два хозяина поместья
14 января 2021 г. в 14:58
Этот дом всегда расцветал в сочельник.
Укрытая лесами, спелёнатая бережно снегами бескрайних, тоскливых зимой полей, усадьба Кимских в сочельник принаряжалась как барышня спорных кровей на свой первый бал невест — так, чтобы нельзя было не заметить, ведь иного шанса могло и не быть.
Сокджин Юрьевич помнит день, когда по заснеженной дороге к крыльцу подкатила тройка Кимского, и у Намджуна Алексеевича, выбирающегося из саней, взгляд был таким обеспокоенным, какого фон Ким никогда не видел на его добродушном, подсвеченном ямочками лице.
Вообще говоря, эти ямочки когда-то сделали для отношений фон Кима с Кимским больше, чем все письменные увещевания отчима и устные визги взбалмошной сокджиновой матушки, потому что гнев и негодование, с которым встретил Сокджин Юрьевич оглашение завещания Кимского-старшего, не имел границ и приличий.
Кимский-старший, а именно русский дворянин американского происхождения Джей Пакский-Кимский, был человеком крайне порядочным и образованным, поэтому, как следствие, в деле романтическом — наивным как младенец.
Могла ли матушка Сокджина Юрьевича пройти мимо такого сокровища, узнав, что он — не кто иной как вдовец с поместьями, рудниками и даже приисками где-то в Сибири, обеспеченными золотом поболее, чем вся Государственная казна?
Безусловно, не могла.
И ее сын от какого-то из первых браков Сокджин Юрьевич крайне тому способствовал.
Кто ж мог знать, что, в силу своей порядочности и образованности, Кимский-старший, напитавшись в «этой своей Америке прогрессивных настроений», завещает все нажитые миллионы, разделив их между своими детьми: как между родными сынами, Леопольдом Алексеевичем и Намджуном Алексеевичем, так и между приемными, то бишь Сокджину Юрьевичу третья доля досталась.
Поначалу Сокджин Юрьевич богатству радовался как младенец (карточных и иных долгов пока хоть и не поднакопилось, однако же, Сокджин Юрьевич свою натуру знал и слишком на свой счет не обманывался), но когда в самом конце завещания увидел меленькую строчку, полную сентиментальностей, его обуял гнев: Кимский-старший для получения каждым из наследников своей доли наследства ставил условием проживание в родовом поместье в Литтлмочиевском уезде и ведение совместного хозяйства, «как приличествует и подобает старинному и традиционному дворянскому расейскому семейству».
Похихикав про себя относительно темы «традиционности» конкретно данного семейства, Сокджин Юрьевич значения не придал условию, рассчитывая с Намджуном Алексеевичем сговориться и остаться жить в меблированных квартирах в Петербурге, предоставив ему ведение хозяйства в имении.
Но Сокджин Юрьевич не учел одного: Кимский-младший оказался сыном своего отца. А это означало гипертрофированную порядочность и образованность сына в лучших научных традициях эволюции, сформулированных народным устным творчеством в емкое «Яблоко от яблоньки».
Намджун Алексеевич, как, собственно, и приказчик покойного Кимского-старшего, настаивали на соблюдении последней воли усопшего: для того, чтобы вступить в наследство, Сокджину Юрьевичу необходимо было поселиться в Литтлмочиевском уезде. Либо же от наследства отказаться. К слову сказать, третий сын Кимского-старшего Леопольд Алексеевич Баро от своей доли отказался сразу же, выбрав жизнь цыганского барона Северного табора, в котором, впрочем, золота было побольше, чем в упомянутых приисках.
Матушка Сокджина Юрьевича, фыркнув в шелковый платок, приказала сыну собирать вещи и выезжать немедля, дабы не промухать свою часть поместья, а заодно и остальные причитающиеся ему рудники и прииски, а сама пообещала на время траура по Кимскому-старшему уйти в монастырь. Судя по тому оживлению, в котором она при этом пребывала, в монастырь она решила уйти в мужской.
Сокджин Юрьевич трясся по расхлябанным дорогам уезда и думал, что Намджуна Алексеевича, каким бы он ни оказался, ненавидеть следует уже за одни только измазанные уездной грязью белые щегольские фонкимовские сапоги, но, по приезде в поместье, ненавидеть сводного брата попросту не смог. Ну, потому что невозможно ненавидеть мужчину, который улыбается тебе при первой встрече, освещая все пространство глубокими дружелюбными ямочками, да еще у которого при этом косо выбритая бакенбарда измазана пеной для бритья, всклокоченные со сна волосы и длиннополый бархатный халат надет на изнанку и каким-то чудом аккуратно подпоясан.
Намджун Алексеевич оказался хозяином исключительно отвратительным, а вот из Сокджина Юрьевича получился образцово-показательный помещик, хоть он и любил говорить, что занимается всеми этими низменными делами «исключительно из уважения к усопшему отчиму, раз уж его сводный брат ни к чему мирскому явно неприспособлен».
Намджун Алексеевич, и правда, не любил отрываться от своих книг и записей, и лучшим для него времяпрепровождением было сидение в кабинете у окна и разглядывание цветущих кустов сирени или дрожащих под дождем пышных пионовых венцов. А вот в том, чтобы пионы дрожали исключительно в такт дождю, а сирень цвела в рамках пасторальных приличий, виртуозом оказался Сокджин Юрьевич.
Он развел в усадьбе деятельность активную и сразу по всем фронтам.
Седжинушка, наследный холоп Кимских, а ныне управляющий в поместье, стал его первейшим помощником и разгонял зазевавшихся дворовых девок по непрополотым грядкам по первому же движению правой брови старшего хозяина.
Сокджин Юрьевич с исключительно немецким пристрастием залез в каждый уголок огромного поместья, наведя там такие порядки, что каждый, кто видел поместье впервые, выдыхал зачарованно одно-единственное слово «Безупречно!». На меньшее Сокджин Юрьевич, впрочем, и не рассчитывал.
Намджун Алексеевич поначалу хмурился, наблюдая за такой кипучей деятельностью сводного брата, но на его столе в кабинете регулярно появлялись свежие цветы в вазе, кофий подавался вовремя, а под салфеткой всегда можно было найти пышный сдобный крендель. Бакенбарды Намджуна Алексеевича теперь неизменно имели вид ровный и ухоженный и были симметричными настолько, что резали непривычный глаз. Да и сам Намджун Алексеевич вид приобрел степенный и даже немного лоснящийся от заботы.
Так что к наступлению зимы из взгляда Намджуна Алексеевича в сторону сводного брата постепенно ушла хмурость, уступив место немому восторженному обожанию.
А позже в имении появился Чимин Сергеевич Пакский.
И фон Ким с удивлением обнаружил, что Намджун Алексеевич далеко не так скромен был в делах романтических, как могло показаться на первый взгляд, или же просто не умел отнестись к адюльтеру с легкостью и рассудком, а потому, как минимум, не избежал последствий: Чимин Сергеевич был сыном Намджуна Алексеевича от первого мимолетного брака, в котором тот успел отметиться еще в годы бурного студенчества.
Мамаша Чимина Сергеевича предпочитала европейские южные воды холодным русским степям, а потому сначала услала сына в кадетский корпус, а потом предоставила решать его судьбу отцу, и Намджун Алексеевич не нашел ничего умнее, как привезти пышущего здоровьем, энергией и любовью к приключениям юношу в глухую деревню на краю Литтлмочиевского уезда.
Чимин Сергеевич оказался ребенком вполне сносным, даже ласковым, днями вместе с соседом Чонским пропадал в седле да на речке, так что Сокджин Юрьевич в итоге смирился и даже полюбил отпрыска своего брата как родного, а может даже, сильнее, чем родного.
Так семейство Кимских-фон Кимов и встретило зиму. Усадьба из холостяцкой норы вновь превратилась в семейное уютное гнездышко, о чем и мечтал Кимский-старший, составляя столь витиеватое завещание. Вряд ли он мог рассчитывать на такое рвение младшего поколения, но Сокджин Юрьевич неожиданно настолько погрузился во всю эту уездную традиционную жизнь, и ему так это понравилось, что слуги, перешептавшись и пересплетничав на сто рядов, единогласно постановили, что лучшего хозяина у поместья до фон Кима не бывало и лучшей партии холостому пока Намджуну Алексеичу, конечно, не придумать. И поплывший влюбленный взгляд вышеупомянутого, с которым он умилялся на каждую истерику фон Кима по поводу начищенных до недостаточного блеска горгульих носов у ворот, указывали на то, что сам Намджун Алексеевич это мнение целиком и полностью разделяет.
Сокджину Юрьевичу было уютно. И Намджун Алексеевич ему нравился. Больше, собственно, нравились ямочки, чем весь остальной Намджун Алексеевич, но ямочки — вполне весомая деталь, когда дело касается обоюдоострых чувств. И фон Ким уже рассматривал возможность распространить свое умиление дальше ямочек, пока однажды Намджун Алексеевич не выбрался из саней с весьма обеспокоенным лицом.