Занозы в душе

Ви открывает глаза, и потолок ему кажется чересчур знакомым. Он пытается повернуть голову, чтобы осмотреться — и она кружится так, что хочется блевануть. Он прижимает к глазам запястья и давится стоном — горло оказывается сухим, будто он гнал по пустошам на полной, да еще и с открытым окном. И ртом. — Плохо? — спрашивает такой же знакомый голос совсем рядом, и если Ви раньше еще как-то держался, то теперь ему просто хочется сдохнуть. — Очень, — хрипит он. — Будешь снова так пить? На лоб укладывается прохладное. Ви слепо шарит рукой; натыкается на привычные пальцы — шершавые подушечки, рельефные костяшки, мог бы рисовать по памяти, если бы умел, да. — Никогда, — давится он, и Вик смеется. — Я припомню это тебе в следующий раз, — уютно хмыкает, помогая приподняться. Ви даже в своем состоянии зацикливается: ладонь укладывается на поясницу, прямо между задравшимся краем футболки и кожей. Он прикладывается к бутылке с водой — полная, но без пломбы, чтобы ему было проще; еще одна мелочь, которой проявляется забота Вика, в копилку. Если бы можно было обменять на деньги, Ви давно уже стал бы одним из самых богатых людей в Найт-Сити. — Принимал от похмелья что-нибудь заранее? — спрашивает Вик мягко; пальцы сплетены на коленях. — Нет, — честно добавляет, снова прижимая прохладный пластик ко лбу. — Не планировал так напиваться. Как-то само получилось. — Может, тогда стоит оставить тебя страдать? — дразнит Вик, и вокруг глаз те самые теплые линии, в которые он влюблен. — Чтобы опыт закрепился? — Ты не сможешь, — у Ви просто не получается не улыбаться в ответ, хоть губа и отзывается болью. — Слишком сильно меня любишь. «Хоть и не так, как хотелось бы» привычно прижимается языком к нёбу. Вик фыркает, отъезжая в сторону. Потом сразу же возвращается — с инжектором и парой небул. Ви даже навскидку не определит, что в них — но доверчиво протягивает руку. — Новый? — спрашивает, кивая на инжектор. Угол губ Вика вздрагивает — нравится, что он заметил. — Да. Такой больше подходит для людей с тонкой подкожно-жировой. Иголки выстреливают в кожу. Ви смотрит, как лекарство уходит непривычно быстро. Действительно, лучше ощущается. — Типа меня? — не удерживается от очевидного. — Типа тебя, — соглашается Вик, меняя небулу. А следы от иголок остаются тонкие, как у той девушки из брейна. Ви старательно прогоняет ассоциации. — Почему я здесь? — все-таки спрашивает. Хотя, наверное, не хочет знать. Вик выдыхает с какой-то усталой безнадежностью. — Потому что мне позвонили и попросили тебя забрать. Ви прижимает ладони к лицу. Желание сдохнуть от стыда делается сильнее. — Черт. Извини. — Пустяки, малыш, — и тон такой, будто это и правда мелочь. Ничерта же подобного. — Для чего еще нужны друзья. — Явно не для того, чтобы доставлять им проблемы, — стонет он в ладони. Не стоит спрашивать, правда не стоит, но он, видимо, все-таки мазохист. — Кто-то из сотрудников бара? — Ага. Вроде как я забит у тебя в экстренных, — могло быть хуже; по крайней мере, он не знает. — И с пометкой «семья». Ви хочется выдавить себе глаза нахрен — чтобы Вик отвлекся, бросился его спасать и забыл про этот разговор. — Ты не против? — выталкивает из себя с трудом. — Почему я должен? — Ви заставляет себя отнять ладони и посмотреть. — Мне даже приятно. И, кажется, не врет. В плечах есть что-то напряженное, как будто его это все-таки задевает, но выражение лица мирное. Во взгляде привычная теплота — но это же Вик, он по-другому на него попросту не смотрит. — Там еще Мисти, — зачем-то оправдывается он. — Кто еще может быть моей семьей, если не вы? Вик выдыхает что-то вроде мягкого согласия и почему-то отводит глаза. Ви заставляет себя думать спокойно. Не бросаться в крайности — ставить это рядом с тем самым «отношения не для меня» будет просто верх истеричности. — Во сколько тебе позвонили? — неловко переключается. Вик пожимает плечами: — Не помню точно. Не слишком поздно. Ну конечно. Ви закатывает глаза и лезет в логи. — Последнее подключение к контактам в три сорок два, — цитирует он. — Я все равно не спал, — Ви фыркает в ответ. Так он и поверил. — Три сорок два, — машинально повторяет, и в голове щелкает. Хорошие препараты; уже почти чувствует себя нормальным человеком. — Во сколько тебе обошлось такси? — Ви, — предупреждающе. — Не начинай. — Сколько, я тебе переведу, — упрямо лезет он. — Если ты это сделаешь, я обижусь. Серьезно. И все. И об это ломаются все возможные аргументы. Он лучше снова выйдет против Смешера, чем расстроит Вика. — Чем я тебя вообще заслужил, — бормочет, снова утыкаясь в ладони, и Вик смеется, похлопывая по плечу. Поразительно мягкий жест от такого сильного человека. — Мы друг друга стоим, — отзывается тепло. И добавляет поддразнивающе. — Хочешь послушать про то, как я тебя забирал? Нет. Если там будет что-то вроде «меня приняли за твоего отца» Ви просто не переживет. — Там есть что-то про то, как я блевал в такси и тебе на туфли? — Нет. — Тогда давай. Он не умеет отказывать Вику, да. — Я приехал, и мне буквально впихнули тебя в руки, — черт возьми, почему он этого не помнит? — А потом начали рассказывать, как ты методично напивался, а потом тебя попытался снять какой-то мудак. Ви закусывает щеку изнутри. Крепко-накрепко прижимает к нёбу «ничего не было». Вику это не интересно. — А потом? — выдавливает из себя, пытаясь звучать не очень разбито. — Начали говорить, что это нормально, и у всех в отношениях бывают проблемы, и нам нужно поговорить, если мы не хотим друг друга потерять. Тяжесть под ребрами нарастает. Ви не может разобрать, что чувствует: это ужас? какое-то болезненное удовольствие? — Скинули контакты хорошего семейного психолога, — вокруг глаз у Вика приятные смешливые линии, как будто ему нравится это рассказывать. — Так что, если понадобится, обращайся. — Господи, Вик, прости, — выдыхает, и тот смеется с его реакции. — Да брось, малыш. Это было… забавно. Ви хочется аннигилировать от стыда. Ви хочется жадно попросить: расскажи снова, еще подробнее, у тебя нет записи? Наверняка нет, и до чего же от этого жалко. А еще снова хочется заглянуть в тот бар, заказать выпить, поговорить с барменом. Делать вид, будто они с Виком действительно в отношениях — но он не решится. Если Вик узнает — это будет как пулевое в чип. Спонтанная мысль: решили, что пара, потому что Ви на выпивке совсем развезло, и он наговорил лишнего? Или потому что Вик сорвался среди ночи по первому звонку, явно выкинув сумасшедшие эдди на такси? — Надо тебя обработать, — говорит Вик мягко, но никаких сомнений, что спорить просто не получится. Еще одна несвоевременная мысль: ноги босые, куртки нет, лицо не стянуто кровавой коркой. Вик раздел его и умыл. — Я могу сам, — для проформы отвечает он, и получает выразительно приподнятую бровь в ответ. Затыкается. Вик отъезжает к стойке, где у него хранятся расходники; быстро возвращается обратно. Совершенно естественным жестом приподнимает пальцами его подбородок. И Ви — который молчал даже когда ему ломали кости, стреляли в упор, рвали хром наживую — почти давится звуком. Вик прижимает к ранке вымоченный в антисептике ватно-марлевый шарик. Смотрит — так сосредоточенно и внимательно — на его губы. И — это сильнее Ви. Он включает запись. И ненавидит себя за это — зачем? Брейнов не хватает? Недостаточно повернут? Он так хочет помнить этот момент. Теплые и немного шершавые пальцы у него на подбородке, сосредоточенный взгляд, тени под глазами — видимо, из-за бессонной ночи. Вик, который смотрит на его губы — и если на мгновение послать все нахер, то можно представить, что хочет поцеловать. Бред, конечно. Максимально идиотская фантазия. Следующий брейн он вообще покупает случайно. По работе снова встречается с барыгой, у которого узнавал про «Мертвую голову». Берет тот, что ему заказали — клиент, видимо, очень болезненно переживает свою любовь к брейндансам с вертикальным инцестом, раз платит такие эдди за, по сути, доставку. Ви мельком просматривает ассортимент; взгляд у него уже слишком наметан, чтобы не приметить чип с медицинской тематикой. — Убийства, пытки, операции без анестезии? — опытно спрашивает, показывая костяшками на обложку, где нет даже отметки рейтинговой системы. — Ничего из перечисленного. Считай, порнуха, только с перчинкой. Ви шумно выдыхает. Вот оно же ему совершенно не нужно. Он и так загнал себя в яму так, что абстрагироваться от мыслей в присутствии Вика не может. Да и уже имеющейся коллекции брейнов вроде как хватает. — Ладно, — неохотно соглашается он. — Шесть тысяч. — Сколько?! Они еще немного торгуются, и цена падает до пяти с половиной «как потенциальному постоянному клиенту», а потом просто до пяти, когда Ви блефует о своих связях в CSU. Ниже не получается, и он со скрипом переводит свой гонорар за три последних заказа. На записи привычно операционная. Он — привычно — в смотровом кресле — и рипер — привычно — вскрывает ему руку. От запястья и до локтя, и ни секундой не больно; анестезия отличная. У рипера механическая рука. Специализированной модели: с датчиком и анализаторами, дополнительными инструментами — типа тонких паучьих ножек, которые вытягиваются из костяшек, и подсоединяются к основанию импланта. Радужка загорается янтарным — синим — снова янтарным. Настройка и калибровка. Сплав кобальта и хрома, который вместо кости, начинает чувствоваться иначе. Ощущения наваливаются: сухость воздуха, остаточная влажность крови, прилегание мышц снизу и по краям, пульсация сосудов в глубине. Центральный процессор выдает предупреждение об увеличении нагрузки на тридцать девять процентов — он привычно смахивает сообщение. Кивает — готов. Хрома касаются металлические пальцы. Легкое, поглаживающее движение; ощущения затапливают. Если бы не был привычным, корчился бы в судорогах от чего-то, настолько заполняющего. Металлические пальцы сменяются живыми, и вот это уже полноценная ласка, от одного крепления к другому. Хром регистрирует все: температуру, давление, интенсивность, состав и плотность следовых остатков смазки для синтетики — и усиливает в несколько раз. Процессор перегружает концентрированной информацией, которая сжирает все мощности. Нервную систему топит в потоке ощущений. Синтетика, органика — грузятся одновременно. Он ничего не соображает. Мозга не хватает на мысли; вообще какую-либо интеллектуальную деятельность. Только ощущения — много, тяжело, странно, хорошо. Печет за ухом — охлаждение процессора не справляется. В голове давит — начинающийся спазм. Нужно еще немного, всего ничего — к органическим пальцам присоединяются металлические. Гладят одновременно, в разных направлениях, с разным ритмом и силой — Процессор уходит в перезагрузку с критической ошибкой. Оптику отрубает. Весь хром отрубает, кроме жизненно-важного, с возможностью автономной работы. Ничего нет. Только гигантский массив данных, которые мозг пытается перевести в ощущения и не справляется. Сенсорная перегрузка, которую он переживает по кругу, снова и снова, и снова, и снова. Зацикленное почти-удовольствие. У Ви уже, кажется, традиция стягивать обруч дрожащими руками. На лице влажно, и он пробует подушечками — с первого раза промазывает — кровь. На губах и подбородке — видимо, пошла из носа. В голове — самое подходящее слово — тошнит. Что-то среднее между начинающейся мигренью и укачиванием. Он не представляет, как парень в кресле умудрился пережить такое. В этот раз хотя бы не выворачивает. У Ви получается сползти с кровати и неловко — по стене — добраться до ванной. В зеркале — какой-то сумасшедший, намертво вцепившийся пальцами в края раковины; лицо в крови и зрачки во всю радужку — как после двух доз синткока. Ви плещет себе в лицо водой — большая часть привычно оказывается на футболке. Бездумно пялится, как розоватая вода уходит в слив. В затылке смутное, давящее чувство, что у него проблемы. Он делает вид, что не замечает. Телу херово. Дрожат — мелко и в край паскудно — пальцы, давит в висках, тошнит в голове — интересно, у всех любителей подобных брейнов так? Можно будет попробовать аккуратно спросить у Джуди. Ви снова тащится в кровать — кажется, остаток дня просран. Недовольное чувство: можно было бы дойти до оружейной лавки на Бредбери-стрит, а потом поработать со своими красавицами — у Ноль-пять стало вести прицел влево, а у Иньлун после стычки с киберпсихом явно что-то с балансом. Но он ведь знал. Что может быть так; что наверняка будет, но все равно полез с упрямством смертника. Остро не хватает комментариев Джонни. Ви привычно зарывается лицом в подушку и выбирает телефонное приложение под зажмуренными веками. Делает вид, что листает бездумно, но не получается обмануться — в поле зрения всегда одно имя. Он открывает текстовые сообщения — зачем-то, там пусто, как и должно быть. Вик не любитель, предпочитает живое общение. И острый укол где-то в затылке — жаль. Ви бы сейчас здорово так успокоило перечитывание старых диалогов; ощущения той самой заботы, которая в каждом жесте, каждом взгляде и теплом «малыш». Ви пялится на контакт. Думает: стоит, не стоит? Нет, наверное. Ему же не нужна срочная помощь. Хуево, конечно, но не настолько. Вик может быть занят. Черт возьми, Вик всегда занят — просто отвечает, потому что есть хорошая такая доля вероятности, что Ви снова полез куда не надо, и его размазало по подворотне. Он и так слишком много делает. Не нужно напрягать еще больше. Но хочется. Нажать вызов, и услышать знакомо-хрипловатое «что такое, малыш», и проскулить «я снова полез куда не надо, и теперь мне херово», и получить в ответ шумный выдох и «я скоро буду» — совсем не раздраженное, а, ну, виковское. А потом чувствовать тяжелую и теплую ладонь на пояснице, и рассказывать про симптомы, и выдыхать «спасибо, Вик, я никогда не забуду», и будто от слабости прижиматься к боку, и вдыхать привычную смесь пропитки для хрома, нагретого металла, пота, анальгетиков и — — господи, какой же ты жалкий. Ви пытается себя одернуть. Он один из лучших наемников в городе; пережил блядский биочип и компанию Джонни, и так сразу не сказать, что хуже — он безнадежно в мужчину на двадцать лет старше, которому нахер не сдались отношения. Да, «жалкий» подходящее слово. Ви сбрасывает интерфейс и по-детски кусает угол подушки. Хватит. Завтра он выбросит все брейны и забудет, что такое вообще было в его жизни. Такое — и новый, какой уже по счету, виток повернутости на Вике. Конечно он ничего не выбрасывает. Он забегает к Вику как обычно. Приносит кофе из семейной забегаловки в двух кварталах, настоящий, из зерен, который пахнет так, что кружится голова, а стоит как один неплохой такой заказ с риском выше среднего. Себе берет синтетический — и дешевле, и привычнее. Записывает искреннее «спасибо, малыш» и соприкосновение пальцев на стаканчике; к десяткам, если не сотням таких же. Подкатывает себе стул, слушает истории Вика про сегодняшних клиентов, поддразнивает комментариями. И в один момент само с языка срывается: — Тебя когда-нибудь просили подкрутить чувствительность импланта? Вик замирает. На лице — мельком, так легко не заметить — что-то острое и очень болезненное. — Да, — он слишком аккуратно отставляет кофе в сторону. — Было пару раз. И это совсем не то, что Ви ожидал услышать. Он невольно приподнимает брови; перед глазами вспыхивает «скачок напряжения в межкостных и червеобразных мышцах кисти» — смахивает и тоже оставляет стаканчик. — И как, — оно само пробивается; кажется, что сожрет себя заживо, если не спросит, — ты согласился? Пожалуйста, пусть будет нет. В памяти та картинка из брейна. Он пытается не представлять, но не может: Вик вместо того рипера, с пальцами на кобальтово-хромовой кости, ласковыми поглаживаниями, внимательным взглядом — давится вдохом. Хочется, чтобы Вик сказал «нет». Хочется, чтобы если все-таки режущее наживую «да», то спросить «кто?» и сломать тому шею собственными руками. Вик слишком расслабленно ведет плечами. — Отказался. — Почему? — нужно наконец прикусить себе язык и заткнуться. Вот зачем вообще лезет; это как пальцами в рану. — Потому что для меня это слишком личное. Почти как секс, — Вик неловко сцепляет пальцы на коленях. Взгляд сам собой магнитится к инструменту, закрепленному на левой. — Я не из тех, кто готов себя продать, сколько бы ни предложили. И это почти как услышать «хорошая работа» от Вакако — нет, гораздо лучше. Как понять, что операция прошла успешно, и он больше не умирает. Вик не выкручивал чувствительность имплантов в максимум и не гладил подушечками контакты. Ви не нужно испытывать эту сумасшедшую, жадную, срывающуюся с поводка ревность. — А ты-то откуда о таком знаешь? Ви замирает. Первый импульс — соврать. Но это же Вик; он слишком хорошо его знает, сразу поймет. — Видел в брейне, — пожимает плечами. Старается равнодушно, но выходит почему-то виновато. Взгляд Вика разом делается острее. За секунды от максимальной расслабленности к профессиональной собранности. И невольная электрическая волна по спине — до чего же сильно он доверяет Ви, если позволяет себе быть во время их встреч таким. Вик подъезжает ближе. Ви машинально разводит ноги, чтобы ему было удобнее; не приходилось неудобно сталкиваться коленями и думать, как лучше устроиться. На подбородок ложатся привычные теплые пальцы. — Посмотри на свет. Ви послушно пялится на яркое пятно, хотя в глазах тут же режет. Даже не спрашивает — зачем, почему, все ли в порядке. Хотя, наверное, стоило бы. — Ну как, док? — он пытается ухмыльнуться. — Я буду жить? — Не уверен, — пальцы заставляют немного повернуть голову. — С твоим-то талантом ввязываться куда не надо. Почему сразу не позвонил? — Да брось, — он в пародии на раздражение дергает плечом. — Мне что, нужно звонить тебе каждый раз, когда болит голова? — С учетом того, какую сложную операцию ты перенес недавно, да. Пальцы соскальзывают с подбородка. Вик смотрит на него. Хочется отвести глаза и сказать «извини, я не привык, что за меня волнуются». Хочется виновато уткнуться ему в плечо и проскулить «я сделаю что угодно, только не смотри так». — Это могло закончиться инсультом, понимаешь? — и кажется, что ему больно от этих слов. — Это всего лишь брейн, — бормочет по инерции, отводя глаза. — Нелегальный брейн, который может выжечь мозг не только участникам, но и тебе, — слишком уязвимо отзывается Вик. Пальцы вздрагивают и сжимаются в кулак, будто он хочет дотронуться, но останавливает себя в последний момент. — И это не в первый раз, Ви. Что такого ты хочешь испытать, что лезешь, даже зная, что потом будет плохо? Ви старательно пялится куда-то в стену над его левым плечом. Старается дышать ровно. — Ты бы подкрутил для меня чувствительность хрома, если бы я попросил? И кажется, впервые за все время их знакомства, у Вика не получается найти слова. Он рвано дергает плечом, качает головой — будто не верит в то, что услышал — трет руками лицо. Ви в каком-то мазохистском порыве включает запись. — Нет. Нет, ни за что. И сердце бухается куда-то в горло. Перед глазами сообщение: «чсс превышает норму на двадцать процентов. ввести бета-блокатор?» — Ви привычно смахивает. — А если бы я сказал, что тогда обращусь к другому риперу? Хочется дать себе пощечину. Сказать — хватит, и так больно до невыносимого. Вик, кажется, давится воздухом. Сжимает зубы. — Попытался бы объяснить, почему не нужно этого делать. Он все-таки касается — ладонь на плечо, большой палец прямо между краем футболки и кожей, на заходящуюся артерию. — Ви, — и взгляд глаза в глаза; пальцы крепче сжимаются на плече. Он жалко надеется, что останутся синяки. — Ты ведь умный парень. Послушай меня сейчас, ладно? Он рвано кивает, конечно же. — Хром для этого не предназначен. Если выкрутить чувствительность, даже ненадолго, пойдут сбои, перегревы, короткие замыкания. — Ви цепляется пальцами за ткань джинс. Желание протянуть руку и прикоснуться в ответ больнее, чем пулевое навылет. — Но черт с ним, железо можно поменять. А сожженное нервное волокно или закупоренные сосуды — не всегда. Это ожидаемо. Это больно — отказ, все равно отказ, пусть и аргументированный безопасностью. Это хорошо — Вик заботится о нем, по-прежнему, всегда, как никто другой. Он неуклюже кивает, отводя взгляд и выключая запись. — Ты знаешь, я готов для тебя что угодно сделать, — у Вика болезненный голос, будто реакция Ви его режет по живому. — Кроме этого. Он ранено дергает углом губ. Что угодно — нет, даже не близко, Вик просто не знает про все это дерьмо у него в голове. — Даже поцеловать меня? — издевается над собой. Поднимает глаза. И даже через затемненные линзы видно — будто Ви ударил его ножом, между пятым и шестым ребром, предательски и неожиданно. — Ви, — предупреждающее и странно охриплое. Даже не нужно продолжать, он сам прекрасно может додумать: не ломай то, что работает; не лезь со своими ненужными чувствами. — Конечно, — оно выходит горьким, как бы Ви ни пытался держаться. — Я так и думал. Это слишком. Ты. Ты не… Нужно превратить все в шутку. Несмешную и глупую, хоть какую-нибудь — чтобы Вик фыркнул и прокомментировал его не самое здоровое чувство юмора, и все стало как раньше. Не может. Ви просто не может, будто эта самая горечь забила горло, и теперь не то, что говорить, дышать получается с трудом. Он жалобно смотрит на Вика — Пожалуйста. Хоть что-нибудь. Чтобы можно было дальше делать вид, что мы друзья. А Вик — почему он так смотрит? — вдруг наклоняется вперед. Знакомые пальцы на затылке, теплый выдох по подбородку. Ви приоткрывает губы — машинально. Не верит, в голове пустота, черная-космическая. Вик. Целует его. По-настоящему, неловко перебирая пальцами по затылку. А он даже не включил запись. Это кончается слишком быстро — Ви толком не успевает ответить; прикоснуться в ответ. Кажется, проебывает вообще все, что только можно. И это скорее импульс. Из тех, что в последний момент уводят с траектории пули. Ви вцепляется пальцами — кажется, намертво — в ворот его рубашки и тянет к себе, и жмется губами снова. — Стоп, — ладонь упирается в грудь. Сердце снова падает куда-то туда, где его быть не должно. — Стэпинг-брэк, малыш. — Почему? — он упрямо тянется вперед. Пытается ухмыльнуться; быть тем Ви, нахальным и уверенным, про которого говорят на улицах. — Тебе не понравилось? Крепче сжимает ворот рубашки — чтобы не было заметно, что пальцы дрожат. — Дело не в этом. — Тогда в чем? Вик шумно выдыхает. Качает головой. Вокруг глаз тяжелые хмурые морщинки — будто чует в Ви неправильное; может видеть, что это бравада, фальшивая от и до. Ви сжимает зубы. Неправильное — это все вокруг. Так не должно быть. Хочется малодушно разжать пальцы, сказать «тогда этого не было» и сбежать. Он заставляет себя попробовать еще. Снова. В последний раз — кого он пытается обмануть. Как будто изнутри вынимают стержень. Ви сутулится и опускает голову. Никогда не хотел, чтобы Вик видел его таким — слабым, потерянным и разбитым напрочь. Он снова лезет. В этот раз не поцеловать, просто уткнуться лбом в плечо. Вик вздрагивает — и в голове болезненная мысль: они вообще смогут сделать вид, что ничего не было? — Я смотрю брейны про риперов и пациентов, — тот шумно выдыхает ему куда-то в висок. — Разные. Операции, секс, выкручивание чувствительности, — делает паузу, чтобы собраться с силами и заставить себя говорить дальше. — Отношения. Про отношения мои самые любимые. Это как сдирать с себя заживо кожу. Или даже хуже. Вик молчит. — Ты бы знал, как я завидую этим парам, — он издает что-то вроде смешка. Поясницы касается ладонь. Успокаивающий жест? — Мне казалось нечестным признаваться тебе в своей влюбленности, — еще один щекотный выдох по виску; пальцы вжимаются крепче, — пока я умирал от чипа. Пообещал себе: сразу, как только избавлюсь. Расскажу тебе… — запинается. Никогда в жизни такого вот не говорил, никому. — как. Как сильно. В общем, хочу просыпаться вместе по утрам, варить кофе и слушать твое нытье до конца жизни. Голос сдает. Получается гораздо интимнее и серьезней, чем задумывалось. — Что случилось потом? — спрашивает Вик, и перед глазами еще одно сообщение об аритмии. У него голос тоже непривычно хриплый, будто разбитый. — Оказалось, что я трус, — он плотнее вжимается лбом в плечо. Ладонь на пояснице делает неловкое поглаживающее движение. И еще одно. — Я не смог. Пытался, но… не хватило смелости. — Это когда?.. — Когда я позвал тебя поужинать в Уэстбруке, а у тебя оказалась запись на три дня вперед. Или… уже неважно. — Я не знал, — непривычно тихо признается Вик. Ви дергает плечом — проехали. Заставляет себя отстраниться — сложно. Хочется, чтобы мгновение застыло, и ему не пришлось разбираться с последствиями своих действий. — Я не знал, — повторяет Вик, как будто это действительно важно. Смотрит — не разобрать, с какой эмоцией. И раз уже сегодня день смелости, Ви делает еще одну вещь, которую хотел очень и очень давно. Бережно, за дужки снимает с него очки. Вик почему-то позволяет. Выглядит без них — уязвимее, что ли? Ви аккуратно откладывает оправу на стол. Привычно включает запись. Он хочет, чтобы все это — крапинки на радужке, линии в уголках глаз, близорукий взгляд — осталось с ним навсегда. Поддается желанию потрогать — так странно; не верится, что можно; сколько оно уже с ним, часть его? Подушечками по двум родинкам на скуле, потом по тонкому, почти незаметному шраму ближе к глазу. Потом по сероватой щетине — колется; видимо, Вик из тех, кому приходится бриться каждый день. Пальцы перехватывают. И почти не жаль — у него были эти секунды, правда были. Хочется то ли сказать «спасибо», то ли захлебнуться ужасом — а дальше как? С Виком? С собой? Вик смотрит на него — зрачки ненормально большие, подрагивающие — и наклоняется ближе. И целует. Коротко. Почти целомудренно. И Ви благодарен своим инстинктам, потому что возможность думать отшибает начисто. Если бы не они, замер как парализованный. А вместо этого тянется ладонью к шее, и неаккуратно царапает ногтями, и податливо приоткрывает губы — больше, ему нужно больше, жизненно необходимо. И Вик поддается. Правда. Целует глубже, касается хромовых линий на горле, которые сам же устанавливал. И ломается. Как если бы из него тоже вынули стержень — и, кажется, Ви видит то, чего не должен. Пальцы жмутся крепче, вот теперь уже точно до синяков. Вик целует — будто срывается. Почти отчаянно; почти больно — ранка на губе расходится снова, и Вик слизывает кровь, и кусает, словно клеймит. — Это да? — задыхаясь, спрашивает Ви, когда тот все-таки отстраняется. Звучит так, словно если «нет», он просто разобьется на части. Вик — за зрачками радужки не разглядеть — шумно выдыхает. Отводит взгляд, кусает губу, смотрит снова — будто готов разбиться тоже. Ви не видел его таким раньше. Сутулящимся не доверительно и расслабленно, а словно что-то давит на плечи. Усталого. Почти выглядящего на свой возраст. И это почти больно — ловить себя на мысли, что повернут настолько, что хочет знать его даже таким. — Это ты мне скажи, — отзывается Вик. — Только серьезно, — он как будто выталкивает это из себя. — Я не слишком… черт, — костяшки жмутся к переносице. — Я не знал. Ты рассказывал про ту девочку из кочевников. И Евродина. И… ты им отказал. — И?.. — Ви не может уловить нить. — Даже, — нажимает Вик, — им. Какие шансы были у старого, потрепанного жизнью рипера из дыры типа Уотсона? До него не сразу доходит. Ви моргает — раз, другой. А потом его словно с размаху бьет хромированным кулаком в солнечное сплетение. — Я пытался, — продолжает Вик, явно намеренно повторяя те же самые слова. — Как умею. И осторожно — будто Ви стеклянный — касается тех самых линий на горле. И в голову — вдруг — приходит мысль. Впервые. Что Вик тоже. Может не уметь говорить обо всем этом — словами. И последняя версия Кироши под «вернешь когда сможешь, малыш» — это то же самое, что приглашение поужинать в Уэстбруке. Не укладывается в голове. Вообще. Никак. И только одна мысль — столько времени. — Да, — выдыхает Ви в ответ, и голос падает и дрожит. Да. Да, он хочет попробовать, он готов попробовать. Он на что угодно готов, если об этом просит Вик. Тот дергает углом губ — неверяще, но с привычным теплом. — Тогда загляни сегодня к восьми. К восьми — это заказ от Регины, но плевать. Договорится как-нибудь. Ощущение нереальности зашкаливает. — С кофе? — Нет. Попробуешь тот, который у меня дома.