Будет

Егор приезжает сюда каждое лето. Не может не приезжать — это стало его привычкой. Почти как курение, только хуже. Ему бы, наверное, даже хотелось остаться тут — он любит атмосферу этого городка до жути. Ему нравится ложиться с рассветом, блестящим розовыми лучами солнца сквозь треугольное (непосильная задача — понять почему) окно чердака старого домика почти на самой окраине, перечитывая в сотый уже, наверное, раз потрёпанные дневники, когда-то давно написанные его дядей. Ему нравится перед самым сном выходить на крышу и болтать ногами, ступнями задевая почти отвалившиеся буквы вывески — теперь лишь по ним можно понять, что когда-то давно эта хижина была отчасти сувенирным магазином, и для Егора, наверное, в первые дни стала загадкой похлеще, чем весь небольшой город с непозволительно большим количеством чудес. Ему нравилось с до сих пор ёкающим от предвкушения сердцем ждать на этой крыше Эда, опять задержавшегося по-вселенски важным делам в других измерениях — «честное слово, Егор, слушать о твоей учёбе на хер пойми кого — повтори опять, пожалуйста — гораздо интереснее, чем удирать от рассерженной полиции вселенной, которой не повезло, что я в ней оказался, так что ты говоришь, студенческий концерт планируешь? Рассказывай, конечно, только ради этого и жил миллиарды лет». Уже привычные оправдания. Почти без сарказма. Каждое лето он инфантильно хочет бросить всю свою жизнь за пределами Гравити Фолз, оставшись здесь навсегда. Чтобы помогать Антону ухаживать за давно слёгшим дядей — вслед за своим братом, воспоминания о котором в их доме живы всегда — и тёплыми ночами сваливать к окраине леса, чтобы Эд в очередной раз завёл его в ту часть леса, где людям и быть-то запрещено. Чтобы во снах, пока Егор лежит головой у него на коленях, совсем ненадолго увидеть взрыв сверхновой на другом конце галактики. И после как ни в чем не бывало мочить ноги в небольшом пруду, в который раз слушая нудные слова Эда о том, что он так заболеет. За все летние месяцы вместе — какие уж года — Егор успел поверить в то, что знает его так, как не знал никто другой во всех галактиках и на всех планетах, где Эд за всё своё долгое существование успел развлечься. Ему хочется думать о том, что во всех своих прошлых жизнях и воплощениях он уже встречал его. Ему хочется, чтобы эти три месяца не заканчивались никогда — знакомое чувство ностальгии и лёгкого сожаления всегда вместе с ним, каждое знойное лето, когда Егор с глупой улыбкой видит облупленную табличку «Гравити Фолз» на въезде в город. В его галерее уже с сотню её фотографий, и сейчас он делает сто первую. В автобусе кроме него никого нет — сюда давно уже никто не приезжает, и водитель с благодарно-туповатой улыбкой провожает его, когда Егор вытаскивает свой чемодан и сходит со ступенек, падая в объятья своего брата, носом зарываясь в ворот его лёгкого свитера. — У Арсения будет свой концерт на фестивале в августе, прикинь, — делится самым главным Антон, и Егор в своей голове отыскивает воспоминание о том, что у Арсения есть своя рок-группа. Из-за этого ему когда-то пришлось познакомиться с парнем своего брата ближе, сидя на краю сцены и болтая ногами, пока он на гитаре пытался подобрать ритм для новой песни. Как же он скучал. Егору кажется, что здесь даже воздух другой. Ему тут дышится легче, и ночью в своей комнате на чердаке он откроет окно, вслушиваясь в то, как капли дождя барабанят по обшарпанной крыше хижины, надеясь, что вместе с ветром, залетающим в окно, придёт и Эд — год назад он обещал, что в первый день встретит его. — А Эд?... — Не появлялся уже полгода, — почти виновато отвечает Антон, забрасывая рюкзак Егора к себе на плечо, и медленным шагом идёт к лесу — самая быстрая дорога к дому, если по пути гномы не увидят, вспомнив все старые обиды. — Заявлялся к нам зимой от скуки и пытался поиграть со мной в шахматы, потому что в каком-то там изн... Измерении никто не умеет. Потом обиделся и ушёл, сказав, что я слишком тупой, — фыркает Антон, мотая головой, чтобы отросшую чёлку убрать с глаз. — Я у него даже в города никогда не выигрывал, не парься, — смеётся Егор, догоняя Антона и пальцами цепляя край его свитера, чтобы вровень идти. Не хочется даже думать о том, откуда (не)человек знает столько о не родной ему планете, но родной для Егора — ему бы ужасаться тому, в кого он влюбился на самом деле, но получается лишь только глупо улыбаться, зная, что сегодня ночью Эд ему покажет свой родной мир. Он обещал это сделать, как только ему исполнится восемнадцать. Ему восемнадцать лет, а он искреннее и абсолютно безнадёжно влюблён в того, для кого вся его жизнь — лишь пара секунд на таймлайне общего времени. Чуть меньше, чем ничего. Лишь пара мгновений за всё лето для него, в то время как для Егора — это маленькая жизнь. И этим летом он будет на искусственной вентиляции лёгких — у них есть только неделя. Если бы Егор был чуть сопливее, он бы сказал, что в животе у него сейчас бабочки летают. Он закусывает внутреннюю сторону щеки, чувствуя, как кончики пальцев чуть покалывает от предвкушения — он хочет увидеть всех старых знакомых, покидать камешки в озеро, сидя на берегу, и любимую кепку нацепить снова хочет тоже. Она уже потрёпанная вся, рисунок сосны на козырьке почти стёрся, но Егор продолжает надевать её каждое лето как память. *** Он не разбирает сумку — кидает её в дальний угол чердака и в шкафу находит растянутую старую майку, с радостью меняя неудобную рубашку на неё. Егор обещает спуститься к ужину, успев только поздороваться с дядей, смотрящим очередной местный сериал. Кажется, он шёл ещё года три назад и тогда всё близилось к финалу, за которым они все следили, усевшись на ковёр перед телевизором. Егор невольно проводит параллель — лишь бы продлили ещё на десяток сезонов. Лишь бы сценаристы не решили, что эта история подходит к концу, что её пора завершать — пусть каждый новый сезон будет всё глупее прежнего, ситуации абсурднее и сюжет предсказуемый до невозможности. Лишь бы героев не меняли, не отдавали их роли другим. Не ссорили их, разводя по разным уголкам планеты и целой вселенной. Слишком глупое желание для простого сериала с утёнком в главной роли, но Егор хочет быть уверенным в том, что каждое его решение — правильное. Что каждое из них снова приведёт его сюда. Потому что ни черта он не уверен этим летом. Ему неловко говорить, что в этот раз он приехал лишь на неделю. Он не пойдёт с Антоном на местный фестиваль и поздравит его с днём рождения только по телефону, отправив ему подарок заранее из другого города. Он хочет остаться здесь на все три месяца, но, кажется, пришло время взрослеть и не цепляться за прошлое. Он обязательно подумает об этом потом. А сейчас Егор только открывает потёртый дневник с потрёпанными страницами, сидя на кровати скрестив ноги. Он бездумно перелистывает страницу за страницей, наизусть уже заучив этот аккуратный почерк и каждое написанное им слово. В самом конце — его личные записи. Прыгающие по страницам буквы выцветшей синей ручки, когда он ещё писал о том, что самое первое лето здесь будет в его жизни самым скучным. Следующая запись о том, как же сильно он ошибался, и на губах Егора непроизвольно почти появляется глуповатая улыбка, когда он вспоминает всё. Он перелистывает страницу за страницей, щурясь с каждой новой всё сильнее, потому что за окном темнеет по минутам, а свой фонарик у него найти так и не получилось. Кажется, он разбился ещё несколько лет назад, когда они с Антоном спорили насчёт того, кто из них выше. Сейчас уже не приходится — Антон выше на целую голову. Дальше только рваный почерк. Ничего не разобрать. Но Егор и без этого помнит, что было. Сейчас только тепло улыбается воспоминаниям, зная, что Эд просто придурок, каких поискать. Навряд ли это достойное оправдание для него, но Егору плевать — он, наверное, слишком влюблён. Едва ли его это не устраивает. Он, конечно, обязательно подумает об этом потом. Вот только сейчас его отвлекает тихий стук о раму окна. Маленький камешек ударяется о дерево с глухим звуком и падает на землю через три метра опять. И у Егора на лице появляется непозволительно счастливо-дурацкая улыбка — он забирает из шкафа заношенный — кажется, на воротнике и краях рукавов даже остались дырки от первых сигарет, которые Егор пробовал лет в шестнадцать, безуспешно, правда, тут же подавившись дымом и кашляя до пелены слез в глазах — свитер, завязывает его на шее и выбирается на крышу по лестнице с первого этажа. Её так и не убрали с того момента, как они с Антоном решили рабочий день пропустить на крыше с банками отвратительной газировки. Егор дышит тёплым воздухом на свои пальцы, свесив ноги с выступа крыши, пока где-то внутри сердце заходится в бешеном ритме предвкушения — он расскажет Эду о том, что вот-вот выпустит альбом со своими ребятами. Расскажет о том, что скучал всю осень. Зиму и весну — просто невозможно сильно, выживая только на энергетиках перед скорыми экзаменами и мыслях о том, что скоро они, он надеется, встретятся опять. Это, может, слишком по-детски и наивно, верить, что их общение способно продолжиться, но он никогда не учился на пятёрки и не был последним реалистом. Да Егор и сказать толком не может, что именно — «их»: они целуются с видом, будто ничего не происходит, по-смешному зажмурив глаза и пальцы друг друга сжав в сплошном кармане толстовки, чтобы самим не видеть. Едва ли это тянет на дружеские отношения, на нормальные — и подавно, когда они видятся всего один раз за год, и каждый раз это время сокращается. Каждый раз ему всё сложнее признаваться и ему, и себе в том, что вместо трёх месяцев лета теперь — неделя, может, пару дней, потому что это — летнее увлечение из прошлого. Ностальгия, которая слишком глубоко въелась внутрь: всё вокруг не то уже, но он продолжает через призму прошлого обшарпанную крышу хижины видеть новой, только покрашенной его же руками. И на своём брате он не замечает новых татуировок, видя его таким же, каким он был несколько лет назад — с выкрашенной чёлкой и серьгой в ухе. Потому что так проще отпускать. Егор каждое лето ослабляет хватку постепенно, обещая себе, что этот раз — последний.  Он утыкается лбом в колени, чтобы ветер не трепал отросшую чёлку, и ничего не говорит, когда Эд, матерясь — в прошлом очень забавно и по-дурацки радуясь тому, сколько новых слов узнал, решив для себя, что следом за украинский язык возьмётся, потому что «ну смешно же пиздец» — себе под нос, усаживается рядом наконец, отряхивая волосы от опилок. — Моя кофта? — смеётся Егор, повернув голову в его сторону. Отмечает, что Эд изменился. Почти никак, наверное, но он замечает на неприкрытой шее несколько новых татуировок. Как сам признавался Егору, боль — это весело. Картинки на кожаном мешке — ещё веселее, и он хочет всё попробовать, пока ждёт его здесь. У Эда за плечами времени столько, что Егору и думать не хочется, впереди — ещё больше. Вся жизнь Егора — для него только пару мгновений, но он уверен почему-то, что не для него одного это хоть что-то значит. — Конечно твоя, Егор, у твоего брата из одежды только эти уродские свитера, а мне внезапно появившаяся совесть не позволяет такое надеть. Интересная вещь, но я не понимаю, как вы с ней живёте, тебе, например, никогда не хотелось потыкать в человека ножом, ну так, просто ради прикола? Попробуй как-нибудь, уверен, тебе понравится. Кстати, твой брат пытался мне тоже свитер связать, но я тактично отказался. Хочешь забрать себе? Там мои татуировки. Не понимаю, правда, когда он их успел разглядеть, но... — Останови поток сознания, — почти молит Егор, чересчур показушно морщась. Скорее по привычке — так и не получилось до конца осознать в полной мере, что Эд легко к нему в голову забраться может, узнав о том, что он более чем скучал по этому. Когда он вдруг снимает с себя кофту, признавшись в том, что просто жарко дохуя, потому что его тело так и не научилось адекватно местную температуру воспринимать, Егор мельком замечает, пусть и очень старается не залипать на него, что крыльев на его спине, набитых раньше, больше нет. И не может не позволить себе задать вопрос. — А крылья?.. — Убрал. Понимаю твоё разочарование, принцесса, но я опасался, что голуби начнут принимать меня за своего. — Придурок, — смеётся Егор, носом утыкаясь куда-то ему в плечо, вдыхая запах своих же старых духов. — И что теперь? — Нахуярил череп, так, вроде, модно сейчас. Я посмотрел в этом вашем интернете, щас так все ходят, я подумал, что мне тоже пойдёт. Егор удивлённо брови вскидывает, улыбаясь совершенно по-дурацки, когда задумывается мимилётно о том, насколько Эд всё человеческое перенял, когда вспоминает его попытки поначалу понять, что они за народ такой странный: Егору пришлось всю ночь ему объяснять как-то, зачем люди курят. «— То есть это вредно для вашего организма, это неприятно, вам за это никто не платит и никто этого не одобряет, но вы продолжаете курить? — Именно так. — Нахуя? Нет, серьёзно, я пробовал однажды, когда твой чудесный брат поделился со мной сигаретой, чтобы я не спалил его, это же просто отвратительно. По ощущениям, я чуть не умер. Естественно, я не могу умереть, но моему телу явно не понравилось. Вероятно, всё, что делают люди, абсолютно бессмысленно». Егор не стал тогда рассказывать Эду о наркотиках — он бы точно захотел попробовать, не найдя в этом никакого смысла, но, может, сказав, что это было весьма весело — почему-то Егору нравится представлять реакцию Эда на чересчур обычные для него вещи. Должно быть, если бы сам Эд начал рассказывать ему о других вселенных, у него бы взорвалась голова. Он больше ничего не говорит. И Эд больше ничего не говорит ему — они сидят почти в обнимку, Егор чувствует на нём запах своих дешёвых духов и впервые за этот год чувствует полнейшее спокойствие — без навязчивых мыслей, частой бессонницы и нервотрёпки насчёт предстоящих экзаменов. Это — для него своеобразная терапия. Делая вид, что ничего не происходит, Егор изредка тихо смеётся с шуток Эда, не желающего прерывать молчание в привычном его понимании, в своей голове. *** По утрам холодно. Егор зажмуривается сильнее и утыкается носом куда-то в сгиб шеи Эда, до конца так и не осознавая, почему уже утро и когда они успели вырубиться на одной кровати. Он кожей чувствует, как Эд строит недовольное лицо, но усердно продолжает делать вид, будто до сих пор спит, не испытывая ни малейшего желания вставать и убирать пальцы с тёплой кожи Эда под своей же кофтой. Но этот спектакль, видимо, заранее обречён на провал. — Не дыши на меня, принцесса, этому кожаному мешку с костями щекотно. — Научись говорить о себе в первом лице для начала, — бубнит Егор, не отлипая всё равно. — Да бля! — возмущается Эд и откатывается от него, падая с тесной кровати на пол и потирая шею, скребя ногтями так, что остаются красные полосы — Егор всерьёз задумывается о том, чтобы врезать ему, показав действительно неприятные ощущения. Но только печально вздыхает. Никакой романтики. — Ты живой? — почти учтиво интересуется он, даже не думая открывать глаз. — Порядок. Если не учитывать неприятных ощущений в нижней части моего туловища, я полон энергии и сил. Сделать тебе кофе? Я где-то видел у вас эти дурацкие пакетики, где сто в одном. Егору иногда кажется, что Эда он попросту не выдерживает — для подросткового организма с вечным недосыпом и желанием вздернуться от сессий такое количество энергии почти необъяснимо. Ему бы тоже хотелось быть вечным организмом в небытие, пережив все эпохи человечества. Но ему бы хотя бы экзамены пережить в следующем месяце. — Сделай, — бубнит Егор, одним глазом наблюдая за Эдом, подкуривающим себе трубку. Где достал только — непонятно.  Он прячет улыбку в подушке и переворачивается набок, чтобы поспать ещё десять минут. Егор уедет совсем скоро. Они знают это оба, но молчат, когда почти в обнимку ютятся на узкой кровати и, обжигая пальцы, пьют кофе из одной чашки, чередуя с короткими поцелуями куда придётся. Ему хочется многое сказать, но он молчит. Эд знает и так — они говорят без слов. *** Эд учит украинский, потому что он смешной. Так ему кажется. Ему нравятся забавные слова и, как Егор думает, его реакция на них, когда он пытается наизусть заучить украинский гимн. Смысла Эд в нем почти не видит, но уже взял себе за цель. Иногда Егору кажется, что с ним он по той же причине. Но думать об этом не хочет. Безмятежное незнание куда приятнее, чем точная уверенность, с этим ему повезло — с Эдом её никогда не было. С Эдом были прогулки по звёздным плеядам, миражи взорванных планет и бескрайний космос под ногами, робкие поцелуи и сжавшиеся пальцы на вороте его одежды, зажмуренные глаза и сбитое дыхание, но никакой уверенности в том, надолго ли это. Пока не наиграется, пока не надоест, — всегда отвечал Эд без задней мысли. Потому что он не человек. Он не умеет обнадеживающе врать. Как отверженно врет сейчас Егор о том, что приедет ещё раз, обязательно приедет. Что они ещё поиграют в карты поздно ночью и он запечатает неловким поцелуем его волю ко всей хуете, нередко приходящей в дурную голову неземного существа, которое Егор слишком мнил своим миром. Последняя неделя лета. Она летит незаметно. На старом дворе начинают опадать листья, заметая собой порог хижины. Он обманывается своей собственной ностальгией каждый раз, помня лишь о прохладном ветре в лесу, тихих разговорах и тёплом чувстве внутри. Забывая о том, что вот-вот придётся похоронить дядю. Забывая о том, что в этом городке стоит тридцатиградусная жара в июне, что здесь уже почти никого не осталось — лишь прикипевшие к дому старики, как и он живущие прошлыми воспоминаниями о том, как раньше было хорошо. Егор уже не подросток — больше не будет собирать конфеты на летний — только здесь — хеллоуин; больше никаких колядок, конфет и надежд на бесконечные три месяца лета. И пусть Эд чуть не разрушил их городок, решив попробовать мировое господство, никогда ещё Егор не был так счастлив, как в эту неделю, когда они спали в одной кровати на чердаке и на год вперёд целовались до самого утра — пределы Гравити Фолз Эд покинуть так и не мог, и ни у Егора, ни у его гениальных дедушек не получилось эту проблему решить. А остаться он не мог. У него другая жизнь, там, в другом городе, университетская рок-группа и редкие концерты, Но на первом свидании с Эдом было весело сидеть на крыше с газировкой — вроде демон, а алкоголь до восемнадцати и он запрещал — под рейв бешено дергающегося в такт единорога, подкупленного не раскрытием тайны о том, что они те ещё мудаки. С тех пор только ради Эда Егор сюда и приезжает. Приезжал. Он стоит на раскаленном асфальте дороги и отверженно врет. Но Эд понимает и без слов. — Ты не должен тратить её на меня, — неожиданно выдыхает Эд. — Кого? — Жизнь, придурок. Не возвращайся сюда из-за прошлого. Ты здесь никому не должен. Если ты захочешь приехать, когда будешь стариком с кучей морщин, я узнаю. И вернусь тоже. Я буду сумувати, соснове деревце. Он целует его. Егор прижимает его к себе на рассвете в пять утра задолго до отправления автобуса обратно, скрюченными пальцами цепляется за свой же свитер на нем и с зажмуренными глазами целует его в губы, кончиками пальцев исследуя давно знакомое лицо. И Эд отвечает. Отвечает, прикрыв глаза и прижав его к себе, в поцелуй шепчет что-то дурацко-влюбленное о том, что всегда рядом, был и будет, и физическое присутствие — не столь обязательное. Он будет с ним на всех сложных экзаменах, волнительных концертах, когда Егор — он в этом не сомневается — станет популярным, когда впервые поцелуется с кем-то другим. Он просто будет рядом. Пока эта планета не сгорит дотла, он будет рядом с ним. Егор обнимает Эда до боли в усталых костях, чувствует через пару секунд, как физическое тело растворяется в его объятиях — любимый его трюк — и что-то внутри отдаёт привычным теплом, через мгновение исчезая. Эд не любит прощаться. Егор улыбается почти грустно и напоследок машет рукой куда-то в сторону бесконечных елей леса, уверенный в том, что Эд ещё рядом. Он заходит в пустой автобус и закидывает сумку с вещами на соседнее сидение, поскорее натягивая капюшон любимой толстовки на глаза, чтобы до следующего лета оставить это место только в воспоминаниях. Егор не знает, вернётся ли снова. Не знает, сколько ещё проживёт его любовь к бессмертному существу, рисующего всё новые татуировки на своём земном теле по желанию. Но одно он знает точно. Память об Эде — как жвачка в его волосах. Видимо, просто слишком глубоко застряла. И если вы когда-нибудь будете на северо-западном побережье, вы, вероятно, увидите наклейки на машинах с названием «Гравити Фолз». Этого городка нет на картах и мало кто о нём слышал. Кто-то считает, что это миф. Но если вам любопытно — не ждите. Поезжайте туда. Найдите его. Как нашёл свою причину приезжать Егор. Он, вероятно, ещё вернётся, не выдержав собственных мыслей в черепной коробке. Но сейчас включает любимую песню на потрёпанном плеере и смотрит вдаль проносящийся мимо дороги, оставляя этот городок только в памяти до следующего лета, пока где-то внутри теплеет присутствие Эда рядом. Когда ему будет далеко за тридцать, Егор, может, вспомнит. Вспомнит и вернётся туда, где давно всё покрылось ностальгической коркой воспоминаний. Где на развалинах прошлого его обязательно будет ждать Эд — он никогда не нарушает своих обещаний. Он всегда будет.