saints go to hell

Есть ум, чтоб страсти воли ненасытной
 Смирять. Он - то родник высоких благ, 
То бесконечных бед источник скрытый, 
Когда он или друг наш, или враг. Данте «Божественная комедия»

Глава XVIII. Грозовые тучи растянулись на небосводе, грозно рыча, кидая яркие вспышки на упокоенную землю. Крупные капли дождя падают, оплакивая ушедших в мир иной. Могильные плиты, выстроенные в ряд, блестят от влаги, по ним стекают горькие слезы, кажется, словно сама природа рыдает, своим плачем успокаивая тех, кто обрел своё вечное убежище. Оплакивает тех, кто уже давно мирно соседствует под землей, тех, кто только готов погрузиться в подземное царство навсегда, превращаясь в скелет, обтянутый гнилью. И пусть эти люди покоятся с миром, и пусть царствие их будет небесным, и пусть земля им кажется пухом. Одного не изменить - ход времени, что безжалостно забирает родных людей, превращает их в разлагающееся удобрение для жадной почвы. Гробовщики роют две могилы, тяжелыми лопатами откидывая в стороны почву. Рядом с ямами - два закрытых гроба бордового цвета, обшитые золотистой бахромой. Люди, скопившиеся на кладбище, подходят один за другим, целуют две фотографии, с которых на них смотрят улыбающиеся мальчишки. На кладбищах лишь покойники и могут улыбаться, глядя на скорбящих с мраморных плит. Это место, где на сороковой день душа покидает тело, оставляя после себя яркую фотографию, сделанную при жизни усопшего, имя, даты и короб с останками. Дальше взлетает, проходит долгий цикл перерождения, возвращается в наш мир, смотря на нас чужими глазами, улыбаясь совсем чужими губами, обнимая чужими руками. Может, мы и чувствуем, что рядом с нами вновь появился наш любимый и родной человек. Сердцем чувствуем, но не понимаем этого, ведь видим другой взор, слышим отнюдь не близкий голос. И как понять после этого - кто свой, а кто чужой? Над гробами стоят двое сгорбившихся альф. Один из них отрешенно уставился куда-то вдаль, словно в бреду, не осознавая церемонии, которая происходит сейчас. Его красные волосы облепили красивое лицо, бледное сейчас, словно мел. Мужчина плачет? Или это дождь стекает с впалых щек, капает на ладони? Он отстраненно кивает тем, кто подходит со своими пустыми и лицемерными словами соболезнования, тем, кто желает терпения, чтобы пережить горькую утрату, сил, чтобы не разбиться осколками, жить дальше. И казалось бы, всё сейчас происходит в бреду, в страшном сне, но дождь, по мрамору требовательно барабанящий похоронный марш, возвращает в суровую реальность, отрывает от глупых надежд проснуться. И жить, как раньше не получится, и утрату не восполнить, и горе не залить, и сердце себе не вырвать. И если бы Бог существовал, то забрал бы Хосока, а не его дитя. И, видимо, столько горя причинил Хосок, что нет ему покоя на том свете, не ждут его там, а лишь оставляют на земле с неизлечимой болью в сердце, чтобы каждый день, просыпаясь и засыпая, он страдал, слезно отмаливая грехи. На плечо альфы опустилась сильная и грубая ладонь, крепко сжимая, давая понять, что он не один в своей скорби. Джин внимательно смотрел на плиту, что стоит сейчас, облокотившись о чужую могилу, а гравировка на холодном камне гласит, что здесь покоится Пак Чимин. Сокджин теперь твердо знал, что Тэхен жив, но как же его мальчик? Как же Чимин? Чонгуку нужен был Тэхен, поэтому спас его, но кто мог бы в этот момент спасти Чимина? Кто бы вытащил его из горящего здания? И кто знает, как умирал этот хрупкий и дерзкий омега? Задохнулся? Сгорел заживо? Кричал, молил ли о помощи? Хосоку вернут сына, а как же Джин? Разве судьба так сурова, что забирает последнее живое создание? Любимое, родное. С фотографии на него смотрит омега с пухлыми губами, изогнутыми в лучезарной улыбке, мягкие морщинки залегли у глаз, а в этих самых глазах - чертята хитрые танцуют. Могилы выкопаны, гробовщики стоят смирно и ждут приказа. Плач усиливается, вихрем разнося его по кладбищу, оповещая остальных гниющих, что в их рядах пополнение. Альфы подходят к одному гробу, застывают на долгие минуты, а затем поднимают на руки. Шепчут то ли молитвы Богу, то ли проклятия Дьяволу. Джин и Хосок опускают глубоко в землю сначала одного сына, затем второго. Выпрямляются, сверлят взглядами бордовый бархат, а затем наклоняются, ладонями зажимая сырую землю. - Вот ты и дома, сынок… - совсем тихое слетает с губ Хосока, - Спи спокойно и сладко. Джин крупно вздрагивает, бросает в яму горсть земли, отходит в сторону. Хосок подходит к плите, проводит дрожащей ладонью по фотографии сына, целует, а затем кидает на гроб почву, крепко сжатую в руке до этого. Надгробие слегка качнулось, а потом с грохотом упало на второй камень. Обе плиты раскололись, по красивым лицам омег пробежали глубокие трещины, а окружающие охнули, кто-то перекрестился, кто-то перешептывался о дурном знаке. Альфы замерли, с горечью наблюдая, как надгробия поднимают, протирают грязными ладонями. Гробовщики закапывают тела, грубо кидая лопатами влажную почву. А альфы стоят рядом, наблюдают, как бордо перекрывают землей. Толпа людей рядом склоняют головы: кто-то молча плачет, поднося платок к искривившемуся рту, кто-то равнодушно смотрит, периодически поглядывая на часы, кто-то молится, а кто-то поджимает губы, с сожалением качая головой. Столько людей собралось, но не у каждого в глазах скорбь. Жалость - да, равнодушие - да, но вся боль планеты сейчас сосредоточена лишь во взглядах Хосока и Джина, которые твердо стоят на ногах, не позволяя кому-то увидеть их слабость. Мраморные белые надгробия уже высоко возвышаются над могилами, венки возложены, а холодный ветер завывает, убаюкивает, треплет черные ленты, словно желает сорвать их, украсть, ведь тем, кого уж схоронили, они явно больше не нужны. Старая учительница литературы медленными шагами подходит к памятникам, присаживается на скамейку, придерживая трость в руках. Из её глаз бегут горькие ручейки слез, которые она торопливо размазывает по щекам. Дрожащей рукой кладет на могилу тоненькую зеленую тетрадь, которая тут же впитывает влагу, чернила расплываются, а на обложке аккуратным почерком: «Сочинение ученика одиннадцатого класса. Ким Тэхен». *** В уютном кабинете за рабочим столом сидит мужчина, что-то поспешно печатая, пальцами клацая по клавиатуре ноутбука. Он сосредоточен на своем занятии, изредка тянет руку за кофейной чашкой. Дождь за окном усилился, ветер разбушевался пуще прежнего, намереваясь выбить окна, оторвать альфу от срочной работы. Намджун поднял руки над головой, сцепил пальцы, а затем медленно потянулся, удовлетворенно выдыхая. Оформляет документы для Совета, оповещает о прорывах клана на северных территориях, о количестве вервольфов, которых удалось положить на поле боя. Требует награды некоторым демонам, похвалу. Чонгук на днях должен улететь в Румынию на Совет, чтобы объясниться о произошедшем в театре, а Джун останется руководить армией голодных и безумных демонов. Надо бы ещё решить вопрос с наркоторговлей на захваченных территориях, ликвидировать корень зла. Столько забот на крепких плечах, но альфа подозрительно спокоен. Единственная его головная боль сейчас - Пак Чимин. Этот капризный мальчишка бьет посуду, выбивает окна, кидается на прислугу, кричит так, что те теперь боятся его, опасаются. Смешно, что смертный мальчишка сумел запугать бесстрашных бесов. Джун хмыкает, вспоминая, как вчера Чимин швырнул поднос в лицо слуге, угрожая дядей, грязно матерясь и забавно шипя. Поднос, конечно, успели перехватить, но всё, что было на нём - полетело бессмертному в лицо. Альфе нравился этот омега. Смелый, бойкий, острый на язык. Но Джун терял контроль, когда брань сыпалась в его сторону, маленькие кулаки били по мускулистой груди. Пусть и забавляло это альфу, но такого обращения к себе он не допустит. Обязательно проучит избалованную чертовку. Утром, чтобы утихомирить взбалмошного пленника, пришлось выпустить острые когти, вонзиться ими в собственную руку, пуская кровь. И омега сразу успокоился, чуть не потерял сознание. Но тишина не длилась долго, уже через часа два Чимин вновь ругался, пинал ногами дверь, угрожал убить демона ручкой с забавно колышущимся помпоном на колпачке. В дверь тихо постучались, после чего ручка развернулась и в кабинет вошел слуга - миловидный омега с длинными до плеч волосами. Поклонился, а затем, потупив взор, опустил голову. - Что случилось? - оторвался от экрана ноутбука альфа. - Господин Ким, этот… этот омега вазой разбил люстру в комнате. От него одни проблемы! Он сущий Дьявол! - пожаловался младший, вздернув голову. - Ты пришел, чтобы сказать мне это? - изогнул бровь мужчина. - Разрешите мне работать поодаль от него… - просьба, от которой Джун смеется громко, заразительно, хватается за грудь. - Фух! - переводит дыхание альфа, - Не думал я, что до такой степени ситуация запущена. Встает, обходит деревянный стол, подходит ближе к омеге. Тянет руку и невесомо касается подушечками пальцев лица. Тот сразу ластится, прикрывает глаза, требует больше внимания. Джун расстегивает верхние пуговицы на своей рубашке, нервно ведет головой. - Пришел жаловаться? Или хотел показать свою ревность? - похлопал по щеке омегу, который широко улыбнулся, - Ты меня любишь? Глаза омеги вспыхнули синими искрами, дыхание участилось, он потянулся изящными пальцами к демону, расстегивая оставшиеся пуговицы. Альфа прикрыл глаза, облокотился на стол, опустив одну руку на талию омеги, сжимая пальцы. В нос сильнее ударил аромат спиреи, тягучего и сладкого меда. В ушах билось сердце смертного, который стоял за дверью и подглядывал в узкую щель. Джуна не обманешь, не проведешь, он слышал судорожный и тихий вздох Чимина, его учащенное сердцебиение, слышал, как тот шаркает ногой. А аромат цветочного меда, тягучего, плавного, врывался в легкие. Демон ощущал его присутствие кожей, под которую лезет этот наглый мальчишка, сворачивая холодную кровь. - Любишь? - запустил пятерню в гладкие и длинные волосы омеги, притягивая ближе. - Ревнуешь меня к нему? - шепот в губы. - Да… - срывается тихое. Намджун тянет омегу ближе и целует нежно, ласково. Глаза демона открыты и светятся. Он тянет слугу за волосы, а тот покорно изгибает спину, открывая шею. Альфа медленно наклоняется, хватая взглядом взор Чимина, который стоит у приоткрытой двери, прижимая ладони к груди. Проводит широким языком, не прерывая зрительного контакта, одаривает шею омеги жаркими поцелуями и укусами. Дразнит смертного, который, словно завороженный, замер на месте и не может шелохнуться, вглядываясь в красный фосфор демона. Чары рассеиваются неожиданно и омега убегает, срывается с места, не оглядываясь. Намджун… его отпустил. Он загнанно дышит, опасливо озирается по сторонам. На душе кошки скребут, ревность лавой растекается по венам, бьет в сердце, которое судорожно сжимается, гулко стучит в ушах. Чимин забегает в свою комнату, громко хлопнув дверью. Кое-как передвигает к выходу тяжелый комод, стул, торшер. Забаррикадировался. Ему противно от картины, которую он увидел. Тело бьет мелкая дрожь, а ладони потные, отвратные. И в то же время он завидует, ужасно завидует этому омеге, которого ласкал мужчина. Чимин стоял за дверью, сам не удержался и подошел еще ближе, словно зачарованный странным зрелищем. Тихие стоны слуги врезались в память. Его лицо исказила гримаса наслаждения, он изгибался, извивался в накаченных руках демона, томно просил ещё, ещё, и ещё прикосновений. А Чимин ревновал. Безумно, жутко, до хруста пальцев. Так и вырвал бы все волосы этому патлатому, так и удушил бы чем-нибудь. А демон… Он издевался. Чимин это понял, когда попал в плен огненных глаз, когда в его взгляде загорелся триумф, когда альфа с ухмылкой целовал чужую шею. Он был похож на мужчину, которого Чимин представлял себе в самых дерзких и грязных мечтах. Дьявольская страсть и темный огонь, сила и власть прятались за чувственными ямочками на щеках альфы. Пак зажал уши руками, побежал в сторону ванной. До его сознания дошло, что именно мужчина хотел ему показать - ничтожность Чимина и свое могущество. Свое превосходство над омегой. Зуб на зуб не попадает, парня трясет, как при лихорадке. Он скидывает с себя одежду и встает под душ, включает обжигающе горячую воду, которая ручьем бежит в слив на полу. Прикрывает глаза, яростно, остервенело трет кожу, пытаясь смыть с себя тот стыд, что одолел его сознание. Нещадно царапает кожу, хочет содрать её, вырвать чувство ревности, чувство разбитой гордости. Он оседает на холодный пол, обхватывает голову руками, проклиная себя, свое существование. Не понимает реакцию своего тела, не понимает свои чувства. Кажется, вот-вот взорвется от тупой иглы, которая кольнула прямо в сердце. Джун влезает в комнату омеги через окно, отряхивает рукав рубашки. - Спрятался, значит, - хмыкает альфа. Чимин действительно думал, что его остановит закрытая дверь? Пфф, как наивно. Глупый омега, глупый. Альфа довольно шагает в сторону ванной, слышит всхлипы, шум воды. Открывает резко дверь, а омега взвизгивает от неожиданности, смотрит на демона красными глазами. - Мог бы и постучаться, - надевает безразличную маску парень, - Я не бесполое существо. - поднимается, делая вид, что его сцена в кабинете не тронула, не задела. - Ты тоже не особо любишь стучаться, как я понял. - хищно улыбается, оголяя бриллиантами блестящий клык, надвигается на свою жертву. - Терпи, значит. - Чимин смотрит злобно, ничуть не стесняясь своей наготы, поворачивается лицом к мужчине. Рубашка Намджуна всё ещё расстегнута, его тело красивое, рельефное, словно выточено из гипса. Взгляд омеги метает стрелы, он смотрит с вызовом, пряча слезы, пряча стыд и смущение. - Вы, омеги, теряете остатки разума, когда даете волю чувствам. - Намджун подошел вплотную, вода стекает по телу мужчины, мокрая одежда прилипла, выделяя каждую накаченную мышцу. Чимина одолевает безумие, он замахивается и дает пощечину демону, который мог бы и остановить смертного, но не стал, лишь покорно повернул голову, принимая правила чужой игры, а на нежной щеке выступили красные следы пальцев омеги. Наваждение накрыло с головой, Чимин сам притянул мужчину за ворот, впился в жаркие губы дерзким поцелуем, стягивая рубашку, царапая ногтями могучую спину. Парень пытается обжечь, опалить, уничтожить самомнение бессмертного. Хочет втоптать в грязь эту довольную ухмылку, этот триумф в глазах. Воздуха не хватает и он тяжело дышит носом, сплетая языки, кусая, зубами задевая сверкающие камушки.