Море манит дураков

Такого штиля не было уже полгода — во всяком случае, я не помню подобного за шесть с лишним месяцев. Припасы пресной воды подходили к концу, а из еды оставалось лишь два, одно из которых сморщилось чуть ли не как виноград, когда из него делают изюм. Я лежала на донце старенькой шхуны под тенью — каюты или трюма у неё не было, только навес из дырявой парусины да пары палок, которые были взяты с небольшого острова, на котором я недавно делала перерыв от плаванья. Жарко — середина лета, а Ист Блю славится тёплыми водами, и как бы мне солнечный удар не схватить — от цинги едва ли спасалась, пока апельсины ещё были, и подцепить ещё одну болячку, будучи и так не шибко везучей, мне не хотелось. Небо голубое, ни единого облака. Ветра нет, и косые паруса висят безжизненными тряпками. Интересно, как с такой фигнёй справляются дозорные… Если пересекусь с Икабодом, то наверняка расспрошу его об этом, ну, перед тем, как меня отправят на плаху. Я скучаю по родным, но дедушку я так и не нашла. Не могу вернуться домой, пока не найду его. Тело само переворачивается, и я заваливаюсь на левый бок, подставляя часть тела солнечным лучам и тени тента. В голове вертится куча мыслей, но все бестолковые, и чёрт бы побрал мою неспособность сосредоточиться, потому что я не могла бесцельно плавать по Ист Блю, но ведь за два с половиной года я уже успела побывать в Норт Блю, о котором он постоянно говорил, причём обплыть его по всем векторам. В общем, мои поиски не увенчались ровным счётом никаким успехом, и прогресса как такового в принципе не было. Сверху пролетела одинокая чайка. Жаль, что пуль не осталось в пистолете — я бы попробовала подстрелить её, чтобы сварить мяско и поесть. Я не могу смотреть на эти яблоки спокойно. Надо было брать ставку больше — может, и вяленого мяса с рыбой дали, а только на яблоках жить невозможно. Эх, и от воды бы не отказалась — тяжело экономить её, но кто знал, что часть припасов у меня выбьет из лодки штормом? Полог навеса дырявый. Он не шибко защищает от воды во время непогоды, но хоть солнце почти не пропускает, но это похоже на тюремные прожектора, какими их описывал отец. Пахнет солью и солнцем, но я устала от этого запаха. Почему-то он всё больше набивает мне мысль об одиноком плаванье. Жаль, что не вышло собрать команду — кто последует за «неумелой и неуклюжей малявкой», у которой даже награда на розыскном плакате не больше десяти тысяч белли. Ну, кто-то фирменную рубашку зато купит, если поймает меня, но, видимо, из-за такой ничтожной награды за мной никто и не носится. Не сказать, что я этому не рада — рада, конечно, что Дозор меня гоняет туда-сюда, только если совсем дела плохи, и всё же… Дёшево как-то. Снова крик чайки. Или чаек. Почему-то кажется, что их стало больше. А вот пуль больше не стало — всё ещё по нулям. Спать хочется, а погода такая приятная. В горле только суховато, в желудке — пустовато, а так — вполне приятно будет прикорнуть чутка. Лодку покачивает. Хорошо, что в первый год плаванья я смогла побороть морскую болезнь, хотя методы у Багги и Ко были своеобразные — за них бы мой батенька всыпал бы по первое число, причём непонятно, кому: им — за саму затею отучить меня блевать за борт или мне — за согласие на авантюру. Наверное, я всё же немного скучаю по ребятам, кроме кэпа — идиоты не исправляются, как не исправится моя неудача! Вода плещется за бортиком шхуны, и кажется, что качать лодку стало чуть сильнее. В глазах всё плывёт, и лень выглядывать, что же там такое, дальше метра по радиусу. Только солнце сквозь прорехи парусины светит в глаза и слепит до закатывающихся глаз. Солнце, солнышко… Время идёт странно — сквозь веки просвечивает, и вроде было светло, как в ясный полдень, но быстро потемнело. Холодного ветра как не было, так и нет, значит, всё же не ночь, когда Ист Блю преобразовывается — ночью он становится путями ветров — их много, и каждый ведёт куда-то… Похоже, я дико скучаю по команде, раз слышу, как поют мою любимую песню. «Мне показалось, что сказал старик: «Оставь его, Джонни, оставь его». Завтра ты получишь свои деньги, и пора нам оставить судно», — пели голоса, пели гулко, с завыванием. Звон в ушах стоял до этого непереносимый, но теперь эти звуки совсем перемешались. «Оставь его, Джонни, оставь его! О, оставь его, Джонни, оставь его! Ибо путь наш долог, а ветра молчат, и пора нам оставить судно!» — слышу припев той песни. Её сыздавна поют, не только пираты, но и простые моряки — она не касалась грабежа суден или изничтожений деревень и городов. Хорошо, что меня всё время оставляли на судне, чтобы я не участвовала в грабежах… Руки касается что-то шершавое, тёплое и влажное, и я рукой ведь не двигаю, тело как кусок ваты. Значит, кто-то на лодке, но кто? Сначала по глазам вдарило вспышкой белого света, от которого жмурюсь, но потом снова пытаюсь разлепить глаза. Темно, будто я совсем ослепла, но надо было дать глазам привыкнуть к мраку, чтобы потом понять, где я нахожусь — это была корабельная каюта. Не шибко просторное помещение с кучей деревянных ящиков и подвешенными к потолку гамаками — в одном из них я и болталась, очень низко к земле. Рядом, по правую руку, был какой-то силуэт, точно что-то косматое, и от него исходило урчание сытого кота, хотя этот кот был слишком уж большим — один язык его покрывал мою раскрытую ладонь. Света почти нет, разве только из щелей в досках тонкие лучи идут — плотно сбитые доски, хорошо. Наверное, за корабль отвалили кучу белли… Погодите, корабль? А какого рожна-то?! А где моя лодка?! Тело дёрнулось само собой, и я сначала на секунду смогла усесться в гамаке, но его так закачало, что я перевернулась и свалилась на пол. Удар вышел несильным — до пола было полметра, и с такой-то высоты даже руку не сломаешь, хотя воздух из меня выбило маленько… Надо мной нависла морда «кота», который на деле оказался косматым львом. — Твою мать! — гаркнула я, дёрнувшись, но лев как не проявлял агрессию, так и теперь кусать меня не полез, хотя он немного наклонился и лизнул половину моего лица шершавым языком. — Ух, на моём веку слишком много дружелюбных львов… Кое-как встав, я поняла, что сил ходить самостоятельно у меня маловато. Хотелось плюхнуться на гамак, чтобы попробовать высмотреть ещё что-нибудь интересное в каюте, но это мохнатое чудо тихо рыкнуло и будто подставило спину. Я осторожно повела рукой по холке животного, затем зарылась пальцами в гриву — помню, я обожала так же наглаживать Ричи, ручного льва Модзи. Лев тогда чуть ли не млел, когда его между ушами по голове начёсывают, но, видимо, это особенность любого кота, вне зависимости от его размера… и размера его клыков с когтями. Ноги чуть подгибались, но благодаря льву я смогла встать и сделать пару шагов на пробу. Живот сводит от голода, и я бы даже от тех яблок не отказалась, которые на солнце скукожились. Придётся потерпеть ещё немного — может, хозяева корабля накормят меня немного? Дверь, к которой подобрались я и «котик», поддалась руке не сразу, — неужели я настолько сильно ослабла? — и меня снова ослепило, но теперь уже от самого настоящего солнечного света. По палубе носились туда и сюда мужчины, и, чёрт бы меня побрал… — Кое-кто соизволил проснуться! Лем, собственной персоной! — крикнул один из них, завидев меня. Стоило этому мужику крикнуть, как остальные тоже повернулись в мою сторону с улыбками. Мамочки мои, как так вышло-то?.. Я посмотрела на своего льва-проводника, и вновь меня будто током пришибло — этого льва я и знала как раз, старый-добрый Ричи. А заговорил со мной не кто иной, как Модзи, который внешне ну никак не поменялся, хотя причёской стал больше похож на барашка, чем на обезьянку. — Здрасьте, — брякнула я севшим от шока голосом. Модзи расхохотался, после чего закинул руку мне на плечо и притянул в дружеском жесте, крепко обнимая. Я, однако же, восторга не то что бы разделила — через секунды две или три я вырвалась из его хватки и отступила к двери. — Как я тут, вашу мать, оказалась? И, кажется, я уже раз сто говорила не называть меня «Лем»! Ричи снова подошёл ко мне и лизнул пальцы языком. А я-то думала, что увидеть Биг Топ снова не доведётся, но теперь у меня неловкое ощущение. — Плавали, увидели твою лодку, а там ты лежала в обмороке и бормотала что-то про деда, солнце и какого-то Джонни, — со смешком разъяснил мой бывший накама. — Ты бы видела лицо Багги — он сначала не понял, кого мы выловили! Багги. При звуке имени этого главгада у меня мурашки по коже повалили — я ведь лодку упёрла вместе с едой, и теперь… теперь мне наверняка предстоит столкнуться с последствиями угона — с праведным гневом, ну, если гнев пирата может быть праведным. И всё же — где моя Маргаритка? — Кстати, а где моя шхуна? — Пираты вокруг меня покатились со смеху. — Эй, не смешно! — Я метнулась сначала к левому борту корабля, затем — к правому, но нигде моей шхуны не было, и тревога теперь нарастала во мне с неистовой скоростью. — Что вы сделали с моей Маргариткой?.. — Потопили её, случайно, правда. И да, как тебе мой ножик? — тут показался ещё один мой «любимый» накама — Кабадзи. Внешне он тоже не поменялся, и даже чёлка осталась такой же длины. — Очень чудесно, Каба, спасибо, она помогла мне перерезать верёвку, что отделяла меня от свободы! — Горько усмехнувшись, а ослабевших ногах я чуть не шмякнулась на пол, но Ричи подставил спину снова. — Нет, так дело не пойдёт, — покачал головой Модзи, после чего двинулся ко мне и хватая за предплечье, — ты совсем не можешь стоять на своих двух. Ричи, доведи её до каюты капитана, я с ним сейчас переговорю быстро. Ричи — лев умный, потому он понял, куда меня надо отвести, хотя я бы не сказала, что за всё это время забыла хотя бы что-то об этом корабле — Биг Топ я запомнила на всю жизнь. Каюту Багги я видела от силы всего раза два или три за всё время, которое провела тут. Стол под тремя иллюминаторами, весь заваленный картами и листовками других пиратов, кресло несколько сундуков невесть чем набитых, полка со свёрнутыми картами, королевских размеров кровать у стены, трюмо с бутылками — рома ли, виски ли, не знаю. На одной из стен карта висит — там весь наш мир, все наши моря и океаны, помечен Гранд Лайн, обведён Логтаун, при воспоминании о котором сладко заныло в груди, Калм Белт подчёркнут. Однако, что весьма странно, на столе поверх всех карт и листовок лежал мой рюкзак с открытым клапаном основного отделения. Оттуда торчали два яблока, и сколько же времени я пролежала, что одно из них так сильно сморщилось и потемнело! Еде пропадать зря нельзя, если её хоть как-то можно съесть, а Багги едва ли будет тратить на меня еду, если он вспомнит о том, как я после ругани свистнула у него шлюпку. Достав яблоко, я даже не стала лишний раз его осматривать, а тут же вцепилась в него зубами. Однако, вместо привычного кислого вкуса я ощутила какую-то вату, и хотелось выплюнуть уже откусанное, но рвотный рефлекс сработал как-то не так, как надо было — отвратительный на вкус жёсткий и плохо пережёванный комок покатился по горлу с трудом, и я закашлялась. И в этот момент, когда я чуть ли не задыхаться начала от ужасного вкуса и тяжести в глотке, в каюту заходит Багги собственной персоной. Обычно я стараюсь не выражаться нецензурно, но глядя на него невольно из меня вырвалось одно слово. — Пиздец.