Занозы в душе

— А что насчет тебя? — спрашивает Джуди, открывая новую банку пива с характерным щелчком. — Какие брейны тебе нравятся? Ви смазано дергает плечом, делая глоток из своей. Обычно он предпочитает что-нибудь покрепче, но выпивку выбирала Джуди, и «это потрясающая штука, на настоящем солоде, как раньше». Вообще вкусно. И голову приятно ведет. — Подожди, не отвечай. Сама угадаю, — она опирается локтями о столешницу и выразительно щурит глаза. — Что-нибудь адреналиновое, с крутыми тачками, погонями и кучей пальбы. — Мне такого и в жизни хватает. Она забавно приподнимает брови. В глазах появляется что-то азартное. — Что-нибудь мелодраматичное? — в голосе беззлобные поддразнивающие нотки. — С признаниями, долгими поцелуями и любовью до ячейки с прахом? — Неа. Джуди встряхивает головой, отводя волосы с лица. — Ладно. Что-то из порно? — Все еще мимо. — Да брось! — она разочаровано скрещивает руки на груди, чуть не опрокинув пивную банку, свою и несколько пустых. — Ладно. Сдаюсь. Удиви меня. — Никакие, — Ви расслабленно повторяет пальцами рисунок на банке. — Брейндансы вообще не мое. Джуди хмурится. Снова подается вперед, локти на стол, резкие морщинки между бровей. — Так не бывает. Всем нравятся брейны. — Значит, я исключение. — Это же, — она делает смазанное движение рукой; все-таки задевает банку запястьем, и та отлетает в сторону. — Черт. Плевать, — ее внимание возвращается к Ви. — Это же целый мир. Наверняка есть что-то, что ты хочешь, но не можешь испытать. Ви делает глоток. — Видимо, не сильно хочу. Джуди рвано качает головой, будто не может поверить. А потом вдруг щурится — что-то явно пришло в голову. — Какие брейны ты видел? — и в глазах снова то самое, живое и азартное. — В смысле? — С каким сюжетом, — ногти нетерпеливо постукивают по столешнице; она уже явно для себя поняла, в чем проблема Ви. — Классику, — он хмурится, вспоминая, когда вообще в последний раз смотрел брейндансы. Лет пять назад, если не больше. — Погони, перестрелки. Порно. — Еще? — Те, которые мы с тобой вместе смотрели, — она болезненно дергает углом рта; наверное, не стоило вообще напоминать. — Еще вирусный, которым одному политику мозги выжгло. — И вот в этом твоя проблема, — Джуди выразительно тычет в него пальцем. — Ты не нашел чего-то именно под себя. — Да брось… — Ви с трудом удерживается, чтобы не закатить глаза. Она упрямо качает головой. — Ты видел либо полный трешак, либо настолько затасканное, что даже десятилетку не впечатлит. И при этом думаешь, что брейны вообще не для тебя. — Ладно, — выдыхает он. Желания спорить никакого; особенно с упрямой Джуди. — Что ты предлагаешь? — Я же уже сказала, — она тяжело сводит брови. — Тебе нужно найти что-нибудь под свой вкус. Давай, — опирается подбородком на кулак, — что тебе нравится? Ви задумчиво вертит в ладонях пивную банку. Подносит к губам — чтобы дать себе еще немного времени. Сложный вопрос; когда он задумывался о чем-то таком в последний раз? Он перебирает в голове варианты. Высшая лига — слишком банально и до сих пор больно. Семья и чувство не-одиночества — слишком глупо. И лично. Вряд ли ему хватит смелости рассказать Джуди о подобном. Мысль тянет за собой другую; есть еще вариант, и он просится на язык — Ви крепко прижимает к нёбу, отводя глаза. Видимо, что-то все-таки мелькает у него на лице. Взгляд Джуди становится мягче. Она тянется, чтобы коснуться его запястья, и он машинально напрягается — секунда, две, теплые пальцы на коже — и отпускает себя. Все в порядке. Друг. — Я монтирую порно, — напоминает она с понимающим взглядом. — Вряд ли у тебя получится меня удивить. Ви усмехается. Почему-то от этого действительно легче. — Ладно, — он медлит, делая глоток. Выигрывает себе немного времени. — Хорошо. Что-нибудь, — еще глоток; как будто он снова собирается идти на штурм Арасаки, — связанное с риперством. И сердце бухается куда-то в горло. Сказал. Правда сказал. Ви судорожно цепляется за мысль — она не знает, кто ставит ему хром, и какие у него заебы по этому поводу. Все в порядке. — У меня есть в коллекции пара вариантов, — она смотрит точно так же, как и до этого, и сердце понемногу замедляется. — Можешь взять. По хорошему надо отказаться. Сказать: нет, извини, брейны все-таки не мое, даже пробовать не хочу. Или лучше: не буду тебя напрягать, сам что-нибудь поищу — чтобы не обидеть. Его повернутость на Вике и так нездоровая. От брейндансов лучше не станет, а вот хуже — даже не нужен аналитический модуль, чтобы предсказать. — Тогда я одолжу на пару дней. *** Ви чувствует себя гребаным торчком. Что-то, хотя бы отдаленно связанное с Виком, и он согласен на любую херню — контрабанда нелегального хрома, кража крупной партии максдоковских ингаляторов, чертов бокс. Никогда не любил участвовать сам, после боя с Бритвой двое суток тупо отлеживался, даже дышать было больно — но теплая, по-настоящему гордая улыбка и «ты молодец, малыш» того стоили. А теперь вот брейндансы. Джуди дала ему «что-то попроще, на первый раз». И последний, обещает себе. Хватит. Это перестало быть нормальным, когда Ви понял, что позиция Вика «я слишком стар для этого дерьма», распространяется и на отношения — но так и не смог принять и переключиться. Брейн короткий, всего-то на десять минут. Операционная, девушка, вскрытое предплечье. Скальпель в его руках рассекает мышцы — точно, четко, отлаженно. Спокойствие; сосредоточенность; все внимание в одну точку. Он вскрывает стерильную упаковку импланта. Короткий укол удовлетворения: зетатеч, лучевой сгибатель запястья, версия 2.4, заводское качество. Он уверен в том, что ставит. Оптика на четырехкратное увеличение. Синтетика спаивается с органикой. Не сложно, но кропотливо: по одному креплению за раз; подключить и взяться за следующий, а потом снова, и снова. Неприязнь: пару дней назад видел халтуру, сухожильные крепления были врезаны едва ли на две трети, половина выпала и висела свободно, травмируя ткани. Параллельно запускает утилиту: анализ проводимости на те участки, что уже подключил. Немного снижает чувствительность рецепторов собственного мышечного волокна — кисти начинает вести от напряжения. Он спокоен, сосредоточен. Он делает свою работу, и делает ее хорошо. У него хватит опыта, чтобы сэкономить наркоз; навыка, чтобы поставить несколько волокон под другим углом, чтобы раз в пару месяцев клиентка возвращалась из-за легкого дискомфорта в мышце. Многие так делают; жить как-то надо. Даже если она обратится к другому риперу, тот вряд ли ей расскажет — профессиональная солидарность. Но он не будет. Он сделает хорошо, даже если она не сможет полностью осознать и оценить. Имплант прослужит весь заявленный производителем срок. Понятно, почему Джуди назвала этот брейнданс «что-то попроще». Здесь нет ни ярких эмоций, ни интересных событий. Просто человек, который делает свою работу хорошо и получает от этого удовольствие — но Ви чувствует себя оглушенным. Пальцы тянутся к горлу. Он тупо пялится в потолок, поглаживая подушечками хромовые линии. Значит, вот как чувствует себя Вик во время операций. Как работает — знает, что может схалтурить там и сэкономить здесь; знает, как заставить возвращаться снова и снова. И не делает. Странная мысль: у Вика ведь нет хрома. Нет оптики с запредельными возможностями увеличения; нет регулируемой в одно движение гормональной системы. Нет стабилизаторов в запястьях, синтетических мышц с настраиваемой чувствительностью, вшитых в тело инструментов. Но он справляется. Даже лучше, чем тот, с брейна. Ви как-то раз довелось наблюдать, как Вик менял мышцы — быстро, четко, без общего наркоза. И крепил по-другому, «чтобы при нагрузках выше рекомендуемых не посыпалось». Пальцы подрагивают. Благодарность разрастается в нем, словно рак в крайней стадии. Она всегда с ним, да — за то, что Вик вообще берется за него, несмотря на долги и «я верну, правда, когда-нибудь»; какие чудеса творит при этом; вообще существует в его жизни. Но сейчас просто затапливает с головой. Что-то на грани; совершенно слетевшая с катушек нежность — и благоговение. Ему требуется десяток минут, чтобы прийти в себя. И все-таки первая мысль была верной — не стоило. Он и так зациклен на Вике до ненормального — а теперь станет еще хуже. Уже стало. На эмоциях звонит Джуди. — Это было сильно, — говорит сразу, не пытаясь ходить вокруг. — Не жалеешь, что согласился попробовать? И конечно же она улыбается. — Нет, совсем нет. А в мыслях эхом — да. Лучше бы мы никогда не поднимали эту тему. — Отлично, — она привычно встряхивает головой, отводя волосы. Признается так уязвимо, будто делится чем-то по-настоящему личным. — Я смотрю этот брейн, когда мне совсем хуево. Чтобы вспомнить, что не все люди полное дерьмо. Промелькнувшая мысль: надо познакомить ее с Виком. Он устало выдыхает. Знает, что не стоит даже пытаться. Он не сможет. Его собственничество такое же неадекватное, как увлеченность. Следующий брейнданс он покупает сам. Неприлично маленький магазин в Пасифике, скупая надпись «визит к риперу» вместо аннотации и продавец, которому вообще насрать. На всякий случай Ви прогоняет чип через диагностику — и, наверное, даже удивляется, что тот чист. В этот раз он в кресле пациента. Инжектор пробивает предплечье — и он вздрагивает. Больно; старая модель — игла всего одна, но гораздо толще и грубее. Док фиксирует его вторую руку. Крепко, ремни слишком давят на кожу, и он просит: — Можно ослабить? Док раздраженно дергает плечом. — Нет. Так положено. Берет инструмент — скальпель? Это же скальпель, да? И режет. От локтя до запястья. Одним движением. А потом раздвигает края ладонями, и к горлу бросается тошнота — от треска, с которым те расходятся. Разрез плохо поддается; док дергает сильнее. Больно — не так, как должно было быть, когда рвут кожу, но и не так, как при обезболивании. — Анальгетик, кажется, не взялся. — Если бы не взялся, ты бы порвал глотку своим ором, — док не поднимает головы. Меняет инструмент на что-то, похожее на плоскогубцы. — Но я все равно чувствую… — Тогда заткнись и дай мне сделать операцию, пока чувствительность не вернулась окончательно. Паникой бьет наотмашь. Он вцепляется второй рукой в подлокотник; пытается дышать — вдох-выдох, вдох-выдох, не захлебываться, это простая операция, ничего плохого не должно случиться — да? Док зажимает плоскогубцами плату — ту самую, с личностными данными, к которой идет кабель на ладони. Пробует, чуть покачивая из стороны в сторону. А потом дерет одним рывком. Плата поднимается, а вместе с ней и влажно-красное мясо, не отпускает, и он орет. — No jodas, — бормочет док, разжимая плоскогубцы. — Вросло. Ты когда профилактику делал, maricon? Тянется к инструментам — снова скальпель. Просовывает под плату, режет короткими, отзывающими в плече и желудке движениями. Мерзкое ощущение расползается от запястья до локтя, и выше, и ниже. Еще не боль, но где-то рядом — пока, он знает, что это только пока, дальше будет хуже. Хочется заорать, какого хуя тот нормально не проверил, но он заставляет себя сжать зубы — потом; нельзя отвлекать; пусть это закончится быстрее. Тошнота становится совсем невыносимой — от звуков, с которыми скальпель его режет, от нарастающей боли. Потом — вспышкой, кажется, что его все-таки вырвет — когда тот снова меняет инструменты и рывком вытаскивает плату. Осталось немного. Канал для кабеля и зашить. И все кончится. Канал док снова пытается рвануть разом. Снова не получается — снова скальпель режет с тем самым блядским звуком. А потом док все-таки его вынимает и начинает подчищать — рваные, неправильные куски мяса, остатки платы, что-то вроде крупной темной пыли, похожее было в листовке о долгой носке дешевых имплантов. И чувствительность начинает возвращаться. Он пытается терпеть, но это невозможно. Чувствует, как скальпель режет по живому, говорил же, что с ебучей анестезией что-то не так. — Б-больно. — Терпи. Он не может; его начинает потряхивать — мелко, всем телом, как будто дальше пойдут судороги. — Не могу, — и зубы стучат. — Ебни мне инжектором еще дозу. — Чтоб у тебя сердце остановилось нахрен? — огрызается. — Терпи, только зашить осталось. Врет. Продолжает резать — еще кусок, еще, и снова, он не может больше — Брейн заканчивается. Ви подрагивающими пальцами стягивает с себя обруч — и бросается в ванную. Давится спазмами и желчью над раковиной, пока не начинает саднить горло. Включает воду, плещет себе в лицо. Руки дрожат. Большая часть оказывается на футболке, и мокрая ткань мерзко липнет к груди и плечам. Он наклоняется к крану и заставляет себя сделать пару глотков. От холода сводит зубы; привкус становится еще паскуднее. Его снова рвет. Кажется, тело думает, что все это — боль, рваные мышцы, скальпель наживую — было с ним. Ви кое-как добирается до постели. Утыкается лицом в подушку и дышит, как учил Вик, когда Джеки притащил его с разъебанными коленями — глубоко, со счетом, «вот так, да, правильно, ты молодец, Ви». Так действительно легче. Ви говорит себе: это не со мной. Вик бы никогда. Он бы даже не приступил к операции, пока не убедился, что анальгетик подействовал. А если бы вдруг что-то пошло не так, заметил бы сразу. И прервал работу, наплевав на издержки и расходы, все, кроме состояния Ви. Горло дерет, и тошнота по-прежнему где-то там, внутри, и сводит мышцы, и — дохера всего. И это глупая идея, потом наверняка захочется дать самому себе в челюсть, но сейчас Ви только плотнее вжимается в подушку — и звонит Вику, отключив видео со своей стороны. От гудков тяжело в солнечном сплетении. Хочется панически сбросить. Хочется, чтобы быстрее ответил. — Ви, что-то случилось? Голос настороженный. И не удивительно — в прошлый раз, когда Ви звонил без видео, его размазало по переулку, и он не хотел так сразу волновать. — Не совсем, — выдыхает хрипло. — Ты сильно занят? Вик шумно выдыхает и качает головой, будто он сказал что-то очень глупое. — Для тебя я всегда найду время. Ви давится выдохом и жмется лицом к подушке. — Наткнулся на брейнданс, в котором калечат человека, — Вик сжимает переносицу над очками; судя по движению губ беззвучно произносит что-то матерное. — И мне как-то нехорошо. — Симптомы? — Тошнит. Кружится голова, потряхивает, — перечисляет. — Это из основного. — Хорошо. Ви сдавлено фыркает в угол подушки. — Могло быть хуже? — пытается пошутить, и Вик как-то невесело дергает углом губ. — Гораздо, малыш, — и приятная щекотная волна по позвоночнику. — Ты правильно сделал, что набрал меня. Дома, — Ви морщится; неправильное и царапающее слово, — есть сахар? Нет. Ничерта нет, это не дом, ночлежка, где он хранит вещи. — Да, конечно. Что нужно сделать? — Навести противный сладкий раствор и пить. — Будет сделано, — и пальцы сами тянутся к линиям хрома на горле. — Спасибо, Вик. Без тебя я бы сдох еще месяцы назад. — Я даже не сомневаюсь, — хмыкает тот. И снова становится серьезным. — Заехать к тебе? Ви крепко вжимает ладонь в отметины. — Нет, — горло пересыхает, выходит некрасиво-хрипло. — Не стоит. Если что-то пойдет не так, я наберу. Не хватало еще, чтобы Вик из-за него отменял или сдвигал клиентов. Одной только заботы уже с головой, не говоря о скидках и рассрочках, и готовности сорваться только по звонку; Ви в нем напрочь. И пока единственное, что он может — это позаботиться в ответ. Через полчаса приходит Мисти. Раскладывает стойку-капельницу, вытаскивает из сумки несколько флаконов с этикетками «glucosum 20%» и «lactasolum», и говорит: — Он тебе не поверил. Ни капельки. А потом рассказывает, каким обеспокоенным Вик выглядел, и как просил ее навестить Ви, и как обещал оплатить те часы, что магазин будет закрыт. Ви прячет лицо в подушке и пытается не умереть от распирающей теплоты под ребрами. — Я заплачу, — говорит, все еще не делая попыток поднять голову. — За простой. — Глупости. Ты мой друг. И Виктор мой друг. Оплатой будет то, что у вас все в порядке. И как всегда в ее голосе Ви чудится что-то глубокое и слишком понимающее. Следующий брейн он берет только через неделю. От воспоминаний о последнем во рту желчный привкус, но это уже что-то сродни ломке. Он не может отказаться от возможности хотя бы отчасти заглянуть в голову к Вику. Узнать, как он видит, как чувствует во время операций. Или посмотреть, как работают другие — на отъебись, в лучшем случае сносно, но даже близко не рядом. И утонуть в этой тошнотворно-сладкой, влюбленной благодарности еще больше. Брейн он покупает в Уэстбруке; яркие полки от пола до потолка, реклама не бьет в оптику, а ненавязчиво маячит на периферии. Приличное место — сказал бы Джеки с той самой непередаваемой смесью восхищения и брезгливости. В этот раз банальнее некуда — самое обычное порно в декорациях. Оправдывает себя: после того, предыдущего, надо разгрузиться. Просто немного расслабиться. Он же не на Вика дрочить собирается — хотя когда это его стопорило. На самом деле, Ви даже не уверен, что его возьмет. Он из тех реликтов, которые все эти штуки с порно особо не понимает; серьезно, какой смысл, если фантазия отрисовывает картинку гораздо круче? Декорации одновременно знакомые и нет. То же кресло, что у Вика; мониторы похожие, но другой фирмы. Тот, от чьего лица идет съемка, знает, по какому сценарию все пойдет. И получает от этого кайф. Прохладные ножки риперского инструмента прижимаются к линиям хрома на шее. Посылают легкий электрический импульс; теплые, человеческие пальцы оглаживают поверх, сразу после. Прохладно — электрический импульс — тепло. Бьет словно напрямую в нервную систему. От шеи ниже, к ключицам, менее чувствительным. Потом к груди — хромовому узлу над солнечным сплетением — импульс бьет как будто напрямую в член. Невозможно терпеть, и он вскидывает бедра, и тянется ладонью — хотя бы пару движений, пожалуйста. Рипер перехватывает его руку. — Не нужно, — говорит укоряюще. И посылает еще один импульс, сильнее, всего ненамного, но на глазах становится влажно. Он захлебывается и снова дергается. — Если будешь мешать, нам придется перенести сеанс. Горло как спазмом. Он рвано качает головой — нет, ни за что. Ниже, к животу. Здесь хрома нет — пока еще — и импульс расходится в коже, долбит прямо по нервному волокну. Он пытается держаться; пальцы в подлокотник, зубы сжаты, но бедра уже сводит — скоро, он долго не продержится. — Сползи пониже, чтобы мне было удобнее. Он ерзает, пытаясь подвинуться. Медицинское кресло липнет к голой коже. — Давай, раскройся сильнее. Он послушно разводит ноги. Но все равно недостаточно. Рипер шумно выдыхает и подхватывает его под колени; инструмент слегка царапает. Разводит еще шире, мышцы начинает тянуть, неудобно, и ему приходится прогнуться в пояснице. — Не смей зажиматься. Одна ладонь укладывается на бедро. Ножки инструмента рядом с пальцами; легкий, пробный импульс — от которого он захлебывается воздухом и звуком, и непонятно как умудряется не кончить тут же — Ви этого хватает. Он стаскивает с себя обруч, мельком отмечая, что пальцы потряхивает. Не глядя отталкивает куда-то в сторону и прижимает ладонь к шее, к хрому, который ставил Вик, в который долбило импульсом в брейне. Возбуждение такое, что кажется, ему хватит одного — максимум пары — движений рукой. С ним такого не случалось — раньше, никогда. Возбуждение от порно всегда было механическим, скучным. Возможностью отключить мозг и бездумно сбросить напряжение. Ви жмурится и облизывает губы. Чуть крепче сжимает пальцы, чтобы хром прижимался плотнее. Теперь он знает, как это может ощущаться — кресло липнет к голой коже, неудобно разводить колени, от первого прикосновения инструментом хочется вздрогнуть. Он просто не может; срывается. Представляет: как это бы сделал Вик. По-другому. Он бы заботился. Гладил бы линии хрома не только пальцами, но и губами. Позволял бы держаться за себя — вцепиться в плечи, царапать шею; сильно, чтобы следы получились яркими, чтобы все могли видеть, что Вик уже принадлежит, только его и ничей больше, Ви убить готов. Когда бы подхватил под колени, обязательно слегка погладил, мягко, Ви бы выгнуло до боли в позвоночнике — его кошачье место. И Вик бы никогда не развел так, как на брейне — резко, рывком, почти неприятно, нет. Это было бы медленно и тягуче. Ви бы задыхался от чувства — обнаженности, невозможного доверия — для кого еще можно так подставиться; быть уязвимым настолько. Вик бы не говорил «не нужно мешать» или «раскройся сильнее», или любую другую херню, которая сводится к контролю. Обязательно бы спросил «все в порядке?» — потому что он всегда заботится о Ви, что бы ни происходило. Он давится звуком, запрокинув голову. Никогда не умел быть громким в постели; раньше пытался, но получалось неловко. Не то, что не возбуждающе — почти стыдно и ритм сбивало к чертям. Вику было бы плевать. Он бы не доебывался до отсутствующих стонов; он внимательный, видел бы, что Ви хорошо — по захлебывающемуся дыханию и дрожи в мышцах, и судорожно царапающим пальцам. Даже не подумал бы, что с ним что-то не так. Хром под пальцами нагревается. Ви гладит пластину ниже ключиц и прогибается в пояснице. Представляет: ласковые, поглаживающие пальцы на внутренней стороне бедер. Немного тянет в мышцах — слишком давно ни с кем не был, но плевать, он готов подставиться как угодно, только бы Вику нравилось. Горячий, влажный шепот по щеке или виску, наверняка хотелось бы повернуть голову и поймать губами — «готов?». Ви так хорошо знает его руки. Мог бы даже рисовать по памяти, если бы умел. Шершавые, жесткие подушечки, широкие костяшки — Ви бы наверняка вздрагивал и кусал губы, когда они бы входили внутрь. Желание прикоснуться к себе невыносимое. Ви упрямо прикусывает щеку. Нет. Пока рано. Он хочет представить еще немного. Как Вик бы растягивал его — медленно. Это было бы очень медленно, почти невыносимо. Ви наверняка бы захлебывался и скулил, совсем не возбуждающе, а жалко. Дрожал, пытаясь рефлекторно свести ноги — а Вик бы удерживал за бедро, и не позволял. Не поддавался на «пожалуйста», «я больше не выдержу» и «хватит, я смогу… я уже достаточно». Наверное, отвечал бы «еще нет, малыш» и успокаивающе — нет, совсем нет — целовал в шею, по линиям хрома, который ставил своими руками. В шрамы от операций, в еще одно кошачье место, за ухом. Может быть, гладил бы губами порт — и ему бы хватило и этого, на самом деле; он бы мог кончить только от пальцев внутри и губ по коже. Ви представляет, как Вик бы тяжело прижимал его к медицинскому креслу, и коротко выцеловывал по самому краю порта, и шептал бы какую-нибудь ласковую чепуху своим невъебическим голосом. Как бы он сжимался вокруг его пальцев и поворачивал голову, пытаясь поймать губы, потому что это была бы потребность из разряда дышать — Ви закусывает губы и вскидывает бедра. Кончает от одной только картинки в голове, даже не прикоснувшись к себе. Горло пересохло. Хочется пить. Вставать не хочется, хотя надо — чтобы дотащиться до душа и сразу кинуть вещи в стирку. Он позволяет себе еще одну маленькую безобидную фантазию: Вик коротко целует его в губы и беззлобно поддразнивает про выносливость и возраст. И — хватит, Ви, уже и так перебор — просто немного времени рядом, пока не придут в себя. Вся эта «ласковая чушь», как называл один из бывших. Бездумно, почти невесомо подушечками по ребрам. По линиям татуировок. Уткнуться носом между шеей и плечом, и чтобы Вик в ответ по-домашнему провел по затылку. Ви безнадежно трет лицо руками. Пиздец же. Надо взять себя в руки и спустить следующий гонорар на мозгоправа. Через несколько дней он досматривает брейн немного дальше — до органических пальцев внутри и металлических на бедре, бьющих невозможными короткими импульсами. Еще через несколько до конца — член вместо пальцев, резинка. Думает: если бы Вик сказал, что чист, поверил бы на слово, хоть даже в мыслях звучит по-идиотски. Сам бы настоял, чтобы без защиты, кожа к коже. Представляет: Вик начинает сбиваться с ритма, и оттягивает губами сережку, и рвано спрашивает «…куда?..». И Ви может ответить что угодно, он послушает, хотя мог бы заломить, что не вырваться. Ви захлебывается таким же сорванным «внутрь» — в своей голове, и в реальности. Черт бы побрал Джуди с ее брейнами. Ви даже не знает, чего хочет больше: поблагодарить, что открыла для него целый мир, или встряхнуть за плечи и сказать, что сломала ему жизнь. Теперь он знает, что трахаться в риперском кресле не очень-то удобно — хотя, если с Виком, то и плевать. Что потом ноет поясница. Что инструменты хороши не только для медицинских целей. Что из защитной пропитки для хрома выходит неплохая смазка. Не то, чтобы с этим знанием ему легче живется. Следующий брейн завлекает синопсисом. «Надоело, что рипер относится как к куску мяса с кошельком?» — спрашивают яркие буквы. «Хочешь узнать, как ставят хром тем, кто на вершине? Почувствовать себя важной шишкой из Арасаки или Милитеха?». На самом деле нет, но после того вывернувшего его наизнанку порно будет в самый раз. Сначала Ви даже не может понять фишку. Ну да, белая эко-кожа, отделка под золото, шампанское на низком столике. Хорошее — женщине, которая пишет брейн, нравится. Рипер — который выглядит как менеджер среднего звена — ставит инжектор. Спрашивает: — Как ваше самочувствие? По вене холодок. Явно выставленное напоказ для брейна удовлетворение. Она знает, что ей колют. Что не будет опухшего горла и шока; что действие внезапно не прервется среди операции. Анестезия подобрана специально под нее. Побочки не будет. Она даже не почувствует отходняк. Ей меняют мышечное волокно в руке, от локтя до запястья. Рипер делает надрез; ждет — достаточно, чтобы понять, все ли в порядке; недостаточно, чтобы вызвать раздражение медлительностью. Еще одна слишком яркая эмоция: она довольна его профессионализмом. Он распечатывает стерильную упаковку с хромом. Показывает ей пломбы — чисто, не подделка или б/у, вот заводской номер. Еще вспышка: ей не нужно проверять, она знает, что он никогда не решится на подлог. Он меняет мышцу за мышцей, каждую в отдельности. Он спрашивает про ощущения и предлагает прокомментировать свои действия. Он говорит: — У вас нетипичное строение сухожилий. Классический способ подключения возможен, но в дальнейшем принесет неудобства. Предлагаю множественные точечные крепления. — Делай, как считаешь нужным. Вспышка: уверенность, профессионализм, точно вымеренное доверие. — Я занесу информацию в медкарту. Ви, честно говоря, испытывает смешанные чувства. Слишком простой брейн; всего три-четыре эмоции, да и те слишком напоказ. А потом доходит. С размаху, как усиленный металлическими пластинами кулак в солнечное сплетение. «Высший класс» и «как те, кто на вершине». Уверенность и почти-доверие, и знание, что рипер не навредит, сделает как надо, если и предложит, то только потому, что так действительно будет лучше, а не чтобы развести на эдди. То, чего большинство даже не узнает в своей жизни. Вик его разбаловал. Ви начал забывать, что может быть по-другому. Что лет восемь назад никто не проверил, взялась анестезия или нет, и его резали по живому, потому что следующее свободное окно у рипера было только через два месяца, а от кости осталось — да ничего от нее не осталось, месиво из мяса и обломков. Что еще раньше от паленого ингалятора отекло горло, и пришлось ставить трубку, и отверстие потом никак не заживало, и голос так и не вернулся к тому, что был. Что якобы «титановый сплав» ломался как обычная кость, «сосудистый протез из фторопласта-4 с покрытием из гепарина из ацетата серебра» на вторые сутки забился тромбами и пришлось резать заново. Снимать нахрен, чистить собственные сосуды, устанавливать самый простой, какой был в наличии — а потом неделями ходить на перевязки, каждая из которых пробивала дыру в бюджете. А потом случился Вик. Который спросил про нечувствительность и аллергии, неудачные операции и уже установленный хром. И запомнил. Вик был как тот рипер с последней записи. Только еще круче — с охрененными татуировками и таким же чувством юмора, навыком одновременно устанавливать хром и поддерживать разговор; с ним даже десять часов операции незаметно пролетали. И работал он по высшему классу не потому, что Ви засыпал его эдди или был способен засудить нахрен. Даже не потому, что они друзья — горькое, почти болезненное слово. Просто потому, что Вик сам по себе такой. У Ви вообще не было никаких шансов. Если совсем по-честному — обычной бытовой заботе Вика все его бывшие проигрывали, даже вместе взятые. Подчистую. Все деньги, что он зарабатывает за следующую неделю плотной такой работы, Ви тратит в MedExp. Хватает на одно место оксибата, два ГЭК-200 и еще четыре ацемина. На вопросительный взгляд Вика только отмахивается: — Так получилось, — и хватает смелости добавить, в шутливой форме, само собой. — Я слишком давно не напоминал, что ты потрясающий. Вик неодобрительно качает головой — но Ви знает эти линии вокруг глаз и доверительно ссутуленные плечи. Он действительно ценит. Иногда ему кажется, что ради одного этого тепла в глазах он способен сделать любую глупость — порвать отношения с фиксерами, снова напасть на офис Арасаки, бросить все и осесть. Брейны ничего не меняют между ними. Не то, чтобы Ви всерьез беспокоился — так, беспочвенный нервяк. Он упал в Вика — даже не вспомнить точно, уже кучу времени назад. Их дружба пережила его фантазии, совершенно поехавшую ревность — когда даже обычное расслабленное общение Вика с клиентами било наотмашь — пропадания в попытках поставить мозги на место. Пара-тройка новых картинок в голове погоды не сделают. Он забегает как обычно — пообщаться, рассказать про дела, обсудить новости. По-прежнему после звонков Мисти отменяет все встречи на ближайшие несколько часов и разоряется на заказ в каком-нибудь семейном ресторанчике в Уэстбруке. А потом играет с Виком в их любимое «не ешь ты, не ем я. выбрасываю, пусть мои заработанные тяжелым трудом эдди летят в мусорку». Иногда заглядывает по вечерам — напомнить, что трудоголизм это плохо, у него тоже есть график. Привычно дразнит: — То есть, делать мне сумасшедшие скидки у тебя денег хватает, а не работать по ночам нет? Заталкивает поглубже мысль, что иногда они ведут себя будто давным-давно замужняя пара. Помогает убрать клинику: запускает стерилизатор, выносит мусор, бездарно зависает, глядя, как Вик стягивает заляпанную кровью рубашку, и мышцы перекатываются под кожей. Когда тот занят клиентами — на самом деле чаще, чем хотелось бы — Ви зависает с Мисти. Она делает ему расклад — Девятка кубков и Двойка мечей стабильно повторяются раз за разом, и он дразнит ее напоминанием о подозрительной карточной везучести. Когда они уверены, что Вик занят на ближайший час как минимум, то занимаются тренировками. Мисти вскрывает шприц, доверительно закатывает рукав. Ви делает вид, что у него не болит внутри от ее шрамов, и пытается попасть в вену иглой. С переменным успехом. Стрелять получается определенно лучше. Это — болезненная мысль — тоже для Вика. Чтобы не смотреть бессильно, как его выкручивает после операций и судорожно набирать Мисти. Чтобы однажды сказать: «ложись, я все сделаю» и поставить капельницу. Вколоть прямо в узел дезинтоксикант и метаболитик, Ви скоро начнет в этом разбираться на уровне какого-нибудь костоправа из Хейвуда. А пока капает, сидеть рядом; можно даже на полу, по-собачьи положив голову на край дивана. В идеальной картинке есть еще ласковые пальцы Вика на затылке, и его собственные губы на синеватых от полопавшихся сосудов костяшках — но это уже так, выдумка. На то картинка и идеальная, чтобы не иметь отношения к реальности. У Вика хрупкие вены. Возраст, говорит он сам с невеселой усмешкой. Вся та химия, которую регулярно себе вкалывает, думает Ви. Инфузионная автоматика не справляется; бьет с такой силой, что вены лопаются, и болезненных сине-фиолетовых пятен под кожей становится еще больше. Приходится по древнему: с системой, трубками и тонкими крылатыми иглами. Обычно ставит Мисти; когда ее нет, сам Вик — но чаще забивает и находит для возмущенного Ви кучу отговорок на любой вкус. И он учится. Смотрит видео, тренируется на Мисти и на себе. Надеется, что уже хотя бы через пару недель сможет поставить иглу в хрупкую вену. Это не равноценно тому, что Вик для него делает. Само собой. Ви не пытается расплатиться или что-то в этом роде. Он просто — просто заботится, ладно? В том магазинчике в центре его начинают узнавать. — У нас новое поступление, — говорит парень за прилавком. — Кое-что из серии «M&R». — Да? — осторожно уточняет он. Не очень-то хорошо понимает, как следует реагировать. — Тебе должно понравиться, — кивает тот с абсолютной уверенностью. — Третья полка снизу, стенд M14. М — медицинская тема — привычный раздел. Аннотация тоже приятная. Ви предупредительно проверяет рейтинг — mature audiences. Вроде ничего так. Почему бы и нет. Этот брейн оказывается тем, что раньше бы назвали «домашнее видео». Эмоции вперемешку, не получается выделить что-то одно. Даже вроде как уже привычному Ви сложновато. Спокойствие, расслабленность, ощущение дома. Какое-то внутреннее тепло и что-то, похожее на нежность — все это кажется слишком личным. Слишком похожим на то, что у самого бывает внутри во время сеансов с Виком. И — он бы не смог. Выставить вот так, напоказ. Это его и только его; ничье больше; он готов глотку перегрызть любому посягнувшему. В этот раз съемка снова от лица девушки. Она входит в операционную — легко огибает стойку на колесиках, опять бросил посреди прохода; не глядя перешагивает через кабель на полу. Она знает это место. Она любит его. Рипер — кажется, старше её — возится с инструментами, и она обнимает его со спины. Тычется лбом в загривок, а он тепло хмыкает и поворачивается, и изнутри просто затапливает — она так его любит, все еще, всегда, несмотря на прошедшие годы. — Как твой день, сокровище? — он сцепляет ладони в замок у нее на пояснице; знакомый от и до жест. — Неплохо. Сегодня умудрилась сделать два заказа. Он совсем по-домашнему целует ее в угол губ. — Моя умница. Иди на кресло, расскажешь подробнее. Легкая перчинка в эмоциях — ей не нравится отстраняться от него. Она регулирует кресло — опускает подголовник, немного меняет наклон спинки; привычно. Забирается, вытягивая ноги и укладывая ладони на подлокотники. Он естественным жестом мимоходом оглаживает ее по предплечью. Запускает сканирование — еще одна вспышка нежности; ей нравится, как загорается и прокручивается радужка; как он почти неуловимо выдыхает, убедившись, что с ней все в порядке. — Новый инжектор наконец-то приехал. — Не терпится попробовать, — смеется она. Меньше, чем стандартный. С более короткими иглами; не привычным треугольником, а линией — специально для таких проблемных, как она. И колет почти не больно. — Как самочувствие? Выемки от инъекции тоже получаются маленькими, почти незаметными. — Ты спрашиваешь каждый раз, — поддразнивает она, чувствуя, как знакомый холодок расходится по руке. — Хорошо. Этот лучше, чем предыдущий, — ловит взгляд и добавляет, мягче и уязвимее. — Спасибо. Он не отвечает. Бережно сжимает второе запястье и ведет на себя, и целует в синеватую жилку — его способ сказать «все для тебя». Потом она рассказывает ему про свой день, а он комментирует и иногда поддразнивает, и копается в точечных стабилизаторах в пальцах. Снимает один за одним, и спрашивает "все еще порядок?", и смотрит так, что хочется задохнуться от нежности. Как же ей повезло. Как же им повезло. — Зетатеч, — говорит он, вскрывая капсулу с новенькими имплантами. — Ты с ума сошел, — стонет она, цепляясь второй рукой за подлокотник. — Он же стоит!.. — Все еще меньше, чем твоя жизнь, — напоминает мягко. Поддразнивает. — Если тебя подстрелят где-нибудь в Пасифике, лечить выйдет дороже. — Я думаю, мы сможем договориться об оплате, док, — говорит она тем-самым-тоном, игриво задевая его ногой. Он смеется и тянется неловко и привычно поцеловать ее в уголок губ. — Знаешь, кто ими пользовался до тебя? — И кто же? — Никто. Новенькие, только с производства. И она снова стонет, понимая, какие деньги он на это спустил — для нее, ради нее, сумасшедший. Он ставит ей стабилизаторы — один за одним, быстро и отработано. Рассказывает про клиента — «он обещал, что, если реаниматор не сработает, его труп притащат мне под дверь». Иногда ласково мажет органическими пальцами по колену или запястью выше разреза. Эта нежность остается в Ви, когда он стягивает обруч и привычно отпихивает в сторону. Нежность — и какая-то оглушительная пустота. В висках бьется «почти как у нас с Виком». Так. И не так. Это как внезапно понять, что у тебя ахроматопсия. То, что ты имеешь — бережешь настолько, что готов глотку перегрызть — только огрызок. Может быть больше. Прикосновений, жестов, бездумной ласки. Заботы, которую не нужно прятать за насмешками и неудачными шутками. Больше, черт возьми, всего. У Ви внутри дыра — судя по ощущениям, черная космическая. Почему. Эти двое настолько друг в друге, взаимно и взахлеб, а ему приходится довольствоваться отдаленно напоминающим. Почему у них складывается, а ему хочется сдохнуть от невыносимого под ребрами — он хуже их? он не заслуживает? Почему ему вообще это нужно — Вик, только он, никого больше, как психоз. Почему не получается сказать «ладно, я пытался» и переключиться — на Панам, которая так улыбается и закидывает ноги ему на колени; на Керри, который явно не против. Таскается за Виком как на привязи — у него еще осталась гордость? И брейны. Про риперов — Ви устало трет лицо руками — сумасшедшей зацикленности мало, обязательно надо сделать еще хуже. Дерьмо. Везде дерьмо — и в жизни, и в мыслях, и в чувствах. Пошло оно. Музыка в баре долбит в уши. Раньше Ви здесь не был, но какая разница — этот самый ближайший к его квартире. Он здесь не для того, чтобы найти новое любимое местечко. Он здесь, чтобы — текила с апельсиновым соком, повторить, снова, и еще раз. Пока в голове совсем пусто не станет. После второго «повторить» немного отпускает. После четвертого почти нормально — ну подумаешь, зациклился на мужчине лет на двадцать старше, которому отношения нахер не сдались; бывает; не конец жизни; он может взять себя в руки, вот прямо со следующего дня; наберет побольше работы где-нибудь в Пустоши; пару месяцев в таком ритме и хотя бы немного подживет. После шестого хуже. Ви безнадежно утыкается лбом в стойку. Ничего не получится, он уже пытался; сбежал в Хейвуд и всячески избегал, и отмазывался «очень занят, все потом» на обеспокоенные звонки Мисти и Вика; продержался полторы недели, а потом приполз обратно, как гребаный нарик за дозой. После седьмого зависает на контакте Вика в телефоне. Хочется позвонить и сказать: ты мудак; зачем вообще все эти «расплатишься как сможешь» и «твоя жизнь стоит гораздо больше», если тебе от меня ничего не нужно; зачем забота и бесконечная — и бескорыстная — помощь; ты ведь не слепой, ты должен видеть, как меня по тебе ведет. Скажи уже, чтобы я отъебался — я сделаю, я что угодно сделаю для тебя, Вик. Что нужно, чтобы ты согласился попробовать со мной? А после восьмого вообще насрать на все. В голове совершенно ватная пустота, и мысли скользкие, как синтетическая рыба, и сосредоточиться не получается — хорошо. То, что нужно. На соседний стул опускается парень его лет, плюс-минус, он никогда не умел определять возраст, и будто случайно — конечно — задевает локтем и спрашивает абсолютную банальность. И Ви отвечает. Почему нет, черт возьми. Он позволяет заплатить за себя. Пьет еще текилы. Делает вид, что слушает. Смеется над шутками — с таким количеством выпивки это не так уж и сложно. Тащится «подышать воздухом». Его вжимают в стену — холодно, вздрагивает — чужое дыхание пахнет виски с газировкой. Руки неряшливо проходятся по бокам — под курткой и футболкой, кожа к коже — и дергают за ремень. И «почему бы и нет» перестает работать. — Сначала ты мне, потом я тебе, — шепчет тот куда-то в ухо, горячо, влажно, и Ви выставляет перед собой ладони. — Стой. Не то. Не так. Не хватает татуировок на правой, к которым пальцы сами магнитятся. Нет запаха металла и хромовой смазки, и лекарственной смеси, от которого ведет круче, чем с любого парфюма. Нет — ничего нет. Он не хочет. — Я передумал, — толкает, и тот отступает на пару шагов назад. — В смысле передумал? Нахер тогда разрешил купить себе выпивку? — Извини, — Ви неровно дергает плечом. Добавляет. — Я тебе переведу, ладно?.. — Да иди ты. И без предупреждения бьет в челюсть. Каким-то невъебическим резким движением, Ви даже не успевает осознать. Просто становится больно. И солено во рту. И подбородок стягивает влажным. От следующего удара он успевает отступить на рефлексах. — Уебок херов, — говорит этот мудак и разворачивается. Ви мстительно сплевывает кровью ему вслед. Сам уебок; жалко, что не долетает. Он тащится обратно. Зависает в засраном туалете перед зеркалом — так и есть, губа разбита; а вот зубы целы, ни один не шатается, когда пробует языком. Остро не хватает Джонни. Который бы приподнял очки, посмотрел — как только он умеет, будто на дерьмо и понимающе одновременно. — Ну ты пиздец, Ви, — говорит зеркалу, одними губами, представляя, что это Джонни. — Даже поебаться чтоб забыться не смог. А потом снова идет в зал и лезет за стойку. «Повторить». И снова. И снова — и снова — и снова.