Ты только посмотри на себя

На шее — чокер-ошейник, на безымянном пальце левой руки — тонкое неприметное кольцо — он весь принадлежит тому, кому в этом мире больше ничего не нужно. В кобурах на портупее — два пистолета, в ножнах на поясе — любимый кинжал, — но он более чем уверен, что сегодня воспользуется явно не этим. В глазах — решимость и жажда мести. Чуя вышел на охоту. Цепной пёс, лишившийся хозяина, оборвавший цепь и убежавший в лес — рвать волков, сожравших его охотника. Огай Мори радостно отпустил его в отпуск и даже не проследил, куда он решил направиться и чем занимался до этого. В Австралии лето, хотя в Йокогаме зима, почти Новый Год. Канберра встречает его предпраздничным настроением, Санта-Клаусами в плавках и прочей неинтересной сейчас хренью. Ночь. Частный сектор. Записка опускается в почтовый ящик. Он знает, что на неё откликнутся. Большая Песчаная пустыня. Двум любителям пошвыряться тяжёлыми предметами лучше уйти подальше от населённых пунктов. Вокруг только красный песок, редкие голые холмы да сухая поросль. Координаты выверены до последней секунды последнего градуса. — Маркус Зусак, — не оборачиваясь, но ощущая чужое присутствие тянет Чуя. — Способность «Глиняный Мост», принадлежность к группировке Боксёрские Кенгуру. Кто вообще вам придумывал название? Наконец, Накахара разворачивается. В паре метров за его спиной в гравитационном поле висит глиняный булыжник. Чуя хмыкает. Зусак фигеет, но вида не подаёт. — Зря ты нарвался на меня. Австралиец ржёт сумасшедшим смехом и глиняный куб вырастает прямо над Чуей, но, неподвластный теперь общепринятой гравитации, вместе со своим предшественником летит в создателя и разбивается о выросший из-под земли столб. Столб крошится следом. Чуя хмыкает и отправляет в полёт кусок скалы, находящейся неподалёку. Он и последующие попадают в кокон, мгновенно образовавшийся вокруг врага. Если продолжать так, то выйдет как с Одасаку и Мимиками. Мы просто будем швыряться чем попало до бесконечности. У меня есть козырь. И я им воспользуюсь. — Не такой уж ты и всесильный, Накахара Чуя, — хихикает тем временем Зусак. Страшно. Очень. Если он начнёт, этим и закончит. На этом завершится его короткая овечья песнь. Но если не начать — для чего это всё тогда? — О затхлый и мрачный воздух надежд, покинь моё тело! Ничего мне боле не нужно, лишь простота, тишина, шепот, порядок, — забормотал он заклинание с самого начала. — Чего это ты там шепчешь? Признаёшь ничью? Или сразу поражение? Нам не о чем с тобой спорить и незачем драться. Разойдёмся по-мирному и забудем, как друг друга звать. — О дарители тёмной милости, не тревожьте меня вновь! Я выдержу своё одиночество, Пусть руки теперь и кажутся немощными. Кожу начинает печь. Он не смотрит, но чувствует, как от кончиков пальцев по всему телу начинают расползаться огненно-кровавые узоры. Нет, — думает, — не выдержу. Уже не выдержал. Но я дойду до конца. Забугорный эспер начинает подозревать неладное, только когда под напором божественной мощи разрываются рукава чуиной рубашки. — О нерешительно отрывающиеся на миг глаза, что неподвижны какое-то время, О сердце, что верит больше другим, чем себе, О затхлый и мрачный воздух надежд, покинь, покинь моё тело! — глаза начинает застилать красной пеленой. Зверь внутри требует крови. Гореть огнём начинает и лицо. — Мне боле ничего не желанно, помимо своих жалких снов. В которых только ты, Осаму Дазай. Это была его последняя мысль перед тем, как разум затопил мрак. Непонятно, сколько прошло времени. Хотя нет, понятно: над красными песками пустыни начало вставать солнце. Сама пустыня стала ещё пустыннее, больше не видно кругом ни скал, ни кустарников, ни врага, что главное. Странно, что вселенная ещё осталась на месте, его сил хватило бы, чтобы расколоть пополам землю, но он не стал. Просто сравнял всё с землёй. Может, это не та пустыня? Или и вовсе не пустыня? В глазах плыло. Тело, будто перееханное асфальтоукладчиком, не желало слушаться. Пахло палёным мясом и жгло лицо. Небо над головой ещё пока мрачно-серое, но если пересилить себя и чуть повернуть голову вправо, помутнённому взгляду откроется прекрасный вид: пурпур, переходящий в позолоченный малиновый, над которым тонкая полоска ослепительно-белого света. Чуя закрыл глаза. Даже если он сейчас проспится, это будет его последний сон. Левой разгорячённой щеки коснулся холодный ветерок. — Ты только посмотри на себя, Чуя… Ох… — галлюцинация. Очередная. Как же они достали. Как же приятно слышать этот голос хотя бы в голове. — Прости, я не успел. Ты использовал порчу, потому что верил в меня? Как мило. Жаль, что я подвёл. На лоб упала первая капля дождя. Затем вторая. Вдалеке раздался гром, и с неба обрушился настоящий ливень, охлаждая горящую кожу. Из последних сил Чуя открыл глаза. Так непривычно, оказывается, когда после Порчи измотанного тебя не обнимают крепкие руки, не ласкают измождённые сведённые мышцы, не язвят по поводу твоей спячки. Дождь был приятен. Дождь успокаивал взбешённое сердце, и оно билось всё медленнее и медленнее. Заторможенно, пропуская удары. Это так выглядит конец? Это так себя чувствовал Дазай, когда просил его вести себя, как обычно? Чтобы этот момент не стал для него чем-то особенным. Так хотелось сейчас посмотреть в его глаза. Попросить унести домой или хотя бы в ближайшую гостиницу. Или просто рассказать что-нибудь. Мир стремительно начал темнеть. А рядом никого. Обидно, наверное. — Дазай Осаму. Мафия всегда держит своё слово. Скоро мы с тобой встретимся… И свет померк окончательно.