Ты только посмотри на себя

Чуя проснулся в лазарете Портовой Мафии. За окном были невнятные сумерки, облака плотным одеялом заволокли небо. Странно, что он не был подключён ни к одному аппарату. Он же умирал? И где Мори? Накахара встал и прошёлся, разминая затёкшие мышцы. Тело удивительно не болело, отражение в зеркале не показывало следов от порчи. Хотя после того месива с Зусаком у него рытвины должны были остаться до костей. Странно. Но не могло же это всё оказаться плодом белой горячки? Или могло? Шляпа нашлась на прикроватной тумбочке, привычная одежда — в шкафу напротив окна. Вечно оживлённый коридор перед медотсеком был абсолютно пуст, как, впрочем, и всё остальное здание штаба. Машин на улице почти не было, а те, что были, — стояли припаркованные в самых неожиданных местах. Странное ощущение отчуждённости пронизывало мафиози, хотелось непроизвольно ускорить шаг и убраться хоть куда-нибудь, где есть хоть какие-то люди. Ноги сами петляли по пустынным улочкам Йокогамы, заводя всё дальше и дальше в подворотни. Внезапно в глаза бросилась единственная горящая вывеска: «Бар Люпин». Дверь заведения была открыта, снизу лился тёплый свет, слышались человеческие голоса и ненавязчивая джазовая мелодия. Словно сумасшедший, он полетел по ступеням, перепрыгивая по три штуки. Остановившись в зале, он обвёл взглядом всего две фигуры, разместившиеся за барной стойкой. Мужчина в бежевой куртке его не волновал, хоть и был смутно знакомым. А вот вторая фигура была облачена в светло-коричневое пальто, имела копну непослушных каштановых волос и наигранно звонко засмеялась, когда тяжело дышащий Чуя ввалился в помещение, потревожив своим присутствием «музыку ветра», висящую над дверью. Ударив ногтём по стакану с виски, он обратился к товарищу: — Ты посмотри, Одасаку, кого это к нам принесло! — Дазай… — хрипло выдохнул Накахара, чувствуя, как земля уплывает из-под ног. Всё встало на свои места. Да, он умер. И проснулся где-то вот здесь, рядом с Мудазайцем. И что-то его реакция Чуе пока не нравилась. — Я, пожалуй, пойду, а то дети уже заждались, — Сакуноске развернулся на стуле и, за добрую дюжину метров обогнув рыжего, направился к выходу. Как только за вышедшим закрылась дверь, Дазай вскочил на ноги и в два шага оказался возле Чуи. Взгляд его полыхал праведным гневом, а губы были жёстко поджаты. — Какого. Хрена. Ты. Тут. Делаешь?! Как нож в сердце. Его тут не ждали? И галлюцинации были просто галлюцинациями? И все чувства Дазая были просто очередным фарсом, а сам он хотел поскорее сбежать из того мира, чтобы как можно дольше не видеть Чую? Но неужели он так взъелся, только из-за того, что он своим появлением прогнал Сакуноске? Что вообще связывало этих двоих? Может, Ода был Дазаю даже ближе, чем сам Чуя? Слёзы навернулись на глаза. Что-то слишком часто он стал рыдать в последнее время. — Да если тебе так хочется — уже ухожу! И не появлюсь на твои глаза никогда больше! А ты сиди тут дальше со своей шестёркой, слова тебе никто поперёк не скажет! И вообще, куда мне было идти?! Здесь вообще никого нет! Я… Я… Осаму как-то непонятно изменился в лице. А после подошёл ближе, заключил в объятия и выдохнул надрывно в макушку: — Дурак. Я не это имел в виду. Какого чёрта ты помер, Чиби-кун? Почему так быстро? — Я выполнил обещание, — чуть сбавив пыл, но не успокоившись окончательно, ответил рыжий. — Если самоубийство, совершённое с разницей в два месяца, всё ещё может считаться двойным. Руки на чуиной спине сжались ещё сильнее. — Ну и как это было? Что же ты выбрал? Я оставлял тебе инструкции. И я уверен, что ты их читал. — Ничего из предоставленного. — Даже так? — Ты же знаешь, у меня есть свой способ. — Только не говори, что… — Порча. — Идиот, — руки сжались ещё раз. — Зачем? — Я убил его, Дазай. — Его? — Зусака. Эту глиняную гниду. Я отомстил за тебя. Я. Его. Убил, — последнее предложение Накахара проговорил по словам, самодовольно улыбаясь. Он чувствовал гордость за этот поступок. И ни о чём не жалел, ощущая нервно подрагивающие, но нежные руки на своей спине и в своих волосах и слушая настоящее сердцебиение, ощущая неподдельное тепло условно живого тела. Больше всего в тот момент, когда руки Дазая сомкнулись на его спине, Чуя боялся, что почувствует тот же замогильный холод, что сопровождал его в танце на кладбище, или, ещё чего хуже, что эти руки просто пройдут сквозь него. Но Дазай был реальным, тёплым и почти живым. — Боже, его достаточно было херануть один раз исподтишка пистолетом или ножом. Ну почему вы все такие тугодумы? — Что ж сам не херанул? — Хотел дать мелким шанс, — Дазай наконец отстранился, заново оглядывая любовника. — Давно не виделись, Накахара Чуя. Выпьем? — Вино в «Люпине» — говно. — Это в живом «Люпине». А здесь есть всё, чего душа твоя пожелает. Нет только бармена и денег. Но их как раз душа обычно и не желает. Чуя обернулся на барную стойку и заметил, что на месте, где стоял тумблер с виски Одасаку, теперь стоит изящный бокал, наполовину заполненный рубиновой, идеально прозрачной жидкостью. Чуя искренне продолжал пытаться делать вид, что в данный момент бывший-любовник-почти-супруг его интересует больше, чем содержимое бокала на расстоянии пары шагов, но мечущийся от лица Осаму к стойке взгляд, видимо, выдавал его с потрохами. — Пошли уже, алкашня. За жизнь-смерть поговорим. Думаю, нам ещё много чего надо обсудить. Накахара заторможенно кивнул и после лёгкого тычка в спину направился к насиженному месту. Дазай с непроницаемым лицом сделал глоток своего виски и вновь повернулся к прижизненному напарнику. — Ну рассказывай, что там у людей? Чуя с ответом не спешил, покачивая вино в бокале. Пино Нуар, Франция, пятнадцать лет выдержки (не слишком много для такого, но достаточно), восхитительный аромат леса в жаркий день и садовых ягод. Наверное, единственное вино, которое Чуя не успел попробовать при жизни. Но собирался, потому что Осаму пообещал, что оно будет на их свадьбе. — Новый Двойной Чёрный решил повторить все традиции классического. — Ты о чём? — Они теперь трахаются. Почти как кролики. Представь мой ужас, когда этот гот пришёл на собрание затраханным и улыбающимся. Он умеет улыбаться, ты знал? Мечтательной такой улыбочкой… — Я и не удивлён, что он оказался снизу. — Я же сказал все традиции. Они меняются. — Вот теперь я охренел. Ладно, что ещё? — Куникида до последнего возмущался, что ты обломал ему кучу планов. — Он идиот, раз после всех моих попыток самоубийства продолжал включать меня в них. А вообще, стоило помереть хотя бы для того, чтобы запороть «идеальную» жизнь Куникиды. — Не только. — Разве? — У нас с тобой тоже было много планов, если ты помнишь. Дазай отвёл взгляд. О, конечно, он помнил! Это ведь «был его план»! Он первый швырнул в Чую кольцом и первый начал заливать про банкеты, круизные лайнеры, шаферов и винные дома! — Ты обещал мне свадьбу. Но вместо этого я праздновал твои похороны… — начал тихо закипать Накахара, отставляя драгоценный бокал от греха подальше. — Мне жаль. — Тебе? Не-е-ет, тебе не жаль! Ты просто скомкал и выкинул мне в лицо свою очередную клятву! Жить со мной? Жить ради меня? Неужели из меня такая хреновая причина для жизни? — Лучшая из всех, что у меня были. — Не пизди мне тут! Ради Сакуноске ты изменил её, поставил с ног на голову, бросил всё, что имел, и ушёл к детективам! А ради меня не захотел даже просто жить! — Я хотел, честно. И ты не знаешь всего. — О чём это ты? — настороженно спросил Накахара, давясь очередным проклятием, готовящимся сорваться с губ. Честный Осаму — Осаму с подвохом. Сейчас явно спизданёт чего-нибудь такое, чего не ожидаешь совсем. Было такое уже, и не раз. — Я ушёл из Мафии не только ради Оды. Я же тебе говорил. — Ты узнал, что Мори… — Хотел сделать с тобой, да. — И? — Отправить тебя на дело, где потребовалось бы использование Порчи, одного, пообещав отправить меня к тому моменту, когда тебя надо будет выключить. При этом не сообщив мне даже о том, что такое задание намечается. Дазай ненадолго замолчал, позволяя парню переварить первый поток информации, чтобы окончательно добить вторым: — Мори боялся меня. Я знал его секреты и становился опасен именно для Мафии. Поэтому он хотел заставить меня либо уйти в подполье, либо замолчать навсегда, а надежды на это у свидетеля почти всех попыток моего самоубийства почти не осталось. Я должен был уйти раньше, чем он добрался бы до тебя. А что касается моей смерти… А разве Новый Чёрный не достоин жизни ради друг друга? В конце концов, я бы был крайне хреновым учителем, если позволил бы двум своим ученикам умереть на моих глазах. Я должен был это сделать. Прости, что так вышло со свадьбой. Чуя был в шоке по множеству причин: во-первых, Дазай сейчас говорил с ним по душам; во-вторых, Дазай сейчас говорил правду; в-третьих, Дазай только что попросил прощения; ну, и в-четвёртых, Мори Огай сейчас в его глазах из Бога превратился в конченую мразь, способную на такие махинации живыми людьми. — Так или иначе, ты своё обещание сдержал, — немного грустно улыбнулся Осаму, убирая прядь волос с лица Чуи. Так же, как делал всегда. Фетиш у него такой, что ли? — А я своё могу сдержать уже здесь. Пино Нуар свой ты уже получил, танго сейчас будет и никакого цыганского табора, как ты и хотел. А потом будем жить друг для друга и умирать друг с другом бессчётное количество раз. Открою маленькую тайну: здесь просто невозможно умереть насовсем. Ты просто наутро снова проснёшься там же, где и впервые. — То, что мертво, умереть не может, — гнусавым замогильным голосом процитировал Чуя какой-то давно просмотренный, муторный и затянутый сериал, чувствуя, что его отпускает. Хохот подобрался к обоим против воли. И оба смеялись, позабыв о жизни и смерти, как пятнадцатилетние подростки, над глупой сымпровизированной шуткой. Внезапно Осаму посерьёзнел и в упор посмотрел на партнёра, заставляя заткнуться и его. — Чуя… — в глазах шатена поселился какой-то нездоровый блеск. — Знаешь, что я хочу? — Судя по предыдущей теме разговора, да, знаю. И не соглашусь пока переживать это снова. — Я не об этом, — негромко засмеялся Дазай, подхватывая напарника на руки и усаживая на барную стойку, с которой уже исчезло всё бьющееся и проливающееся. — Я хочу тебя. Уже два месяца, судя по твоим словам, я только тебя и хочу. Рыжий хотел было поддаться на соблазнения своего несостоявшегося муженька, но что-то его удержало, и он с трудом отпихнул суицидника, уже самозабвенно водящего носом по его открытой шее. — Только после небольшой услуги с твоей стороны. — И чего же хочет моя принцесска? — Скажи мне это. — Чуя? — Ну же! Ты вымогал от меня это всё время, а сам даже не заикнулся об этом ни разу! Это что, бьёт по твоему самомнению? Разрушает репутацию? Осаму, мы сейчас оба мертвы, лишены, по идее, всех своих бывших репутаций и предрассудков! Мы больше никому ничего не обязаны, ни Мафии, ни детективам, ни властям. Мы есть друг у друга, так почему же ты всё ещё мнёшься? Или я тешу себя напрасными надеждами на этот счёт? — В таком случае, раз мы больше «никому ничего не должны», почему бы тебе не быть первым, кто сделает это? Или ты боишься показать свою «слабость»? — И ты снова увиливаешь. — Ты тоже, заметь, — фыркнул Дазай, ехидно приподнимая бровь. Чуя оправдываться был не намерен, лишь гневно прожигал в любовнике дыру яростным взглядом. — Ну, раз никто не хочет быть первым, почему бы не сделать это вместе? — Раз… — Два… — Три! — сказали они синхронно, и Накахара почувствовал последующий за этим наёб только потому, что его сознание требовало совершить точно такой же. —… —… — Ну вот, — протянул Дазай, — теперь я разочарован в нас обоих. — Не меньше, чем я, — хохотнул Чуя. На удивление, в нём не заиграла злость или обида, просто он предвидел такой исход. Было принято решение, что ничего этого не было. Да оно и не нужно было, в их случае действия всегда говорили явно больше слов, хотя и тех на выяснение отношений обычно уходило немало. Вернуться, перешагивая через гордость. Принять, несмотря на обиду. Скрывать заботу выгодой для себя. Умереть за другого. Найти друг друга за гранью и принять вновь. И пофигу, что это так и осталось невысказанным: невозможно уместить всю их личную бурю в одну банальную, заезженную всеми фразу. Но сам Чуя внезапно почувствовал, что взорвётся, если не произнесёт её вслух, потому что длинные руки вновь сомкнулись на его спине, а в шею уткнулся горячий нос. Он положил острый подбородок на плечо и прошептал, прикасаясь к уху губами и опаляя все нервы глубоким шёпотом: — Я люблю тебя. И долгие секунды ушли на то, чтобы понять, что в его голове эхом отдалась та же фраза, сказанная дазаевым голосом. И оба вжались друг в друга ещё сильнее, мягко, расслабленно посмеиваясь своей извечной синхронности, что сопутствовала им не только на поле боя, а везде. — Стоило умереть, чтобы наконец сказать это мне? — спросил Чуя. — Ну, вообще-то, нет, — Осаму шикнул от прилетевшей затрещины. — Потому что я уже делал это при жизни. — Когда?! — Ты не просыхал в «Люпине» четыре дня и Огай отправил меня на твои поиски. — О, я помню тот день! И я тогда ещё спросил, любишь ли ты меня. Но ты тогда промолчал. — Ты потом уснул. — Вот чёрт! Это было… Сколько лет назад это было? Семь? — Шесть лет, четыре месяца и двадцать два дня. — Я мудак, что в тот раз уснул, а не притворился, что сплю, как обычно, чтобы ты донёс меня на руках, — наигранно тяжело вздохнул Чуя, — и что сам не признался хотя бы… — Нет. Я слышал, Чуя. — Но я же ни разу!.. — Ты только посмотри на нас, Чуя. До чего мы себя довели, — голос тихий и надломленный. Острый нос шатена уткнулся в шею рыжего, которая внезапно почему-то стала влажной. На чувствительную кожу упала ещё одна капля. Дазай сейчас, что?.. Чуя попытался отстраниться и взглянуть на удивительную картину, недоступную никому из смертных, но крепкие руки не дали сдвинуться и на миллиметр. — Дазай?.. — Объятия придуманы, чтобы спрятать лицо. И своё я ещё не готов показывать. — Ты был там, — сделал вывод Накахара. — И все мои глюки — не глюки, а несознательные практики экзорцизма. — Так ты меня слышал?! — И чувствовал. Гаже ощущения не придумаешь. Осаму усмехнулся и после короткого поцелуя в основание шеи всё-таки поднял голову. Шоколадные глаза немного покраснели, и на пушистых ресницах ещё блестели крохотные слезинки. Но самое главное — они жили. В них была вся невысказанная за годы любовь, а не пустое безразличие к окружающей действительности или едкая усмешка, что жили там, кажется, с самого его рождения. — А знаешь, — с каким-то необъяснимым трепетом прошептал Чуя и неосознанно потянулся рукой к лицу напротив, — смерть тебе даже пошла на пользу. — Я всегда это говорил. А меня никто не слушал, — Дазай повторил нежное действие. Поцелуй произошёл сам собой. Даже под пытками никто из них не смог бы ответить, кто подался вперёд первым и чей несдержанный стон прокатился по пустующему бару в этот момент. Целовать губы, которые, как думал Накахара, он больше никогда не поцелует, — высшее из блаженств. Два месяца после смерти Дазая показались им обоим гораздо большим промежутком времени, чем четыре года пряток и поддельной ненависти. — Даза-а-ай, — томным голосом шепнул Накахара, — я всегда мечтал сделать это на барной стойке. — Ммм, слушаю и повинуюсь! Улыбка, как у Чешира, сейчас как никогда раньше подходила наглому довольному лицу шатена. Чуя скинул с его плеч пальто, в то время как Дазай возился с пуговицами на жилетке рыжего. — Снова вырядился, как капуста, — беззлобно констатировал Осаму. — Если после смерти восстанавливаемся мы, значит, восстановится и одежда. Хватит её жалеть, — и, подавая пример, дёрнул в стороны недорасстёгнутую полосатую рубашку. Пуговицы со звоном покатились по полу, а глаза Дазая загорелись опасно алым. А Чуя, в отличие от него, поражённо застыл. На теле суицидника не было бинтов. Как и не было ни одного шрама: кожа была гладкая, ровная, с аристократической бледностью. Поймав жадный изучающий взгляд, Дазай взял руку рыжего в свою и провёл ею по своей груди, шумно выдыхая. Свои вопросы мафиози решил оставить на потом, не отнимая руки от бархатной кожи и припадая к ней губами, прикусывая затвердевший от холода и возбуждения сосок. Тело, такое желанное сейчас, ощутимо вздрогнуло, и в медные волосы вплелись длинные музыкальные пальцы, сбрасывая шляпу. — И почему ты так не любишь мою шляпу? — буркнул Накахара. — Потому что я люблю твои волосы, а она мешает мне смотреть на них, когда захочется. Сказал и замолчал, поражаясь своим словам вместе с замершим Чуей. — Ещё… Скажи что-нибудь ещё… — Возможность смотреть в твои заспанные голубые глазки была весомой причиной для меня просыпаться по утрам, — с воодушевлением продолжил Дазай, пытаясь стянуть с мафиози портупею. — Я всегда любил смотреть в них, в эти два бездонных океана, пока ты пытался проморгаться и собрать мысли в кучку. Я всегда любил смотреть, как ты спишь, — наконец, кожаные ремни поддались и отлетели в сторону, — ты становишься таким беззащитным и расслабленным, что хочется спрятать тебя от всего мира. И иногда ты бормочешь во сне, ты знал? Я всегда любил твоё тело, — означенное, наконец, открылось взгляду, когда рубашка повторила траекторию полёта остальной одежды. — Стройное, но сильное, изящное и немного грубое. Я помню, где находился каждый твой шрам и как ты его получил. Я всегда любил ощущение безграничной силы, которое шло от тебя на поле боя. Кажется, если бы ты смог взять эту силу под контроль, весь мир бы преклонил перед тобой колени. И я в том числе. Осаму так и сделал. Опустился перед сидящим Чуей на колени и провёл рукой по заметной выпуклости на штанах. Рыжий простонал сквозь зубы. Кто бы знал, что такие слова могут так возбуждать, причём обоих. — Но больше всего я любил слушать твои стоны, когда я доводил тебя до экстаза. Ширинка вжикнула, и брюки вместе с мешающейся обувью отправились в полёт. Осаму прижался щекой к эрегированному члену партнёра и чуть огладил его пальцами, вызывая у того ещё один стон, на этот раз не сдерживаемый ничем. — Да, — довольно промурлыкал шатен, слизывая с головки каплю предэякулята, — вот так. Чуя запустил пальцы в волосы Осаму, но не направляя, а просто перебирая волнистые пряди, и суицидник начал действовать сам, проходя языком от основания до головки, вылизывая и посасывая достоинство любовника, и упиваясь звуками, которые тот издавал. Накахара думал, что от набежавших эмоций он умрёт повторно. Этот парень действительно великолепно владеет языком, и это отражается и в умении вести переговоры, и в искусстве минета. За годы, проведённые вместе, Осаму выучил все чувствительные точки напарника, и каждый последующий секс с ним был лучше, чем предыдущий, будто бы детектив оттачивал свои навыки любовного мастерства, огранял алмаз своей похоти. И этот минет Чуя бы назвал бриллиантом его коллекции. Чуя уже дрожал всем телом, скрестив ноги за шеей Дазая. Напряжение внутри всё нарастало и готово было вот-вот выйти наружу. Мафиози ещё раз утробно простонал и потянул партнёра за волосы, то ли заставляя отстраниться, то ли притягивая сильнее в желании спустить ему в горло. — Неплохо, — член с пошлым чмоком вышел изо рта Дазая, и тот поднялся, нависая над рыжим. — Но я знаю, что ты можешь громче. Пиала с оливковым маслом нашлась неподалёку от основного места действия на барной стойке. Тягучая прозрачная жидкость была уже идеальной температуры, и пальцы шатена сразу же вошли в зад напарника без промедлений. Чуя взвыл, вцепляясь ногтями в плечи парня и оставляя на идеальной ровной спине свежие царапины. — Тугой, как девственник. Надо же. Я у тебя украл и первый в жизни, и первый в смерти раз. И мне это нравится. Чуя всхлипнул. Движения Дазая стали мягче и нежнее, тем более он быстро нашёл нужную точку внутри и давил на неё практически не переставая. — А кто же был у тебя первой женщиной, а? — шептал Осаму, целуя мелко дрожащие плечи. — Мне бы хотелось на неё посмотреть. — Н-н-никто, ах, никто! — пытаясь перекричать свои стоны, ответил рыжий. — Серьёзно? А последним мужчиной? — Мгх, ты! Сколько можно вести эти разговоры?! — Ты сам просил меня говорить с тобой, — пальцы вышли из подготовленного отверстия, и Дазай придвинулся ближе, размещаясь между призывно раздвинутых ног, приспустив свои штаны. — Так получается, что я был у тебя первым и единственным? — короткий поцелуй в губы и вызывающий взгляд в глаза. — Да, — согласие. — Да-а-а! — протяжный стон от того, что Дазай вошёл в него сразу целиком под нужным углом. Бриллиант, как есть бриллиант. Сидеть в таком положении было неудобно, поэтому Осаму положил любовника лопатками на стойку и стал входить в него, придерживая бёдра руками на весу. Чуя смотрел только в глаза Дазая, так как был уверен, что если он опустит взгляд к точке, где соединяются их тела, то кончит сразу же. Ему хватало тех звуков, которые оттуда доносились, и своих собственных стонов, которые время от времени выпивал поцелуем с его губ Дазай. Гладкая спина под пальцами чувствовалась непривычно приятно, ещё приятнее было оставлять на ней свои следы, по памяти составляя карту прежних шрамов. — Говори… Говори ещё! — выстонал Накахара, пытаясь не уплыть сознанием в этой круговерти эмоций. Кажется, сегодня они впервые занимались именно любовью, а не диким необузданным сексом. — Я никогда не хотел тебе говорить, что я люблю тебя, — Дазай принял правила игры, хотя воздуха в груди не хватало даже на элементарное дыхание, не то, что на задушевные разговоры, и оттого голос стал тихим и хриплым. — Не потому, что это не так, нет. Просто мне тогда казалось, что всех слов мира, ни на одном языке, не хватит, чтобы выразить всё, что я ощущал, глядя на тебя. И я был уверен, что ты не воспримешь мои слова всерьёз. Выслушаешь, возможно, поймёшь, но посчитаешь шуткой и обманом. Я знаю, тебе трудно верить мне, поэтому я молчал. И до этого момента я был уверен, что все слова ничего не стоят, — монолог прервался порывистым поцелуем, но продолжился, стоило только мафиози отстраниться. — Я уже жалею, что не рассказывал тебе от этом, потому что эти слова заставляют переживать все моменты с тобой заново, влюбляться в тебя снова и снова, всё сильнее с каждым разом, хотя я думал, что это невозможно. Ты же тоже чувствуешь это сейчас, Чуя? О, Чуя чувствовал! Этой чувственной речью Осаму возбуждал и ласкал его сильнее, чем руками и членом. Те удовлетворяют низменные потребности тела, а слова уходят глубоко в душу, перетряхивают, разрывают между желаниями во все глаза наблюдать за сосредоточенным лицом любимого человека и зажмуриться, чтобы прочувствовать всё, о чём он говорит, более остро. Лишь задней мыслью Чуя думал, как только Дазай умудряется так проворно двигаться (и внутри, и оглаживая руками чувствительное сейчас ко всему тело, и переодически целуя и вылизывая лебединую шею напарника) и не сбиваться с мысли. — Я никогда не желал тебе смерти. Даже двойное самоубийство предложил в тот раз только из-за желания понаблюдать за твоей возмущённой мордашкой, а ты взял и согласился. Тогда я понял, что для тебя наше партнёрство тоже не только партнёрство. А также, что буду настоящим идиотом, если упущу тебя, если оттолкну и обижу. Но мы были, есть и будем друг для друга истинным ядом, мышьяком, цианидом, зарином. Я чувствовал, что отравляю тебя, и ты делал это в ответ. Но я не смог без тебя. Я ведь самоубийца. Я люблю яд. Прости, что отравил тебя собой, но мне это было необходимо. Я не хотел, чтобы ты умирал. Потому что до самого конца был уверен, что здесь есть лишь ничто, а такому солнцу, как ты, нечего делать в первозданной тьме. Речь снова прервалась, на этот раз Дазай не смог сдержать стон. Эти десятикратно усилившиеся чувства внутри были непривычны и возбуждающи. Мысли в голове, впервые в такой момент не пошлые, а излишне сентиментальные, пугали и подстёгивали продолжать. Но Накахара почувствовал, что если Осаму не заткнётся, то сам он либо разревётся, либо взорвётся от переизбытка нежности. Впрочем, говорить стало довольно проблематично. Всё снова вернулось на круги своя, и все эмоции передавались посредством взглядов, укусов-поцелуев и громких стонов. Оба уже были на грани, не хватало последнего шага, и… — Я люблю тебя, — сорвалось с губ любовников так же синхронно, как и произошло всё последующее. — Ох, бля-я-я… Те, кто говорил, что после смерти боли нет, просто ни разу не умирали. Чуя пытался отдышаться и приходил в себя, сидя голой задницей на неудобной деревянной столешнице. Осаму в неглиже уже скакал по комнате, собирая с пола вещи, свои и напарника. Накахара перегнулся через барную стойку и поднял с пола шляпу. Гордо водрузив её на голову, он схватил лежащие по правую руку сигареты и закурил. Запах дыма привлёк внимание Дазая, и тот обернулся, с вероятностью в девяносто восемь процентов для того, чтобы съязвить на тему «курение убивает». Однако открывшаяся картина выбила из головы все заготовленные речи. Из горла вырвался смешок. Потом ещё один. И вот уже шатен, хватаясь за живот, сползает на ближайший стул в приступе истерики. — Ну чё опять?! Я тут клоуном заделался? У меня рога выросли? Или букет из жопы торчит? — Чу-у-уя, ой, я не могу! Так вот ты какой, олицетворитель фразеологизмов! — Чё? — В данный момент ты являешь собой олицетворение фразеологизма «без штанов, но в шляпе». — Так отдай мне мои штаны, — на удивление спокойно ответил Чуя, стряхивая пепел под ноги. — Пока я не стал олицетворять фразеологизм «жизнь бьёт ключом». Возле его левой руки уже возлежал неприметный гаечный ключ. — Оу, ну лови! — ворох одежды упал прямо на мафиози. — Одевайся и пошли! — Куда? — зажав сигарету в зубах, рыжий принялся застёгивать рубашку. Пуговицы на месте. То ли заново отросли, пока они трахались, то ли Дазай всё-таки не последовал совету и раздевал его предельно аккуратно. Сейчас уже и не вспомнить. — Да куда хочешь! Можем на Лендмарк-тауэр, можем к пирсу, а можем просто домой. — Домой? — заторможенно повторил Накахара, пропуская первую суицидальную часть предложения. Этого горбатого даже могила не исправит. — Ну, естественно! Или ты забыл, где мы живём? — Прямо к нам домой? В нашу квартиру? — Чиби, у тебя амнезия или горячка? — Нет, просто я… Просто я снова разучился называть этот дом нашим. И не думал, что смогу научиться вновь. Слова не высказаны, но поняты. Уже небинтованый приподнял шляпку и растрепал пламенные вихры, насмешливо глядя в сомневающиеся глаза. — Этот дом всегда был нашим, Чуя. И теперь навсегда будет. Если, конечно, мы не опротивеем друг другу через пару-тройку лет. Надеюсь, здесь найдётся хоть кто-то, кроме меня, на ком ты сможешь выпускать пар. — То есть ты рассматриваешь такую возможность, что я стану тебе противен? — обидевшись, рыкнул Чуя. — Я не обеспокоен этим вопросом всерьёз. Но, по крайней мере, я надеюсь, что этого не случится. Однако лучше заранее продумать план стратегического отступления от разъярённого тебя и инструкцию по замаливанию грехов, — Дазай стал выглядеть, как обыкновенный Дазай, хитрый, отстранённый и с обманчивыми эмоциями на ехидной морде. Однако, поймав суровый взгляд рыжика, суицидник потеплел и заключил того в объятия. — Конечно, ты мне не надоешь. Я готов был жить только ради того, чтобы делать это с тобой. Вопрос в другом, сможешь ли ты вытерпеть меня в ситуации, когда кроме друг друга у нас с тобой практически никого нет. Я боюсь, что ты не захочешь больше видеть мою рожу, что выгонишь меня, забудешь, как страшный сон и мы больше никогда не увидимся. Я буду рядом с тобой, пока ты мне это позволяешь, — он отстранился и взглянул на растерянного и смущённого парня. — А теперь одевайся. Я подожду тебя на улице. Только сейчас Накахара заметил, что собеседник последний свой монолог произвёл будучи уже при полном параде. Ему стоило поторопиться, чтобы не заставлять лю… важного ему человека долго ждать его в сырости посмертных сумерек. Чуть не перепутав последовательность в процессе надевания штанов с трусами, громко и матерно чертыхаясь и пытаясь привести себя в хоть какое-то подобие божеского вида, Чуя всё-таки оделся и вылетел из бара практически так же поспешно, как и залетел туда часом ранее. Полутьма мёртвой улицы была пустынна. Повертев головой по сторонам, Чуя начал судорожно соображать, мог ли его товарищ просто раствориться из этого мира, или же этот ублюдок выкурил ему в морду центнер фимиама и свалил, громко присвистывая, в закат. С ним же могло произойти всё, что угодно! Да хоть повесился на ближайшем фонаре и вернулся туда, где встал, может, месяц назад, а может и только сегодня с утра. — Дазай! — крикнул он, всё ещё надеясь, что его не кинули посреди чуждого загробного мира. Голос почему-то звучал ломанно и надрывно, нервы после сегодняшних эмоциональных горок были совсем ни к чёрту и последнее, чего бы хотелось мафиози, это понять, что случившееся ранее, — всего лишь игра больного воображения и имитация неправдоподобно мрачного Рая. — Дазай, едрить тебя в корень! Это не смешно! — Уверен? — большие тёплые руки обвили его со спины, и внезапно Накахара почувствовал, что теряет опору под ногами. — А я вот видел твою перепуганную мордашку и могу утверждать, что она выглядит довольно забавно. Наконец Чуя утвердился в пространстве, чувствуя себя подхваченным на руки долговязым придурком. — Лапы свои от меня убери! — Ну-ну, малыш, если я уберу лапы, ты ёбнешься своей прелестной рыжевласой головушкой об асфальт. На умственные способности твои это, конечно, не повлияет… — Но будет весьма неприятно, а я этого не хочу, — закончил предложение Чуя, расслабляясь в привычной и довольно приятной хватке рук. — Повторяешься. — Момент подходящий, — пожал плечами Дазай и поплёлся из закоулка, отстранённо глядя вперёд, но периодически бросая на свою ношу полные нежности взгляды. — Так что, домой? — Вези меня, большая черепаха! — Чуя оплёл шею Осаму руками и ткнулся замёрзшим носом в горячую щёку. — Подумать только, сколько же лет прошло с тех пор, как я первый раз попал туда. — Шесть лет, пять месяцев и девять дней. Накахара только хмыкнул. А потом встрепенулся, будто бы вспоминая о чём-то. — Кстати! Больше мы этим во время секса не занимаемся! — И почему же? — Ты себя вообще слышал? В каких бульварных романах ты вычитал такую пошлятину? Да и вообще!.. — Ммм, я тебя смутил. Но тебе всё равно понравилось, не отрицай. Сам же меня просил продолжать. Тем более, я должен был отыграться за тот случай с рубашкой. Чуя возмущённо простонал и безвольно откинулся на несущих его руках, всем своим видом показывая, что разговор продолжать он не намерен. — Ты меня в гроб вгонишь! — Уже, ненаглядный, уже! — смешок потонул в уютной тишине больше не мёртвой улицы, и Накахара внезапно почувствовал себя окончательно и бесповоротно счастливым. — Люблю тебя, погибель моя, — шепнул он, глядя на гипотетически звёздное небо, затянутое облаками, но обращаясь вовсе не к нему. — Люблю тебя, жизнь моя, — послужило ему ответом. А улицы внезапно загорелись огнями, будто бы в них действительно кипела жизнь. Жизнь ли, смерть ли, всё едино, если ты уверен, что тебя в нужный момент поддержат самые крепкие руки, самый важный голос прошепчет на ухо совсем не важные слова, а что будет дальше — какая уже разница. Главное, что это «дальше» будет.

— Ты только посмотри на нас, Чуя! До чего же мы себя довели! И как же мы теперь здесь счастливы…