"Хоббит" на новый лад или Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.

      Жужжит машинка для стрижки, падают на пол спутанные каштановые локоны с золотистым отливом. Я, нахмурившись, брею себе голову, глядя в зеркало в просторной, ярко освещенной ванной комнате.       У меня слишком большой рот, слишком большой нос, слишком высокие скулы, слишком густые брови. На моем узком худом лице всё слишком. А главное, что всё это вместе делает меня похожей на мальчика. Потому обычно я себе в зеркале не улыбаюсь. Недовольна я собой. Если бы не мои волосы, то те, кто видит меня впервые, скорее всего, и не догадались бы, что я девочка. Волосами своими я тоже не довольна, они такие густые, и такие курчавые, что расчесать их невозможно, и я вечно хожу с вороньим гнездом на голове. Поэтому я и решила сбрить их.       Буду похожа на мальчика. Ну, и пускай. Что я оправдываюсь, в конце концов? И перед кем? Захотела, побрила голову, и никто мне не запретит. Я сама себе хозяйка.       Есть у меня дальние родственники. Куда ж без этого в хоббичьей семье. Может и жила бы я с ними, если б не была им поперек горла, как перец в десерте.       Многочисленные четвероюродные тётушки с детства твердили мне, что нормальные хоббитянки не интересуются техникой, это занятие для неотесанных гномов. Нормальные хоббитянки радуют глаз здоровой полнотой, грудью не меньше третьего размера и бедрами, а не выглядят, словно тщедушная эльфийка-стриптизерша, на которую без слез не взглянешь, а не то что деньги ей в трусы совать. Нормальные хоббитянки должны выучить наизусть семейные рецепты и придумать своё оригинальное блюдо, чтобы прославить семью, а не опозорить.       Подразумевалось, что неотёсанный гном, эльфийка-стриптизерша и позор семьи, это я, единая, так сказать, в трёх лицах. Поэтому после смерти родителей не нашлось охотников принять меня в свою семью, и я осталась жить в родительском доме в полном одиночестве.       Родители, в отличие от всех остальных, меня поддерживали. Они говорили, что денег у нас достаточно, чтобы я занималась тем, что мне нравится, а не заботилась о том, как прокормить себя и их в старости. Они верили, что я найду другой способ прославить семью, не связанный с запеканками, соусами и рыбой. Да, мои родители были не совсем обычными хоббитами. Как говорится, на каждом дереве найдешь червивое яблоко. У людей вроде тоже есть поговорка «в семье не без урода», так что это, видимо, общая проблема. Не сомневаюсь, что и гномы нет-нет, да и произведут на свет отпрыска, который наперекор всему клану начинает писать картины или сочинять стихи. Да и среди эльфов есть те, кто не интересуется ни искусством, ни наукой, а с детства норовит вскопать грядку и посадить овощи или печет печенье.       Примерно такие мысли бродили в моей голове, пока я с помощью машинки снимала с неё свои буйные кудри. Голова легчала, мысли тоже постепенно улетучивались, и, откладывая машинку на край раковины, я смогла улыбнуться своему отражению. Мне понравился результат. Обнажившиеся уши, по-хоббичьи крупные и заострённые, внезапно оказались в гармонии с моим большим ртом. А нос на их фоне казался меньше, чем обычно. Мальчиковость черт вышла на передний план, и теперь на меня из зеркала смотрел симпатичный парнишка. Я показала ему язык, рассмеялась своей выходке и принялась собирать с пола свои локоны и наводить порядок.       Когда я начинаю наводить порядок, меня может остановить только голод или обморок. Ни то, ни другое меня не настигло, поэтому к вечеру дом был образцом чистоты и порядка, а я иллюстрацией к пословице «катящийся камень мхом не обрастает». Попробуйте-ка в одиночку содержать в чистоте большой двухэтажный дом и при этом накопить жирок на талии. Поддергивая спадающие бриджи, я пошла в душ, предварительно поставив на огонь воду для пельменей. А когда пришла пора провожать уходящий день, я уже помылась, поела и отправилась на террасу. Свернула самокрутку, прикурила и откинулась на спинку садовых качелей, запрокидывая голову и закрывая глаза.       Садовые качели установил мой папа, когда привел в этот дом мою маму, свою жену. Это была ее мечта. Впервые ступив на дорожку, ведущую к дому, она сразу сказала ему о том, что всегда мечтала сидеть по вечерам на террасе и качаться на качелях, глядя на закат. Папе повезло, терраса к дому уже была пристроена моим дедом. Он был любитель пообедать на свежем воздухе, но терпеть не мог, когда в суп капал дождь. И пристроил он ее как раз с запада, так что папе оставалось только заказать и установить садовые качели. Впрочем, он бы и террасу пристроил, если бы пришлось. Возвел же он второй этаж, чтобы воплотить в жизнь вторую мамину мечту — ночевать в мансарде, под скошенной крышей, и слушать, как по ней стучит дождь. Вообще хоббиты не строят дома выше одного этажа. Но, как я уже сказала, мои родители были не совсем обычными хоббитами. И, кроме того, папа очень любил маму.       А на качелях мы всей семьей часто проводили вечера. Я сидела между ними, и всем сердцем чувствовала, как они радуются этим минутам совместного ничегонеделания. Эти качели стали для меня символом детства и семейного уюта. Когда родителей не стало, я сначала приходила сюда плакать, потом грустить, и лишь недавно стала приходить сюда, как в детстве, за покоем и счастьем. Вот и теперь, покачалась, покурила и, поймав за ускользающий хвостик ощущение умиротворенности, отправилась было спать. — Добрый вечер! — раздался окрик со стороны калитки, когда я огибала дом. — Можно войти? — Да, — отозвалась я, ещё не успев обернуться и понять, кто пришел. Моей беспечности есть только одно оправдание, наш поселок находится на охраняемой территории. Посторонних, без пропуска или звонка хозяевам, не пускают. А высокий пожилой мужчина, подходивший по садовой дорожке к моему дому, явно был посторонним. — Вы кто? — не очень вежливо, согласна. — Я Гэндальф, — произнес он так, словно я должна понимать, о чем речь. — Я Вас знаю? — Знаешь, — уверенно ответил мужчина, — просто не помнишь, что я — это я.       Я оглядела его с ног до головы, всмотрелась в лицо. Если бы меня попросили описать его, первое слово было бы «серый». Абсолютно седые волосы, усы, борода и брови. Серо-голубые глаза. Растянутый свитер цвета овсянки и вылинявшие голубые брюки. — Как вы сюда попали? — У меня есть пропуск, — он протянул мне картонный прямоугольник зеленого цвета.       Я осторожно подошла и взяла его. Это действительно был гостевой пропуск на территорию нашего поселка. С его именем, маркой и номером машины. Хм, "Сполох", 4х4, солидный автомобиль. Не слишком вяжется с потрепанным видом его хозяина. Кто ж за него поручился? В строке «поручитель» стояло имя моего отца. — Вы знали папу? — я взглянула на него по-другому и увидела печаль в его глазах. — Да, девочка, я знал твоего отца и твою маму тоже. И бывал у вас в гостях. Ты была совсем малышкой, когда я приходил в последний раз. А потом дела увели меня на другой конец Арды, и не всегда была возможность хотя бы написать письмо. Я уважал Белладонну и ценил дружбу Банго. И пришел к нему сейчас за советом, не зная что…       Мы помолчали. — Я соболезную твоей утрате. — Давайте не будем об этом, — я махнула рукой, отводя взгляд, — много времени прошло, я смирилась. Вы зайдёте в дом? Могу предложить Вам чаю. Или кофе. Или что-то покрепче? — Благодарю, я с удовольствием выпью кофе. С сахаром и молоком. И, если тебя не затруднит, то пару бутербродов. Я сегодня не обедал и не знаю, когда случится поужинать.       Я кивнула и вошла в дом. Бутерброды — это не проблема. Вот чего посущественнее, другое дело. Но в морозилке есть какие-то полуфабрикаты, надо посмотреть. Разве накормишь такого большого дяденьку двумя бутербродами. И мне-то было бы мало. Тем более после целого дня без еды. Я только что тарелку пельменей внутрь употребила, но совершенно не против выпить чаю вместе со своим гостем. А к чаю у нас что? А к чаю у нас кексики с шоколадной крошкой, морковная коврижка и два вида варенья. Да, я все-таки хоббит, готовить умею и люблю, но только если речь идет о сладостях. Почти каждый день я пеку себе что-то или делаю конфеты, или варю варенье, если сезон. Нормальная еда у меня такого энтузиазма не вызывает. Под настроение могу и суп сварить, и рыбу запечь, и рагу приготовить. Но настроение подходящее бывает редко.       Под этот внутренний монолог (в одиночестве быстро вырабатывается привычка беседовать с самой собой) ставлю чайник, достаю хлеб, масло, сыр, колбасу, выпечку, снимаю с полки чашки, достаю из ящика ложки и нож. В морозилке удалось отыскать блинчики с мясом, выкладываю их на сковородку. Пока чайник закипает, а блинчики оттаивают и подрумяниваются, сажусь напротив Гэндальфа и, периодически поднимая на него глаза, делаю бутерброды. Он хмурится и явно над чем-то напряженно размышляет. В конце концов, по всей видимости, принимает какое-то решение. — Детка, скажи, далеко до ближайшей почты? Мне очень нужно отправить телеграмму. — Дяденька, — отзываюсь я ему в тон, — Вы не знаете, как меня зовут, или забыли за прошедшие годы? — Честно? — виновато улыбается он. — Забыл. — Это ничего, — я протягиваю ему через стол руку, — давайте знакомиться. Береника. Можно просто Ника. — Гэндальф, — он бережно пожимает мою ладонь, — рад знакомству.       Мы несколько секунд смотрим друг другу в глаза, потом свист закипевшего чайника прерывает молчание, и Гэндальф заразительно хохочет. Я не выдерживаю и прыскаю вслед за ним. — Ох, малышка, — отсмеявшись, он вытирает выступившие слезы, — я смотрю, ты характером пошла в маму, она тоже за словом в карман не лезла. — И в папу, — отозвалась я, — он всегда меня учил, что лучше прямо высказать человеку все, что на уме и на сердце, чем строить предположения и плодить сомнения. — Твой отец был мудрым хоббитом, Ника. Жаль, что… Извини, — одергивает он сам себя. — Так что насчет почты? — В поселке есть почтовое отделение, — ответила я, — но телеграмму Вам придется оттуда по телефону надиктовать оператору в отделении в Большенорье. Если срочно и не секретно, можете воспользоваться.       Он кивает и снова хмурит брови, продолжая, очевидно, обдумывать свои дела. А я борюсь со своим любопытством, но силы явно неравны. — Гэндальф, скажите, а что вам было нужно от моего папы? — Мне нужен был его совет в одном деле. Или помощь, если бы он согласился мне помочь. — В каком деле? — Ника, детка, я понимаю, что тебе любопытно, но это … — Не моё дело? Так? — Да, — кивает он, — возможно, это грубо, но так. Прости. — Ничего, я не обижаюсь. Только скажите, это связано с его хобби? — Верно мыслишь, — Гэндальф откидывается назад на стуле, насколько это возможно при его росте и наших хоббичьих размеров стульях, и смотрит на меня так, словно его осенила умная мысль и он крайне ей рад. — А скажи-ка мне Ника, ты, случайно, не пошла по папиным стопам? Он хорошо разбирался в деликатных механизмах типа часов, замков с секретом… — А я в десять раз лучше него, — перебиваю я. — Хотите, покажу, какую железную дорогу мы с ним построили лет 15 назад? Папа почти мне и не помогал, больше следил, чтоб я паяльником нос не подпалила. Или вот, смотрите, какой я для духовки сама таймер соорудила, чтоб кексы не подгорали. Я прочла все его книги по механике и электрике, все рукописи, изучила все чертежи, которые он делал. Вы скажите, чем помочь, может я смогу? Чего Вам починить? — Да, нужно кое-что починить, — осторожно произносит Гэндальф. — Только это опасно. И очень далеко отсюда. — А подробнее можно? — То есть ты готова нам… мне помочь? Несмотря на то, что это опасно? — Слушайте, — я сцепила руки в замок и на секунду прикрыла глаза, собираясь с мыслями, — давайте так, сначала вы мне все расскажете, а потом я приму окончательное решение. Но раз папы нет, я за него. И хочу вам, кто бы ни были эти «вы», помочь. — Что ж, — Гэндальф не улыбнулся, хотя я ожидала этого, — тогда надо представить тебе остальных участников этого дела. Будет большой наглостью, если я предложу собраться здесь, в твоём доме? Это дополнительная гарантия безопасности. Тут нас точно никто не подслушает, в отличие от гостиницы или ресторана. — Ну-у-у, — такого я не ожидала, — а много народу в вашей компании? — Точно не знаю пока, но вряд ли много. Думаю, что мы все здесь как раз поместимся. — Что ж, — я почувствовала страх, но решила ему не поддаваться, — приглашайте всех сюда. Я предупрежу охрану. И учтите, что кормить-поить я вас не нанималась. Пусть все привозят с собой. — Договорились, — кивнул Гэндальф. — Я их предупрежу. Мы приедем завтра. Время точно не скажу, извини, но думаю, что к обеду поспеем.       Я кивнула, налила ему кофе в самую большую чашку, положила на одну тарелку бутерброды, на вторую блинчики и снова присела за стол. От переживаний мне даже кекс в горло не лез. Поэтому я прихлёбывала чай и размышляла, не совершила ли я ошибку, соглашаясь неизвестно на какую авантюру и приглашая в дом совершенно незнакомых людей. — Если передумаешь, когда всё узнаешь, ничего страшного, — похоже, мой новый знакомый заметил моё состояние. — И не бойся, никто тебя не обидит. Я тебя в это втянул, я за тебя отвечаю. Веришь мне? — Верю. — Ну, вот и хорошо. Спасибо за угощение. Мне пора. Жди гостей, — он поднялся и вышел из кухни.       Я проводила его до калитки, мы распрощались, я вернулась в дом и, стараясь не думать лишних мыслей, чтоб не было бессонницы, улеглась в постель.       Утро следующего дня началось как обычно. Проснулась, с боку на бок перевернулась и заснула обратно. А пару минут спустя подскочила как ошпаренная. Села на кровати, по привычке попыталась запустить руки в волосы, не нашла их на голове и просто схватилась за нее руками. — Вот тебе и доброе утро, Ника. Чего это ты такое вчера учудила? То ли вместе с волосами ты утратила последние крохи разума, то ли… мысль на этом останавливается. Я встала, пошлепала в ванную и внимательно посмотрела на себя в зеркало. — Вроде признаков подкравшегося безумия на лице нет. Слабоумия тоже. И что это было тогда?!       Но отражение безмолвствовало. Что ж, наверное, это и к лучшему. Еще б оно мне отвечать начало…       Я умылась и пошла вниз. Сварила себе какао, съела пару вчерашних кексов и невидящим взглядом уставилась в окно, продолжая начатый утром диалог с самой собой. — Так чего это ты учудила все-таки? Куда собралась? Какие незнакомцы в доме? Что вообще происходит?! — вопрошала не в меру разумная часть меня. — Это возможность. Возможность вырваться из темной норы, в которой я сижу последние несколько лет, как слепой крот. Ничего не вижу, ни с кем не общаюсь. Неужели тебе никогда не хотелось сорваться с места и отправиться в настоящее путешествие, а? — Нет, — твердо стояло на своем моё рацио.       Но я прекрасно отдавала себе отчет, что именно об этом я мечтаю как минимум пару последних лет точно. Пока был жив папа, мы с ним частенько отправлялись бродить по лесам, на целый день или даже с ночевкой уходили на рыбалку, могли отправиться в Хоббитон на рынок, ездили в Большенорье, чтобы пройтись по магазинам, в Тукборо и Брендинорье — навестить дальних родственников. Добирались иногда даже до Бри, сидели в трактире, слушали новости из большого мира. После смерти родителей я заперлась в доме и никуда дальше собственного сада не выбиралась. Сначала горевала, не в силах ходить в одиночестве знакомыми тропинками, а потом просто привыкла, решила, что теперь вся моя жизнь пройдет вот так, в тишине, покое и одиночестве. Но все чаще на меня наваливалась тоска, особенно острая потому, что выхода из сложившейся ситуации не было.       Переехать? Куда? Я не знала мира кроме Шира и никогда не выбиралась дальше Бри. Знала, что есть где-то города людей и эльфов, но кому там нужна хоббитянская девушка? А больше всего я опасалась гоблинов и троллей, живших где-то там, в большом мире. Отец рассказывал мне, что гоблины полезны, что благодаря их фабрикам у нас есть резина и пластик, что они производят топливо для автомобилей. Но те немногие преступления, что просачивались с просторов Арды в нашу местную газету, всегда случались при участии гоблинов и троллей. Словом, я боялась в одиночку выходить из своей норки, как бы она мне ни опостылела, в большой мир. — А потому, — громко сказала я вслух сама себе, поднимая палец, — мы с тобой, дорогая, хотя бы посмотрим на этих людей. И послушаем, что они скажут и предложат. Нам никто не мешает отказаться от их предложения. Но это, быть может, единственный шанс поменять что-то в жизни. И мы его не упустим!