, как Чон и предполагал, оказался нездешним: родом из Тэгу, поступил в столицу, преследуя свою мечту стать когда-нибудь композитором или музыкальным продюсером. Добрейшее создание, от наивности которого Хосок закатил глаза миллион тысяч раз: искренне верит в добро в людях и даже мухи не обидит. А ещё очень скромный и по понятной причине запуганный. Вернее, Хосок, конечно, может только догадываться, однако не слепой и видел, как его новый знакомый постоянно кидал взгляды на экран телефона, на который ни одного уведомления, к слову, так и не пришло. — Типа, ты пошёл на свиданку с чужой сучкой, — гоготнув, сообщает второй мужлан, тот, что «бэд бой». — И не просто с чужой, а с сучкой самого Пак Чимина! Эта новость облетела уже весь универ. — Что за уёбский ярлык ты повесил на человека, мудила? — хмурится Хосок, глядя на Чонгука в упор. — Так нельзя ни о ком говорить, кусок ты говна! Это унизительно! — Факты, конечно, — хмыкает Ким. — Но когда у нашего Чонгук-и в черепной коробке был мозг? — Ты охуел? — ровно интересуется Чон, глядя на своего недо-врага. — За базаром следи своим, пока я тебя не заткнул. — Хуём в моём рту? — абсолютно не боится Тэхён. — Хоть бы и так. — Я тебе откушу его, одноклеточное, — фыркает Ким. — Будешь визжать, как девчонка. — Да завалитесь вы нахуй, — морщится Хосок в свою очередь, испепеляюще глядя что на одного долбоёба, что на второго. — И объясните мне уже, что за дерьмо происходит! — Мы тебе сказали всё, что могли. Просто все теперь думают, что ты крутишь шашни с парнем Чимина за спиной у Чимина, — пожимает плечами Тэхён. — Напомню, Чимина, который охуеть, какой популярный подсосок. Какого чёрта ты вообще вляпался в это балетное дерьмо, кстати? Ты, что, решил предать нормальных людей и отправиться в логово к пидорам? — Не все балетники пидоры, — замечает Чонгук, но не потому, что действительно так думает, а, скорее, чтобы оформить доёб ради доёба. — Ты, стереотипный козёл. — Но Пак Чимин — пидор, — отвечает Ким, повернув к нему голову. — Он не пидор, а гей, — чертыхнувшись, поправляет Хосок. — Как и я, Тэ, так что, без шуток, фильтруй свой базар. — Тем более, что сам такой же, — хмыкает Чон. — Нихуя не так, блять! — орёт Тэхён, мгновенно краснея лицом. — С каких пор я вдруг стал заднеприводным?! — Ну, как у тебя на меня начал вставать твой грёбанный член? — морща нос в издёвке, поясняет свой выпад Чонгук. — Это неправда! — То есть если я сейчас ухвачусь за него, тебе будет омерзительно до глубины души, а? — А ты так хочешь за него ухватиться? — скалится Ким, возвращая укол. — Да вы заебали, блять, выяснять, кто из вас больший петух, долбоёбы! — раздаётся вопль Ёндже за тонкой стенкой общаги. — Сам ты петух, блять, иди подрочи! — мгновенно реагирует Чонгук и бьёт кулаком по гипсокартону. В соседней комнате раздаётся нечленораздельная нецензурная брань, Хосок только закатывает глаза и, вздохнув, садится на свою кровать, чувствуя себя абсолютно подавленным. Его дебилы-друзья, а, по совместительству, ещё и соседи по комнате явно чувствуют его настроение, потому что тоже вздыхают (синхронно), злобно испепеляют друг друга взглядами, но ни хрена не говорят друг другу (что удивительно), а просто садятся по бокам от него, помолчав какое-то время. Первым не выдерживает всё же Тэхён: — Что не так? — Всё не так, — уныло тянет Хосок. — Теперь я переживаю, что у Юнги из-за меня будет ещё больше проблем. Он не заслуживает. — Юнги? — и Чонгук хмурится. — Это кто? — Парень Чимина. — А, тот чувак с музыкального фака. А он, что, вообще ни рыба ни мясо? Не может донести своему дружку, что ты с ним не мутишь? — интересуется Ким. — Чимину? — и Хосок косится в его сторону. — Пак Чимину? Блять, я понимаю, что это не моё дело, но... — и он со стоном роняет голову на руки, упираясь острыми локтями в коленки. — Но, блять, он такая тварь, а. — Юнги? — уточняет Чонгук. — Нет же, блять, Юнги даже комара прихлопнуть не сможет. Чимин — тварь. Типа, он... он в разговоре со мной назвал своего парня мусором, а пока звал меня на эту вечеринку, тот... блять, Юнги ждал его, и у него был настолько разбитый вид, что я не мог не подойти, ясно? Он показался мне очень хорошим парнем. Неуверенным в себе. А Чимин просто дал мне понять, что ему наплевать, есть рядом с ним этот парень или нет. Никто не заслуживает, чтобы с ним так обходились. После этого в комнате повисает молчание. Тэхён и Чонгук какое-то время сидят молча, обдумывая всё то, что услышали, и в этой тишине Хосоку кажется, что, наверное, нужно добавить ещё хоть что-нибудь для прояснения своего странного порыва человеколюбия, поэтому, тяжело вздохнув, он дополняет: — Я просто... говорил с ним пару часов. Он живёт тут, в Сеуле, уже второй год, но при этом... не прижился совсем. Имею в виду, он очень робкий сам по себе — возможно, пока, но Чимин его сильно морально задавливает. Не знаю... душит? Ни во что не ставит?.. — Абьюзит, — говорит Тэхён то самое слово, которое его друг так старательно избегал всё это время. — Дерьмово. Но ты не спасатель, чувак. — Всех не спасёшь, — кивает Чонгук. — Это его жизнь, и если его устраивает находиться в таких отношениях с этим козлом, то что тут поделаешь. Побьётся лбом о грабли, в следующий раз будет умнее. Многие через это проходят. — А я говорил, что балетники пидоры, — замечает Тэхён. — Я же тебя попросил, — цедит Хосок не без злобы. — Не-не, ты не понял. Ты гей, а вот Пак Чимин именно пидор. И, разумеется, после того, что ты нам рассказал, мы точно не пойдём на его вшивую тусу, — хмыкает Ким. — Верно, кабан стероидный? — Я тебе челюсть вывихну, сволочь, — любовно сообщает Чонгук. — Хуём. — Ты явно себя переоцениваешь, — широко улыбается Тэхён. — Я хочу... помочь, — неожиданно произносит Хосок. — Кому, бля? — хмурится Ким. — Юнги. Я хочу ему помочь, — говорит Чон уже куда тверже. — Он вообще одинок. Типа, совсем. Нехер ему делать около этого... — Вы видели уже?! — внезапно влетает в их комнату Ёндже без всякого стука, сверкая глазами и выдавая лицом ту самую крыску, которая только что унюхала свежую сплетню. — Что? — апатично интересуется Чонгук. — И какого хуя ты влетаешь сюда, мать твою? Может, у нас здесь оргия, ты после этого срать не сможешь сто лет. — А как это связано? — хмурится их сосед по блоку недоуменно. — Потому что в таком случае мы тебя пустим по кругу, — поясняет Тэхён, и, закатывая глаза на чужой немой шок, немножечко давит, ускоряя процесс: — Так что там? — Пак Чимин буквально несколько минут назад устроил своему парню истерику в другом общажном крыле! — с восторгом сообщает их вестник. — Он прямо приехал к общаге, выпер соседей этого своего музыкантишки и я хуй знает, конечно, что там у них было, но, говорят, этот лох из Тэгу верещал, как свинья. Когда Пак вышел из его комнаты, то просто послал его на хуи всех современников нашей шараги и свалил к чёртовой матери! Короче, не суть, но мне уже кинули видео! — и, начав рыться в карманах, Ёндже цыкает. — Блять, забыл в комнате! Ща, секунду! — и недоуменно моргает, потому что Хосок встаёт с кровати, и, дыша тяжело, вылетает за дверь со скоростью блядского Флэша, оставляя троих парней моргать ему вслед. — Что это с ним? — Открывает благотворительный фонд, — хмурится Чонгук не без вздоха. — Вали отсюда, Ёндже. Нам не всралось твоё видео. — Но... — Кто ему первый засадит? — буднично интересуется Тэхён у Чонгука, будто бы игнорируя присутствие постороннего в комнате. — Ты или я? — Давай подбросим монетку? — Петушары... — морщится их сосед по блоку. — Я передумал. Погнали засадим ему вдвоём одновременно, — предлагает Чонгук. — Без базара, — и Ким встаёт. — Расчехляйся, Ёндже! — Содомиты ебучие! — выпучив глаза, рявкает тот тонким голосом, чтобы выскочить за дверь под двойной громкий смех.***
— Открой! — это Хосок, пытаясь отдышаться хоть как-то после долгого бега, не говорит, а, можно так сказать, требует, игнорируя взгляды всех тех ребят из музыкального крыла их гигантской общаги, которые живут в одном блоке с его новым знакомым. — Блять, Юнги-щи, давай же, а! Ты же знаешь, что я плохого тебе не желаю, окей? Я помогу тебе, ладно? — Так это ты? — интересуется какой-то пацан, высовывая лохматую голову в маленький тесный коридорчик, из которого ведут три двери сразу. — Чувак, поверь, ты уже помог так, как это только возможно, тут такой пиздец был, что аж до сих пор стрёмно. Отвали от него. Он дал тебе понять, что не заинтересован в твоих хуёвых подкатах. — А вы ему помогли чем-нибудь?! — рявкает Чон в свою очередь, ощущая, как в груди давит от колоссального чувства раздражения. — По твоим словам, здесь творился настоящий Армагеддон, но вы хотя бы вышли справиться, всё ли в порядке?! — И попереть против Пак Чимина? — вскидывает брови парнишка. — Уволь, парень. Он ясно дал всем понять, чтобы к его подстилке не лезли. Или, можно так сказать, бывшей подстилке. — Типа... — и Хосок, озарённый догадкой, так и остаётся стоять, хлопая глазами, какое-то время, а потом мучительно давит из себя: — Типа... бойкот? Вы все объявляете Юнги бойкот? — Он самый. Не хочешь проблем, как никто их не хочет, просто свали отсюда. Ты и так дров наломал, повторюсь. Хосок смотрит на незнакомца какое-то время. Может быть, с пару секунд, которые ему необходимы, чтобы дать мысли быстрый анализ, а потом взрывается грязным потоком ругательств, где рекомендует соседу Юнги по блоку сходить на один конкретный орган, захватить туда всех своих знакомых и мерзкую трусость, а также неспособность к эмпатии и банальному человеческому добру. А после, когда испуганный такой тирадой пацан поспешно скрывается в своей комнате, опять долбит кулаком по двери, снова пытаясь отдышаться после потока трёхэтажного мата. Хосок не очень любит ругаться: раньше, до знакомства с Тэхёном и Чонгуком, он вообще фактически не употреблял нецензурную лексику, но так как эти двое на этом простом языке изъясняются вне зависимости от ситуации, волей-неволей нахватался парочки оборотов. Например, как-то раз, опоздав на неудачную практическую пару на пять или десять минут, Ким, недоуменно окинув зал, полный своих одногруппников, бившихся над новой хорягой с тщетностью попыток Пандоры не открывать грёбанный ящик, абсолютно от чистого сердца выдал: «Это что тут за блядский анал-карнавал?». Или, например, взять ту историю, когда Чонгук сцепился с народником сразу после того, как повесил на него ярлык «Пиздушкин чепчик». И, да, Хосоку действительно было достаточно сложно привыкнуть к этим двоим первое время, однако сейчас, наверное, ему куда тяжелее представить себя без них. Типа, просыпаться от звуков будильника, а не от вопля Тэхёна, который уебался мизинчиком ноги об угол стола, а зубы чистить под каверы на Ники Минаж, а не под чонгукову ругань из-за того, что Ким спиздил его йогурт с клубникой (на самом деле, спиздил Хосок, но хуй с два кто что докажет). И вот сейчас, выдав целый арсенал нецензурщины, за который мама ещё года три-четыре назад сдала бы в детский дом, Хосок долбит кулаком по блядской двери, не собираясь сдаваться. И бросать паренька в беде — тоже. Тем более, после того, как ему объявили бойкот — ни за что, насрать, похуй. Плевать на Пак Чимина и его псевдовлияние, плевать на всех тех, кто решит его затравить: скромного и до ужаса доброго мальчишку из Тэгу Чон просто так не оставит. Не может. — Юнги, либо ты открываешь мне дверь, либо я!.. — и, уже занеся кулак, едва успевает себя остановить, чтобы не съездить открывшему дверь парню по опухшему лицу. Вид у него... отвратительный — цыкнув, Хосок беспардонно влезает на территорию чужого жилья и, прикрыв за собой, внимательно смотрит на того, кто прячет взгляд в собственных чёрных носках и набрасывает на глаза чёрную чёлку. Хосоку не нужно спрашивать, как тот себя чувствует: по небольшой комнате с тремя кроватями витает аура тотальной подавленности, но что ему чертовски не нравится — это салфетки. Да, именно: на одной из постелей, смятой сейчас, будто на ней кто-то валялся, лежит пачка сухих салфеток, и всё бы ничего, но они перепачканы красным, а у Юнги не разбито лицо. На нём ни царапины, если быть точным. Прикрыв глаза, Хосок глубоко вдыхает, чтоб медленно выдохнуть в попытке слегка успокоиться. Получается отвратительно. Вернее, не получается. Но его голос звучит до ужаса ровно, когда он задаёт свой короткий вопрос: — Он тебя изнасиловал? — ощущая, как разгорается ярость в груди, когда Юнги на это молчит. — Я убью его. Я клянусь, я убью его. — Не надо, — негромко отвечает Мин. — Я бы не назвал это... насилием. В конце концов, у меня же встал член в процессе. — Ты хотел этого? — повернув голову в его сторону, интересуется танцор. Юнги, в свою очередь, вжимает голову в плечи, но лица не поднимает, а голос его начинает несильно дрожать в тот момент, когда он отвечает: — Нет. Я не хотел. — Это и есть изнасилование. — У меня встал член, Хосок. — А это — физиология. — Я привык. Такое часто случалось, — блять. И, вдруг вздрогнув, Мин резко поднимает на него взгляд тёмных испуганных глаз, чтобы выпалить: — Я не хотел жаловаться! Блять, Господи... — и, зарывшись в волосы пальцами, тянет не без усилий. — То есть... я не хотел, чтобы ты знал, блять, тебе не нужно было этого знать, чёрт, Хосок, извини, я такой придурок, тебе же это не нужно, я... — Стой, — и, подойдя к нему, Чон осторожно перехватывает чужие запястья. Юнги забитый во всех смыслах этого слова: трясётся, абсолютно сейчас перед ним обнажённый душевно, а в глазах читается страх. Однако вся ярость Хосока, которая бурлит в груди в эту минуту, направлена отнюдь не на него, а на того мудака, что решил испортить жизнь парнишке, который ничем ему не был обязан и ничего плохого не сделал. Просто не побежал за ним верной собачкой (из-за Хосока), но пошёл по-дружески выпить кофе (с Хосоком), и, да, Чон действительно чувствует себя виноватым. Даже за то, что Юнги, будучи изнасилованным, реагирует на это явно не так, как должна реагировать жертва. Как он сказал? «Я привык»? Это полный пиздец. Люди не должны привыкать к тому, что к ним относятся, как к бездушной игрушке, потому что каждый — абсолютно каждый человек — уникален и ценен. — Стой, подожди, — это он говорит абсолютно и на контрасте спокойно, разом заглушая в своём собеседнике зачатки истерики. — Тебе не должно быть стыдно за то, что ты чувствуешь себя уязвлённым, окей? Не передо мной. Мы все люди: плачем, смеёмся. Каждому бывает больно и страшно, — и видит, что у Юнги начинают губы дрожать. — Но знаешь, кому должно быть стыдно? — Кому?.. — почти беззвучно интересуется Мин. — Твоему бывшему парню. К чёрту его. Давай ты больше не будешь состоять в отношениях с тем, кто тебе делает больно как физически, так и морально? — это Хосок произносит фактически ласково: этот мальчишка с музыкального фака почему-то вызывает в нём самые позитивные чувства — он достаточно робок и искренен, а ещё открытый, простой, как детская книжка с картинками. И почему-то Чон точно знает, что здесь картинки крайне прекрасны. Откуда — сам без понятия, но Юнги будто бы лучится добром, а то, что с ним случилось — это трагедия, через которую, увы, проходит слишком много людей... в одиночестве. Но одиноким Юнги точно не будет, это Хосок, который, обнимая, позволяет кому-то вволю наплакаться в своё же плечо, как никогда понимает. Однако всё, что сейчас может шепнуть — это негромкое: — Не бойся. Я рядом.***
— Чисто технически, если мы засунем в его балетную задницу сразу два шваберных черенка, то эффект будет тот же. Типа, посмотрим, как ему будет круто садиться на злоебучий поперечный шпагат с разорванной жопой. — Тэхён, — устало тянет Чонгук. — Что? — Мы не будем засовывать Пак Чимину в задницу два черенка швабры, — апатично говорит ему Чон. — Почему это? — возмущается тот. — Это слишком лёгкая кара, — пожимает плечами Чонгук. — То ли дело три черенка. — И никакой смазки. — Кровь — это отличный вариант. — Они не преступники, — поясняет Хосок замершему у стенки Юнги. — Просто дебилы. Ты привыкнешь, но чуть позже. — А это... обязательно? — моргает Мин глазами, опасливо переводя взгляд с одного раскаченного придурка на другого. — Типа... прямо к ним надо привыкнуть? — Ты видишь много людей, готовых надрать зад твоему абьюзеру-бывшему? — вскинув бровь, интересуется у него Чонгук. — Я тебе так скажу: нет. Их не существует, потому что обычно все практикуют на его очке римминг. А мы, вот, затестим на нём черенки трёх швабр сразу, ну разве не прелесть? — и улыбается ему широко, той самой улыбкой, которая у людей обычно вызывает как минимум дрожь, а как максимум — желание хорошенько обделаться. Однако это здесь успешно игнорируется всеми присутствующими, кроме, разве что, может парня, который... теперь с ними живёт. Это странная и удивительно недолгая история. Возможно, пока она происходила, Тэхён действительно успел нарисовать баннер, который гласит «Благотворительный фонд», и теперь он красуется у них на двери с рукописной пометкой «пошёл нахуй, Ёндже», которую добавил Чонгук, когда вернулся после того, как ходил разбираться с заведующим общагой. Не исключено, что Ким на него за порчу своего труда ужасно обиделся, потому что, по его словам, посыл Ёндже нахуй можно было бы и вторым баннером повесить, а не вот это вот всё. Факт фактом: не особо вдаваясь в подробности произошедшего, но Чон каким-то макаром всё-таки умудрился добиться переселения Юнги в их скромную обитель с учётом того, что они купят двухэтажную кровать и вполне себе хорошо так поместятся. «Это против правил, вообще-то», — добавил Чонгук не без скромности, — «Но я всегда был хорош в буллинге, даже если сейчас мы говорим о защите человека от буллинга». Хосок действительно не хочет знать, какую речь этот парень двинул в защиту Юнги. И как много мата в ней было. Но теперь Мин здесь и, кажется, в тотальнейшем ахуе. Вообще, их сожительство не должно быть проблемой: всё равно каждый из них занимается в универе часами, постоянно дополнительно тренируясь — такая уж участь любого, кто хочет реализоваться в творческой профессии, а у танцоров этой комнаты ещё и дополнительно идёт хип-хоп студия, на занятия в которую они ходят неизменно втроём. Просто Хосок всегда хотел заниматься хип-хопом, Тэхён, к слову, тоже, а у Чонгука всё всегда получается лучше, чем у Тэхёна, а лишний повод побесить своего соседа он ни за что не упустит. Но к постоянным притиркам этих двоих реально необходимо привыкнуть, как и к специфике их чёрного, пошлого, грязного юмора про хуи и говно, поэтому, да, действительно чуть больше времени. — Вы... реально?.. — начинает было Юнги, моргая как-то совсем уже осоловело, и Тэхён только вздыхает на это, чтобы подойти к новенькому в их комнате и, положив тяжёлую ладонь тому на макушку, ответить: — Блять, да конечно же, нет. Но мы не дадим тебя больше в обиду, принцесса, так что если тебя кто-то обидит, получит по морде, — а Хосок вдруг обращает внимание, какой же всё-таки этот парнишка с музфака до ужаса хрупкий и маленький рядом с таким кабаном, как Тэхён. Немного угловатый, совсем тоненький и безобидный, пока эта машина стоит напротив него и ерошит чёрные волосы с усмешкой на красивых губах. — Но почему вы так добры ко мне? — непонимающе хмурится Юнги. Чужие лапищи в его волосах ему явно не нравятся, однако, кажется, он совсем не решается скинуть их со своей головы, потому что всё ещё немного побаивается одного из этих двух танков, с которыми Хосок уже почти что сроднился. — Вот такие мы альтруисты, — отвечает Тэхён. — Любим защищать покинутых, видимо. — Что ж тебя не защитили, когда твой мозг помахал тебе ручкой? — ладно, Чонгук действительно долго держался, а Хосок, возможно, отвратительный друг, но начинает отвратительно ржать, потому что, ну, реально смешно. Особенно смешна рожа Тэхёна, которая из покровительственной превращается в каменную, когда он поворачивается в сторону своего недо-врага с коротким и отрывистым: — Отсоси, долбоёб. — Я уж думал, что ты не предложишь! — восклицает Чон, хлопнув в ладоши. — Ты, блять, ёбаный кусок говна, как же я тебя ненавижу! — Неправда, ты хочешь мой член! — Только если в банке, наполненной формалином, усёк?! — Они так всегда? — с немного неловкой улыбкой интересуется Юнги совершенно негромко, осторожно присаживаясь на кровать рядом с Хосоком, а Чон, в свою очередь, чувствует, как отвратительно ему сердце сжимает тисками, когда он видит короткую эмоцию муки на этом милом лице. Кажется, Чимин его сильно порвал, и, чёрт, возможно, он идиот, но: — Ты не думаешь обратиться к врачу? — С чем? — моргает Мин, стараясь игнорировать ругань на заднем плане. — С... — и танцор делает неловкое движение рукой. — Разорванным сфинктером, — и, да, широкие скулы Юнги топит в красном, когда он произносит эти слова, а рот слегка приоткрывается, ровно настолько, что Хосок чувствует в себе потребность добавить быстрое: — Спокойно, чувак. Тебя тут никто не осудит, окей? Это нормально. Мы все геи здесь. — Слышишь, ты! — вопит Тэхён в его сторону. — Два гея и один латентный, окей, — поправляется Хосок незамедлительно, чем вызывает взрыв хохота у Чонгука и неловкую улыбку на губах Юнги. — Имею в виду, тут... случалось всякое. Мы все взрослые люди, мы все занимались сексом и у всех были... казусы. Тебе не стоит стесняться подобных вещей. Чтоб ты знал, около полугода назад эти двое соревновались, кто громче пёрнет. — Я хочу знать, кто победил? — скептически поджав губы, интересуется Мин, визуально немного расслабившись. — Не уверен, — с улыбкой отвечает Хосок. — Это какая-то дискриминация или что? — хмурится Тэхён. — Потому что я победил! — Кто сказал тебе такую хуйню? — искренне удивляется Чонгук. — Твои воображаемые друзья? Сходи, умойся! — У тебя новая любимая фраза? — едко плюёт словами Ким в его сторону. — Я хотя бы расширяю свой словарный запас, чтобы не казалось, что я отстал в развитии в результате сильной черепно-мозговой, — хмыкает Чон. — Потрясающая тяга к саморазвитию, с учётом того, что тебя реально в детстве роняли! — восклицает Тэхён на эмоциях. В комнате повисает болезненная пауза. Чонгук с вытянувшимся лицом смотрит прямо на Тэхёна, Тэхён — на Чонгука, и на его лице отпечатывается явственное «перегнул». Однако потом Чон выдаёт совсем неожиданное: — Откуда ты знаешь? — Да ёбаный блять! — в сердцах восклицает Ким, а потом, резко замолчав, вдруг краснеет и, быстро и грубо откашлявшись, кидает на него злобный взгляд: — Хотя когда было не похуй на то, что ты там чувствуешь. И Хосок чувствует, как его толкают в бок. Повернув голову, он видит неловкую смущённую улыбку Юнги, который протягивает ему свой айфон, на котором открыты заметки, содержимое которых вызывает усмешку и желание мерзко хихикать. «Они ловят друг на друга дикий краш, я прав?» И с улыбкой Чон берёт чужой телефон, чтобы ответить своим: «Это уже все поняли, кроме них самих» Мин фыркает. Возможно, достаточно громко для того, чтобы Тэхён и Чонгук, уже стоящие друг к другу вплотную, синхронно повернули в их сторону головы и одновременно выдали: — А чё смешного?! — и, как в дерьмовом аниме, снова злобно друг на друга зыркнули. — Вы же не обидитесь, если я дам погоняло вашему тандему? — и Мин улыбается мягко-мягко на этих словах. — Я состою во множестве фэндомов, там любимым пейрингам дают названия. — И какое же ты хочешь нам дать? — вскинув бровь, интересуется Чонгук не без интереса. Поджав губы, Юнги задумывается. Но лишь на секунду. — Тэкук. Я буду называть вас Тэкук. — Ха! — и, возликовав, Тэхён поворачивается в сторону своего извечного соперника, даже тыкая в него указательным пальцем для острастки. — Он поставил моё имя первым, а ты знаешь, что это значит?! — И что же? — спокойно интересуется Чон. — То, что я сверху! Я актив в нашем пейринге, понял?! Потому что часть моего имени стоит первой! — Часть твоего имени стоит первой не потому, что ты актив в нашем гипотетическом пейринге, зай, — со вздохом, который Хосок может характеризовать как мученический, поскольку Чонгук выглядит в этот момент тем самым взрослым, который объясняет ребёнку в тысячный раз, почему небо голубое. — А потому что я всего лишь ебу тебя в позе догги и ты стоишь передо мной. В комнате повисает молчание. Но только на пару секунд. — Охуел? — моргает Ким с вытянувшимся лицом. — Просто говорю очевидное, — с острой улыбкой отвечает ему Чонгук, разводя в стороны сильные руки. — С вами, я смотрю, весело, — тянет Мин, неловко посмеиваясь. А Хосок... улыбается. Нет, без шуток: улыбается широко этому парнишке, который, он уверен, ещё раскроет себя и свой потенциал, как только попадёт в здоровую обстановку без травли, абьюза и буллинга. Да, возможно, в их комнате несколько шумно, потому что Чонгук и Тэхён часто (постоянно) ругаются, но это у них флирт такой уебанский, потому что всем здесь очевидно, что эти двое друг за друга будут горой. И за Хосока, к слову, тоже, а теперь ещё и за Юнги, потому что по-другому никак, потому что теперь он в их стае. Так что, да, Хосок, громко смеясь над препираниями этих двоих, почему-то без задней мысли треплет за щеку их нового соседа, а после... смущается этого жеста. Может быть, дело в удивлённом взгляде последнего, а, может быть, и в самом Хосоке, он точно не знает. Но уверен в одном: они мало того, что не дадут в обиду своего нового друга, но и, вдобавок, помогут ему почувствовать себя в Сеуле, как у себя дома.***
— Вы заебали, — спустя два месяца тотального бойкота со стороны балетников, части музфака и постоянных косых взглядов в их сторону в коридорах универа, морщится Юнги, когда они идут на устную пару по истории музыки, лекции которой являются не просто потоковыми, но и объединёнными с музыкантами, поэтому аудитория просто огромна, а народу в ней — тьма, потому что историк злой до пизды и не поленится проверить все списки. Говорит Мин эту простейшую фразу, как ни странно, Хосоку с Тэхёном, а даже не Тэхёну с Чонгуком, потому что они двое пародируют ребят с факультета академического вокала прямо здесь и сейчас — и если у Тэхёна ещё получается сносно, то Чон откровенно плох в этом. Однако это ворчание звучит совершенно беззлобно, потому что окей, это смешно, а Чонгук, подтолкнув их «деда» локтем, только смеётся, запрокинув голову. А Хосок рад. Нет, без шуток: действительно рад, что Юнги открывается им с той самой своей сварливой стороны, которая любит рваные джинсы, тишину, чистоту, пост-рок и хип-хоп на контрасте — теперь, когда Чимина нет в зоне радиуса, Мин не выглядит таким уж затюканным, каким был в момент их знакомства. Даже не так: скажи кто Хосоку, что вот это будет, как верный щенок, ждать кого-то зря почти два часа, он ни за что не поверит, потому что их Юнги на того Юнги вообще не похож — не стесняется сказать, что ему что-то мешает, шутит искромётные шутки и пару-тройку раз в неделю кидает в них пакетом из круглосутки, где можно найти всякую вредную сладкую гадость, которую во имя фигуры жрать нельзя, на самом-то деле, но иногда так сильно хочется. Особенно хочется, к слову, после слов Тэхёна о том, что «вообще-то, у нас жоподробящие трени, мы расходуем столько калорий, сколько не восполним, даже если будем жрать каждый день по магазину, поэтому Бог велел жрать, как не в себя, а кто мы такие, чтобы ослушаться Бога?». Спорить с ним никто не стал, к слову. Кто они такие, чтобы вести дебаты с посланником воли всевышнего? — На этой паре будет твой бывший, — неожиданно говорит Тэхён, глядя на Юнги. — Это будет славное воссоединение двух сердец спустя два месяца? — Хосок пихает лучшего друга в бок локтем. Мин же на это только закатывает глаза перед тем, как толкнуть дверь в аудиторию и, конечно же, сразу увидеть Чимина в окружении хреновой горы жополизов с разных факультетов. Пак, в свою очередь, окидывает своего бывшего парня взглядом, полным надменности, и подведённые брови изламывает, мол, ну, что, подбежишь, сучка? И на один момент — очень страшный — Хосок думает о том, что именно так Юнги и поступит, именно сейчас, когда Чимин смотрит на него впритык и явно ждёт примирения, а Мин стоит, пронзённый этим вниманием. Заминка выходит не очень долгой, но довольно ощутимой — Чонгук, кашлянув, берёт ворчуна под локоть и, наклонившись к его уху, цедит: — В тебе вообще ни хрена от мужика не осталось? Побежишь сейчас к нему унижаться? — и Мин вздрагивает, будто смаргивая с себя наваждение и, фыркнув, проходит мимо Чимина и стаи его прихвостней, чтобы уронить костлявую задницу на одном из полупустых пока что рядов. Хосок садится с ним рядом, команда Тэкук бросает якорь справа от него. — Порядок? — одними губами шепчет Хосок, глядя на Юнги. Потому что, ладно, окей, чёрт с ним: возможно, он ловит краш. Не исключено, что до охуения сильный, потому что постоянное желание заботиться об этом парне и делать всё для его комфорта в такой сложный период сейчас как никогда превалирует. Чон даже пару занятий в хип-хоп студии проебал для того, чтобы остаться с Юнги наедине и несколько сблизиться. Мин, на самом деле, довольно тактильный, несмотря на природную замкнутость и скованность: он совершенно бесконтрольно переплетал свои пальцы с пальцами Хосока, пока они говорили о всякой ерунде, над которой можно и посмеяться, и подискутировать, безотчётно касался его ноги своей. Чон не спец в знании языка тела, но что-то подсказывает, что подсознательно Юнги к нему тоже тянется... пусть и, возможно, не так, как Хосоку хотелось бы, чтобы тянулся. Но вода камень точит: в любом случае, едва ли объект его тайной симпатии сейчас будет готов заводить отношения — как Мин ни крепился, но у него налицо куча психологических травм, начиная от того случая, как в один день Чонгук в шутку схватил его за задницу, а Юнги, вздрогнув, сильно ударил его по лицу раньше, чем успел о чём-то подумать, и заканчивая тем, что на любое касание, которое хоть отдалённо напоминает интимное, тот напрягается, как в ожидании очередного удара. Хосок хочет набить Чимину ебало. И за самого Юнги, который теперь обладает рядом нездоровых реакций, и за тот случай, когда он, чуть не плача, извинялся перед Чонгуком из-за того, что ударил, и за то, что до сих пор Мин иногда поддаётся чувству острой тревожности. Чон старается особо много не спрашивать: выведывает детали их отношений совсем по крупицам, но и того, что он знает, достаточно, чтобы сделать простой вывод — Пак омерзителен, то, что он демонстрирует обществу — только лишь маска, а чувства людей для него, по сути, ни хрена не значат. Например, как-то Юнги обмолвился, что ждал своего бывшего на холоде сорок минут, чтобы тот в итоге не приехал на встречу, отбив сообщение «занят», а потом ни разу не приехал его навестить, хотя Мин слёг с достаточно высокой температурой, отморозив себе всё, что можно. Или, например, мельком как-то Юнги обмолвился, что купил Чимину коробку конфет, которую тот на психах швырнул обратно в него с криком: «Ты, что, хочешь, чтобы я был жирным ублюдком и меня не приглашали на спектакли?!». Некрасиво, неприятно, ужасно, но, как истинная жертва абьюза, Мин раз за разом находил тому оправдание... и по сей день тоже находит. Сложный день, плохое настроение, плохая жизнь, ссора с друзьями, похмелье, нетактичность со стороны самого Юнги («Я мог бы подумать, что ему нельзя конфеты») и прочее, прочее, прочее. В одном Тэхён прав: по-хорошему, Юнги было бы неплохо походить к психотерапевту и проработать с ним последствия токсичных отношений, но тот на это лишь отмахнулся — нет ни денег, ни времени, а «попросить у родителей денег на последствие члена в моей заднице я точно не смогу». — Порядок, — Юнги мягко в ответ улыбается, сжимая его пальцы своими в дружеском жесте. — Не парит. — Уверен? — обеспокоено хмурится Чон. — Ты сейчас хочешь меня загнать или что? — негромко смеётся Мин, а потом неожиданно ерошит тёмные хосоковы волосы. — Не парься. Я в порядке. Всё хорошо. Хосок кивает. Медленно-медленно. Просто Юнги обнять хочется очень, и защитить от всего дерьма мира, косых взглядов и прочей дряни, которую он не заслуживает.***
— Я всё ещё чувствую себя отвратительно, — произносит Мин два вечера спустя, когда Хосок вытаскивает его пройтись по парку недалеко от общаги только вдвоём: вечер выдался действительно крайне погожий, Юнги оказывается совершенно не против, потому что ругань тандема Тэкук уже порядком всем надоела ровно настолько, что когда они покидали блок, Чон рявкнул: «Хоть подрочите друг другу уже, я не знаю!». На этот возглас открылась соседняя дверь, в щелке появился любопытный глаз ебучего Ёндже, который не остался незамеченным Тэхёном, началась форменная вакханалия, сдобренная нецензурными пожеланиями соседу по блоку найти себе хорошенький член и перестать собирать сплетни по кампусу, Ёндже начал пищать, как ебучая мышь, что-то о гомиках, у Юнги, кажется, от этого шума так и вовсе голова заболела, и по этой причине они оказались в коридоре общаги даже быстрее, чем было запланировано. В любом случае, Хосок надеется, что Чонгук и Тэхён, если что, знают, чем отмывать кровь от стен и как правильно избавляться от тела, потому что оставлять этих двух быков столь разозлёнными наедине с красной тряпкой (Ёндже) было довольно чревато, но что поделать. И сейчас, когда они сидят на одной из многочисленных лавочек, Юнги говорит вот эти слова о том, что он до сих пор чувствует себя отвратительно, глядя на Хосока как-то совершенно побито и даже смущённо. Будто они снова вернулись на два месяца назад, где Мин оказался перед глазами Хосока только-только будучи изнасилованным, лопоча своё: «Я привык, такое часто случалось», защищая Чимина фактом наличия у себя эрекции во время совокупления. Грустно то, что Юнги до сих пор это делает: ищет проблему в себе, думает о том, что мог бы просто быть лучше, и тогда бы Чимин непременно бы понял и осознал, что он тоже заслуживает уважения, любви и понимания. Хосоку, который даже для себя совсем неожиданно готов Юнги всё это дать, да вот только не знает, как выбрать нужный момент для того, чтобы ему об этом сказать. Каждый день они упахиваются на репетициях, приходят в общагу вонючими, потными, голодными, злыми, а потом тащат задницы в танцевальную студию. На носу совсем скоро будет очередной отчётный концерт, всеобщий бойкот злит в те моменты, когда бывает необходимо друг другу помочь на танцевальных парах. Что уж греха таить: пару раз во время одной из практик, когда их заставляли ходить по земле босиком, Хосоку неожиданно прилетало под ноги битым стеклом. Совпадение или же нет — чёрт его знает, но Тэхён и Чонгук, которые спасли ему жопу (ступни, вернее), что первый, что второй раз громко рявкнули что-то о том, что все балетники, конечно же, по умолчанию пидоры, но их подсоски из числа современников тогда уж и вовсе опущенные. Потому что где это видано, чтобы современники прогибались под этих ублюдков?! — Из-за чего? — взять за руку можно. Даже нужно, наверное, потому что Мин снова выглядит сомневающимся и уязвлённым: всё равно никто поздним вечером пятницы их не заметит — все одногруппники уже наверняка либо расползлись по клубам, либо поехали на выходные к родителям, либо завалились спать после очередной тяжёлой учебной недели. Да даже если б заметили, могли бы и нахуй сходить, путёвку куда любопытному Ёндже Тэкук-чета уже наверняка организовала сполна. Погода приятная: тёплая, почти что безветренная, у небольшого декоративного озера приятная влажность, а цикады стрекочут по кустам до ужаса громко. Юнги рядом не стесняется доверчиво положить ему на плечо свою голову и, да, танцор вновь убеждает себя, что это ни хрена не значит, потому что в этом нет ничего особенного, простой дружеский жест. И что, что Мин нетактильный? С ним, Хосоком, он постепенно раскрылся, стал более улыбчивым, часто — даже противным и вредным, но — ужас — Чон сейчас как никогда понимает, что готов принять этого парня даже с его недостатками. Абсолютно любого: они вчетвером порядком притёрлись друг к другу, даже к возне Тэхёна о том, что Чонгук, псина такая, занял второй этаж двухъярусной кровати, чтобы быть сверху, привыкли. А ещё Хосок больше не ворует йогурты из холодильника, потому что Юнги всегда покупает на них двоих, по его словам, в знак благодарности. — Из-за... всей ситуации, блять, я рыдал тебе в плечо! — и он цыкает, злясь на себя. — Я обычно редко реву, если что. Просто знай, что я не нюня, идёт? — Тебя изнасиловали в тот день, и это слышал весь твой бывший блок, гореть им в аду, — мягко напоминает Хосок. — Я восхищаюсь тем, как ты стойко переживаешь подобное. Ты очень сильный, Юнги-я, — и это звучит очень нежно. А ещё, возможно, в его голосе сквозит дурацкой влюблённостью, потому что Мин вдруг поднимает глаза, чтобы заглянуть ему, кажется, в самую душу, и обронить негромко: — Мне всё ещё стыдно за то, что у меня в тот день встал член. Они действительно говорят об этом, ведь так? Это действительно трагедия, травма, о которой Юнги готов поговорить с Хосоком здесь и сейчас, и это невероятная ценность, что он готов ему открыться так сильно. Чон мысленно обещает ему, что будет беречь этот момент: тот самый, когда ставший близким ему человек действительно начал раскрывать своё сердце в таком сложном, интимном ключе. Будет, честное слово, хранить эту тайну у самого сердца, что бы между ними двумя ни случилось в итоге — секрет этот из тех, которые необходимо держать при себе, каким бы ни был расклад. Юнги говорит об этом открыто. У него ужасно горит лицо, он сглатывает часто и нервно, а когда добавляет то, что добавляет, то и вовсе прикрывает глаза: — Я извращенец? У меня кровь шла из задницы, меня пополам разрывало, я орал и рыдал, так больно мне было, а член всё равно, сука, встал. — Нет, ты не извращенец, — со вздохом объясняет Хосок, не выдержав и всё-таки прижимая к себе его несчастную темноволосую голову. — Просто когда тебе стимулируют простату, то испытывать эрекцию — это нормально. Особенно, если у тебя со здоровьем всё в порядке. Как я и сказал тебе в тот день: физиология, не более, — и, помолчав и послушав пение цикад в растительности вокруг, добавляет вдруг совсем-совсем тихо: — Спасибо, что поделился со мной. — Я... — и голос его предаёт. Такого последнее время острого на слова и местами даже дерзкого Юнги, который до сих пор покупает Чонгуку шоколадки за то, что ему случайно вмазал, предаёт его голос, и Хосок лишь прижимает его ближе к себе, выражая немую поддержку, готовый принять всё, что ему сейчас скажут: — Я хочу делиться с тобой всем, что... чувствую. Можно? Сердце пропускает удар. Окей, возможно, нечто подобное Чон принять как раз-таки неготовым оказывается, потому что банально не ожидает чего-то подобного. Это ничего не значит. В этих словах нет ничего такого, Хосок. — Ну, разумеется, — этоничегонезначит, придурок, этоничегонезначит, отставь свою тахикардию в сторону и просто-напросто успокойся. — Я всегда тебя поддержу, можешь не сомневаться, а если ты будешь неправ, то мы просто это обсудим, ведь так? — Да, наверное, — и, отстранившись, Юнги смотрит ему прямо в лицо, чтобы вдруг облизнуть губы и, вздохнув, выпалить: — Мне кажется, я влюбился в тебя. Мир Хосока в эту секунду разбивается вдребезги. В смысле, он действительно был уверен в том, что такой, как Юнги, столько переживший Юнги, ещё очень долго будет остерегаться проявления каких-либо чувств, но вот он, смотрит на него большими глазами, ужасно испуганный и словно читающий его мысли, потому что вдруг выпаливает ещё быстрее, чем своё признание: — Я понимаю, что это может звучать странно. Типа, только два месяца назад я вышел из токсичных отношений, длиной около восьми месяцев, да, я знаю, у меня много проблем с головой после того, чем всё кончилось — Господи, блять, я ударил Чонгука! — и, да, я также знаю, что со мной часто сложно. Я ворчливый, сварливый, могу нагрубить, но я стараюсь для вас, ребята, правда стараюсь, потому что... — и, коротко выдохнув, он заканчивает совсем-совсем тихо: — Потому что вы единственные в этом городе, кто отнёсся ко мне... просто с добром. Вы даже не знали меня, когда притащили к себе в комнату и заставили меня в ней жить, и я был так поражён, мне, на самом деле, было так страшно, знаешь... но дело не только в этом, — и Юнги берёт паузу, силясь восстановить дыхание, и вид у него просто разбитый, словно поток слов он вдруг больше не может остановить, будто слишком долго терпел, и поэтому Хосок не смеет её нарушать: просто сидит, замерев, и запрещает себе даже вдох лишний сделать, чтоб не спугнуть. — Дело в том, что... я влюбился в тебя, потому что ты... ты особенный. Господи, — и Мин нервно смеётся. — Я вообще не понимаю, как в тебя можно не влюбиться, ты видел себя? Ты красивый, ты умный, у тебя отличное чувство юмора, ты очень добрый, бесконечно заботливый, ты постоянно отдаёшь и не требуешь ничего взамен, поэтому видно, что от чистого сердца. Ты... знаешь, ты как тёплый плед и чашка горячего чёрного чая с лимоном и сахаром в зимний вечер, — и Юнги неловко чешет затылок. — Я не силён в метафорах, — и, вздрогнув, опускает голову. — Прости. — За... — и Хосок понимает, что ему нужно откашляться. — За что? — Я нагрузил тебя. Сейчас понимаю, что моё признание выглядит так, будто я считаю тебя просто удобным, но это не так, — и, вскинув лицо, Юнги вдруг трясётся всем телом. — Ты можешь... не отвечать на мои чувства. Просто хочу сказать тебе спасибо за всё то, что ты когда-либо для меня делал. Твоя забота помогла мне справиться с кучей вещей и многое переосмыслить. Спасибо. — А если... — негромко шепчет Хосок, не в силах сдержать дурацкой улыбки и, протянув руку, нежно очерчивает контур чужой острой скулы большим пальцем. — А если я хочу на них отвечать так сильно, как только смогу? Каждый день? Нет, каждый час? Минуту? Секунду? Я хочу отвечать тебе постоянно, Юнги-я, — и с дурацкой щемящей нежностью в груди отмечает, как расширяются в осознании чужие глаза. — Ты?.. — Давай сделаем это красиво и правильно? — предлагает танцор и, неловко откашлявшись, подсаживается чуть ближе — так, чтобы была возможность обхватить ладонями чужое лицо. — Мин Юнги, я понимаю, что тебе сейчас очень сложно. Тебе ещё предстоит много работы над собой, потому что после подобного рода травм путь любви к себе очень сложно найти. Но я очень — очень — хочу помочь тебе в этом. Я влюблён в тебя до безумия. В любого тебя. Во мне очень много тепла, и я уверен, что его хватит, чтобы согреть нас обоих. Ты будешь встречаться со мной? И в момент, когда Мин роняет своё негромкое «Буду», у него дрожат губы. Впрочем, Хосок, прижимаясь к ним своими немедленно, очень быстро решает эту проблему.***
— На моей кровати не трахаться, — заявляет Тэхён, злобно зыркая в их сторону и для усиления угрозы сжимая в руке ручку большой сумки. — На его — можете, — тычок в сторону закатившего на это глаза Чонгука. — На моей — ни хрена! Я, блять, слежу за вами двумя, педики, вам понятно? Меня нет, но я... — и жест двумя пальцами, когда от глаз — в сторону сидящих на кровати Юнги и Хосока. — Здесь, с вами. Незримой тенью. Призраком. — Ты заебёшь пиздеть: захотят — потрахаются, ты всё равно не узнаешь об этом. Нам пора, чмо, — говорит Чонгук, раздражённо оттягивая его за ворот футболки. — Чон, не грусти! Мы вернёмся к тебе с победой, окей? — Я в порядке, — нет, ни хрена. Потому что этот разговор происходит спустя ещё два месяца после того, как, по словам Тэхёна, они с Юнги начинают вести себя, как женатики, и это всё могло бы быть милым, не повреди Чон чёртову ногу во время одной из тренировок, заработав сильное растяжение, и пропуская, как следствие, один из танцевальных конкурсов, участие в котором ему могли бы засчитать как за сдачу практической сессии. Это должен был быть хитрый ход: Хосок искренне считал, что, вколов себе обезболивающее, выступит хотя бы хорошо, пусть и не отлично, тем самым переиграв всех вокруг, но Тэхён и Чонгук сработали как никогда ранее единодушно и вложили его деканату. И вот теперь они уезжают в Пусан, где остановятся дома у Чонгука, имитируя добрых друзей для его мамы, а Хосок остаётся в Сеуле с перевязанной лодыжкой. И с Юнги. Вдвоём в комнате на целую неделю, окей, это всё выглядит не таким чертовски хреновым, но танцор в нём безумно расстроен, а загремевший на пересдачу осенью студент и вовсе рыдает белугой. — Пиздуйте уже. И на этом Чонгук и Тэхён выкатываются в общий коридор блока, не забывая по очереди пнуть дверь комнаты с начинкой из Ёндже (Хосок хорошо слышит этот звук и возглас Тэхёна: «Это нам на удачу, обмудок!»), а Хосок и Юнги остаются вдвоём. Впервые за те два месяца, что они состоят друг с другом в качестве пары, они реально остаются наедине дома, и, кажется, смущён здесь только Чон, потому что его парень довольно уверенно прижимается губами к основанию его шеи и бормочет куда-то уже ниже, в ключицу: — Ты вылечишься и обязательно порвёшь всех, вот увидишь. Дай себе восстановиться, СокСок, — Хосоку безумно нравится это милое прозвище. Окей, возможно, он реально пищит, как девчонка, когда Юнги его так называет в приступах особенной нежности, и от этого не возможно не таять. Чон вообще понимает, что такой Юнги, с каждым днём смелеющий всё больше и больше, принимающий себя со всеми проблемами заставляет влюбляться в себя всё сильнее с каждым чёртовым днём, а он совершенно не имеет ничего против подобного — напротив, тонет в этом чувстве, как во время самого первого признания. — Да, наверное, — вздыхает Чон, чмокая чужой лоб. — Всё будет хорошо в любом случае. А потом у них неожиданно происходит первый секс. Нет, не так, ладно: во-первых, кажется, неожиданным он был только для Хосока, потому что он не только ни черта не подозревал, но ещё и, вдобавок, искренне полагал, что они не будут спать друг с другом первые... года пол? Он не знал, сколько времени потребуется Юнги для того, чтобы ощущать себя действительно уверенным. Во-вторых, да, он всё ещё ни хрена не подозревал о планах своего парня на этот первый же занимательный вечер, потому что ему нужно было доковылять до университетского корпуса, подняться на грёбанный шестой этаж, доползти до двери деканата, заполнить хуеву гору бумажек о своей травме и совершить мучительный путь назад. В общем, да, он потратил на это дерьмо около часа, и вернулся уже тогда, когда солнце начало потихоньку заходить, что было, в принципе, закономерно, так как Чонгук и Тэхён отчалили где-то в четыре часа. И когда он открыл дверь, вошёл в комнату, разулся и прошёл глубже внутрь, то слегка охуел, потому что, типа... голый Юнги на его кровати, наверное, оказался блядским сюрпризом. Голый и ужасно красный от смущения Юнги, ладно. Но всё равно очень красивый — ровно настолько, что Хосок, взъерошив свои тёмные волосы со светлыми всполохами прядок, слегка (не слегка) зависает, пытаясь понять, как ему от этого вида не отъехать на месте. — Я подумал, что это должно выглядеть горячо, но сейчас понимаю, что похож на забытую на зиму подо льдом лягушку, — с каменным лицом произносит Юнги. — Слава богу, мне хватило мозгов не покупать, знаешь, свечки, чтобы разложить их сердечком на полу и лечь внутрь этого самого ебучего сердечка, предварительно выложив бумажными купюрами фразу «Возьми меня, мой тигр» или типа того. Потому что я всё ещё похож на лягушку, а ты ни хрена не тигр, если честно. — Знаешь, для меня ты всегда выглядишь горячо, но я не хотел бы, чтобы это всё происходило между нами только потому, что тебе кажется, что пора, — вздыхает Хосок, глядя на тело своего парня. Окей, ему нравится. Нет, не так: Мин ни черта не похож на лягушку, он, напротив, находит его ужасно сексуальным и притягательным, однако! — Я могу подождать, если тебе нужно время. — Хосок, — словно повторяя за ним, вздыхает Юнги. — Как думаешь, стал бы я лететь в круглосутку за презервативами и смазкой, а потом промывать себе задницу, мучительно долго растягивать её в нашей неудобной душевой, после раздеваться и ждать тебя, в чём мать родила, рискуя тем, что сюда можешь зайти не ты, а, допустим, Ёндже, если бы не был готов? Чон даже не хочет думать о возможном о раскладе с участием Ёндже. — Окей, да, окей, — руки противно потеют, лодыжка, кажется, начинает болеть ещё больше, а сам Чон, нервно сглотнув, стягивает с себя футболку и замирает в неловкости: — Слушай, если тебе всё ещё неприятно или дискомфортно, ты можешь быть активом. Это не... — Как думаешь, стал бы я лететь в круглосутку за презервативами и смазкой, а потом промывать себе задницу, мучительно долго растягивать её в нашей неудобной душевой, после раздеваться и ждать тебя, в чём мать родила, рискуя тем, что сюда можешь зайти не ты, а, допустим, Ёндже, если бы хотел вставить тебе член в жопу сегодня? — с каменным лицом интересуется Мин. — Аргумент. — Наш диалог не располагает к романтике. У меня упало всё, что только могло. — Мне кажется, это судьба. — Я сейчас тебе член отгрызу. И, да, именно после этой фразы, которая не сочится ни каплей страстной прелюдии, Хосок-таки оказывается на кровати рядом в одних только джинсах. Целовать Юнги очень приятно, трогать его везде абсолютно — совсем невозможно, а вот чувствовать губами вибрацию чужих стонов — это что-то из нового. И, да, окей, возможно, они оба действительно забывают о том абсурдном диалоге, который между ними произошёл только что, потому что Мин явно знает, что делает, да и Хосок, слава богу, имеет определённый опыт в такого рода вещах. Потрясающе то, что Юнги действительно может быть очень настойчивым, когда того требует ситуация, а ещё — очень внимательным и, да — немного внезапно бесстыдным, но вид его парня верхом после осторожно брошенного: «Твоя лодыжка будет болеть сильнее, давай побережём её, ладно?», несколько лишает Хосока остатков мозгов. Потому что быть в Юнги — это невозможно приятно. В Юнги, который заботится об их общем комфорте в первую очередь, и, наклонившись, нежно целует, а его член, упирающийся прямо своему владельцу в живот в эту минуту, такой восхитительно розовый и влажный, что Чон, возможно, плывёт от переизбытка эмоций и — что греха таить — пару раз даже представляет секс Тэхёна с Чонгуком как нечто неприятное для восприятия, чтобы не кончить раньше от вида своего нереально охуенного парня. Потому что Юнги, который скачет на нём в позе наездницы, зажмурившись, тихо постанывая и закусив губу — это, блять, вау. Потому что Юнги, который в какой-то момент задушенно всхлипывает, чтобы приоткрыть глаза и шепнуть: «Коснись меня» — это уже за пределы орбиты. Хосок рад, что он не спустил в первые же минуты три, честно. И рад, что ему хватило сил и самоконтроля для того, чтобы после оргазма помочь своему парню дойти до предела как можно быстрее. ...Он правда любит секс, честное слово. Но, наверное, больше всего он любит моменты после него, когда вы восхитительно голые, только что обтёршиеся салфетками, просто путаетесь руками-ногами и наслаждаетесь интимным прикосновением тел и лёгкой приятной ленцой. Это действительно лучшие мгновения, потому что Юнги весь пахнет Хосоком, а Хосок пахнет Юнги, и, зарываясь в чужие чёрные волосы на макушке, Чон действительно чувствует себя так, будто наконец-таки дома. Но Мин не перестаёт удивлять, потому что рушит идиллию достаточно быстро одним предложением: — Сегодня я слегка перенервничал и поэтому сильно устал, но давай завтра обтрахаем кровать Тэхёна, чтобы он переживал не беспочвенно? — До его приезда мы можем трахаться только на ней, — отвечает Хосок. И они негромко смеются.***
Чета Тэкук, к слову, приезжает с серебром и с золотом, где первое отошло Тэхёну, а второе — Чонгуку, и Хосок действительно ожидает услышать много ругани на эту тему, но они оба какие-то странно неловкие и невозможно притихшие в отношении друг друга. В отношении же Хосока — не отвечающие ни на какие вопросы вообще около целой учебной недели, однако под её конец Чон всё-таки припирает своего лучшего друга к стене в прямом смысле этого слова — отловив этого мудака около раздевалок, прижав за грудки и гаркнув негромкое: «Какого хуя тут происходит?!». — Мы с Чонгуком переспали в Пусане, — прямо и как-то бесцветно отвечает Тэхён. — Я в пизде, чувак. Просто в пизде. Но это уже немного другая история.