When you came into my life It took my breath away Cause your love has found it's way To my heart «When You Came Into My Life» by Scorpions
Я обещал больше к нему не прикасаться и непростительно быстро отменил собственное решение. Раз за разом Гарри медленно, но верно сокрушал мои внутренние ледяные оковы, то разбивая их своей дерзкой пылкостью, то растапливая лаской. И сердце, обнаженное, согретое и, как выяснилось, вполне способное отзываться на душевные порывы, становилось беззащитным перед его напором. Неожиданно для нас обоих я вдруг решил приложить все усилия, лишь бы он не страшился клеймения и шпилек в свой адрес. Мне ли не знать, как выбивают из колеи пересуды за спиной. В тридцать восемь подобные мелочи мало волнуют, но я прекрасно помню себя на шестом курсе: пока ты юн, злые языки могут запросто довести до морального истощения. Не хватало Поттеру поверить в то, что приобретенные увечья навсегда лишат его счастья, а люди отныне будут вечно жалеть его, насмехаться или избегать. Дабы двигаться вперед, ему необходимо залатать уже существующие трещины и не дать появиться новым. Было важно не позволить ему сломаться, любой ценой убедить, что жизнь не станет хуже, что он останется прежним, что я от него не отвернусь. И мне удалось. Более чем. В ту ночь Гарри стал первым человеком, признавшимся мне в любви. Да, прежде я слышал эти слова из уст матери и Лили, но то была любовь иного рода. Никто и никогда не заявлял мне столь искренне о самом, черт возьми, сильном чувстве на земле. Никто столь безропотно не рвался быть рядом и никогда — ни разу в жизни — не отдавался мне и телом, и душой. Я не думал, что это в принципе возможно. С таким, как я. Обозленным уродом с инквизиторскими замашками. Но Гарри, похоже, разглядел во мне нечто помимо всеобъемлющей тьмы. Диаметрально противоположное. И, сам того не ведая, сделал меня... мягче? Добрее? О нет, пожалуй, человечнее — подходящее определение. Смиренное ожидание — не в его стиле, но вот покорное принятие... Он был готов к катастрофе, гневному отказу и разрыву. К сколь угодно грубой реакции своего бывшего обидчика и угнетателя, которого он почему-то полюбил. Мог ли я выставить его и запретить даже думать о продолжении? Да легче было принять Круциатус. Секс с ним походил на священнодействие, поскольку что-то во мне с отчаянием откликнулось на его откровение. Так, как не откликалось ни на что в жизни. Это было бесконечно приятно, но сейчас изрядно тревожит. * * * Недавно я попросил встречи у Дамблдора. Во время того визита — одного из сложнейших за всю историю наших приватных бесед — я доложил ему, что Волдеморт знает часть предсказания, озвученного Распределяющей шляпой. Это следовало сделать тут же после рассказа Гарри о его сне. Но мне нужно было подумать хотя бы несколько дней. Все зашло слишком далеко, и я осознаю: с наибольшей вероятностью пророчество шляпы гласило именно о Поттере и обо мне. Оповестить директора было равносильно чистосердечному признанию. В лазарете Альбус видел, как тяжко мне наблюдать за страданиями гриффиндорца и с каким рвением я стараюсь восстановить его жизненные силы. А при разговоре от Дамблдора не укрылось мое смущение. Укора я не услышал. Как и логичных расспросов о том, почему лидер сопротивления получает чрезвычайное значимые вести не сразу и не из первых уст, а спустя неделю и от третьего лица. Только встретил то самое до чертиков надоевшее, жутко раздражающее понимание в небесно-голубых старческих глазах. — Благодарю за ценную информацию, Северус, — произнес Дамблдор, взглянув на меня поверх своих очков-половинок. — Давно намеревался спросить, как ты думаешь, о ком пела шляпа? Каким бы мощным ни был мой внутренний стержень, мне не хватило выдержки, чтобы прямо ответить на этот вопрос. Но скрывать критически важные сведения я не имел права. — Думаю, вы и сами догадываетесь, Альбус. В тот момент мой пульс подскочил до отметки, близкой к разрыву сердца, но на лице не дрогнул ни один мускул. Это самая скользкая дорожка, на которую мне приходилось ступать. Он меня уничтожит и будет прав, думал я. Но увольнение и заключение под стражу в Азкабане хотелось принять с достоинством. — Я ее спрашивал, — откликнулся директор, протянув руку к ветхим полям шляпы, лежащей на его столе. — Она поведала, что витийствовать и вершить судьбы вольна лишь на церемонии распределения. Словом, не стала раскрывать чужие тайны, представляешь? — Как благородно, — хмыкнул я. — Ее сотворил Годрик Гриффиндор, — усмехнулся Дамблдор в серебристую бороду. — Это все объясняет. — Возвращаясь к тайнам, Северус... Я не рассказывал ни единой душе, что в молодости меня чуть не сгубила любовь. Я был готов творить безумства ради человека, использовавшего мою привязанность в своих личных — корыстных — целях. Не сразу (но лучше поздно) до меня дошло: бросать весь мир к чьим-то ногам стоит исключительно тогда, когда сие стремление обоюдно... Да, — меланхолично вздохнул директор. — Порой чувства становятся карой, и ты ничего не можешь с этим сделать. Просто жить дальше, позволяя времени залатать дыру в груди. Но иногда любовь — предназначение, и благодаря ей все, что казалось пустым, обретает смысл. Не каждому доводится испытать подобное. А ты желал бы этого, Северус? — Поразмышляю на досуге, Альбус. * * *You got a face not spoiled by beauty I have some scars from where I've been You've got eyes that can see right through me You're not afraid of anything they've seen «Song For Someone» by U2
В общей сложности в больничном крыле я провел почти три недели. Пока другие ребята беззаботно играли в снежки или веселились, катаясь на санках по замерзшему озеру, я с тоской наблюдал за ними в окно, изолированный от внешнего мира скорее добровольно, чем по необходимости. Все жил надеждой на чудесное исцеление, которого так и не произошло: шрамы не рассосались и ни на йоту не стали незаметнее. Но вечно заточение продолжаться не могло: я полностью восстановился, тело желало двигаться, извилины — шевелиться, зрачки — смотреть на что-то кроме стен госпиталя и страниц книг, принесенных Гермионой. Днями и ночами я мысленно возвращался к одной-единственной вылазке в подземелья, окрылившей меня и буквально вернувшей желание жить, любить и еще больше узнавать его. Моего спасителя. Того, кто стал мне роднее семьи и ближе большинства друзей. Благодаря ему я окончательно убедился: важно лишь то, что внутри. Плевать, насколько досадные вещи я услышу о своих изъянах, это продлится недолго. «Они ничего не значат». Ни для него, ни для меня. Никакие увечья не сделают тебя менее любимым для тех, кому ты по-настоящему дорог. Снейп подарил мне эту веру, а с ней пришли утешение и облегчение. А потому, когда я в конце концов покинул лазарет в сопровождении Гермионы и Рона, во мне было достаточно решимости и сил, чтобы справиться с предстоящим испытанием. Чувствуя себя сыном разведенных родителей, ради спокойствия отпрыска ведущих себя друг с другом подчеркнуто вежливо, я вышагивал в их компании по коридорам Хогвартса и ловил на себе десятки шокированных, заинтересованных взглядов. Но эти широко распахнутые глаза, удивленно разинутые рты и направленные в нашу сторону указующие персты меня совсем не трогали. «Они ничего не значат», — повторял я исцеляющую мантру. «Ты веришь мне?» Да, Северус. Я верю. * * * В мое отсутствие Алисия, временно сменившая меня на посту капитана, гоняла команду на тренировки трижды в неделю. Схватка со Слизерином не за горами, и теперь, раз я в строю, надо как следует поднапрячься. Пусть матчи мне по-прежнему не светят, но я способен подготовить Гриффиндор к победе. На ходу натягивая перчатки из драконьей кожи и поглаживая слегка вибрирующую от предвкушения полета «Молнию», я иду через луг к стадиону. На фоне разгорающегося зимнего заката его башни с флагштоками выглядят особенно величественно. Взмыть бы скорее в небо!.. Наконец все собираются на поле. Пока остальные разминаются, я раскладываю инвентарь и готовлю вступительную речь. — Ребята, у меня важное объявление, — вдруг громко сообщает Джинни, сделав три шага вперед и встав лицом к команде бок о бок со мной. — Я не смогу играть. На секунду стыдливо потупившись, она все же выпрямляется и смело поднимает глаза на растерянных гриффиндорцев: — Я на четвертом месяце беременности. Я не знала, оставлю ли его, и играла, покуда были силы. — Чего?! — ахает Рон. — Решила оставить, — мужественно продолжает Джинни, едва взглянув на шокированного брата. — Я очень устаю, не справляюсь с нагрузкой на тренировках. И потом... Матчи со Слизерином всегда самые травмоопасные. Мы с Дином сошлись во мнении, что не можем подвергать ребенка риску. Ни слова не говоря, Рон разворачивается и в бешенстве несется в сторону трибун, откуда к нам как раз идет Дин. — Ей пятнадцать! Пятнадцать, кретин! — Ну... Когда родит, будет шестнадцать. Не так уж криминально, — бормочет Кэти Белл. — Послушай, Рон, давай спокойно все обсудим, — Дин выставляет перед собой руки в примирительном жесте. — СПОКОЙНО?! — голос Рона предательски срывается на фальцет, и он, приблизившись к Дину, бьет его по запястьям. — Полудурок! Ты обещал ее беречь! — Рон!!! — Джинни срывается с места, и я бегу за ней. Нам вслед устремляется вся команда. — Никогда не слыхал о предохраняющих зельях? — гневно выдавливает Рон, схватив Дина за грудки. Подбежав, я отпихиваю друга от даже и не думающего защищаться Томаса. — Что будет с мамой и папой? Что будет с твоей учебой, ты подумала? — Рон переключается на сестру. — Тебя послушать, так ты святой, — выпаливает Джинни. — Если бы ты занимался учебой ровно столько же, сколько сексом, стал бы уже кандидатом магических наук! И да, твою Лаванду мама терпеть не может! И папа тоже, просто тактично молчит! Пойдем, Дин! — Потом поговорим, — виновато бросает Томас и устремляется за возлюбленной, разъяренной гарпией мчащейся к выходу с трибун. — Дурдом творится, — буркает Рон. Постояв молча с минуту, мы плетемся обратно на поле. * * * Сегодня День всех влюбленных. Об этом празднике у меня остались самые идиотские воспоминания. Хуже унизительной серенады от Джинни, спетой мне однажды гномом-купидоном, было лишь прошлогоднее свидание с Чжоу, где я потерпел тотальное фиаско. Было жутко неуютно сидеть среди целующихся парочек, слушать всю эту девичью лабуду, ловить мечтательные взгляды, чувствовать себя обязанным быть «настоящим мужчиной» рядом с ней. В тот вечер после нашей ссоры мне в голову впервые и закралась догадка о собственной ориентации. Мог ли я тогда подумать, что ровно через год буду сходить с ума по ненавистному учителю, индивидуальные уроки с которым в прошлом феврале казались мне пыткой, наказанием, сущим адом? Черт, как бы мне снова хотелось безнаказанно оставаться с ним один на один зимними вечерами... От этих мыслей меня отвлекает громкое раздражающее перешептывание сзади. — Она же не успеет окончить школу до родов, — хихикает Лаванда. — Наверняка будет просить академический отпуск. — Прости, но, кажется, бедняжке было просто не от кого из старших узнать о предохранении, — шепчет Парвати, и соседка, сделав большие глаза, толкает ее локтем в бок. — Закройте рты, — моментально обернувшись, шипит Рон: обидная колкость донеслась и до его ушей. — Бон-Бон, мы же не нарочно! — оробело протягивает Лаванда. — Что не нарочно? Не нарочно обсуждали мою сестру на весь класс? Не нарочно выросли в таких тупых балаболок? — Бон-Бон! — сердито вскрикивает Лаванда, а Парвати недовольно подбоченивается. — Не смей обзывать нас! — Я попросил тебя закрыть рот, — рявкает красный как помидор Рон. — И хватит называть меня Бон-Боном! — А как же день влюбленных? Хочешь сказать, мы никуда не пойдем? — со слезами в голосе взывает Браун. Пока они продолжают перепалку, я смотрю на Гермиону и Драко. Прилюдно они прекрасно играют свою роль, демонстрируя обоюдную ненависть, но я-то знаю, что скрывается за напускной неприязнью. Эти двое в первый раз собираются вместе отправиться на романтическую прогулку в Хогсмид. Затея не слишком-то безопасная для обоих, но они благоразумно воспользуются моей мантией-невидимкой. Если бы я только мог тоже бывать вместе с тем, кого люблю, пусть даже украдкой... В это же мгновение, точно притянутый моими мыслями, тот самый человек появляется в поле зрения: дубовая дверь распахивается, и гомон молниеносно стихает. — Успокаиваемся, — повелевает Снейп, врываясь в аудиторию и рассекая звуком уверенных шагов звенящую тишину. Класс по обычаю погружается в мертвенное оцепенение, а я тайком любуюсь своим зельеваром из-под опущенных ресниц. * * * По обыкновению после моих уроков студенты пулей освобождают помещение. Но в этот раз один из них до неприличия долго притворяется, что завязывает шнурок. В итоге Грейнджер понимает намек и деликатно удаляется. А Уизли уже и след простыл: тот в бешенстве ускакал, сопровождаемый плаксивыми возгласами его недалекой дамы сердца. — Образец зелья был хуже ожидаемого, — отмечаю я, не поднимая головы от бумаг и не отрываясь от пера. — Ты можешь лучше. — Внимание рассредоточено, — говорит Поттер. — Много всего навалилось в последнее время. Решил известить, что вновь вернусь на позицию ловца. — Не удивлен, — бросаю я. Живот младшей Уизли не заметит разве что незрячий. Хотя, к моему изумлению, слепцов оказалось гораздо больше, чем я полагал. Счастье, что слизеринцы куда более осмотрительны. За всю преподавательскую карьеру такого не произошло ни с одной студенткой моего факультета. И как МакГонагалл будет это разгребать? Ей придется постараться сохранить крупицы гриффиндорских чести и достоинства, язвительно думаю я. И тут же представляю смесь вселенского ужаса, праведного гнева, возмущения и растерянности на лице Минервы, когда ей обо всем доложат. — Хотел сказать, — с неожиданной застенчивостью лепечет мальчишка. — В общем, сегодня такой день... Э-э, праздничный. — Не смей, — я кидаю предупреждающий взгляд. — Просто считаю нужным сообщить, что с удовольствием провел бы этот вечер с вами. — Так романтично заняться сексом мне еще не предлагали, — кривлюсь я. — Сейчас расплачусь. — Я понял, я идиот, — Гарри с кислой миной кивает и разворачивается к двери. — Как обычно. Я пошел. — Стой, Поттер. Я откладываю бумаги, неспешно встаю и обхожу свой рабочий стол, дабы оказаться позади гриффиндорца, уперто застывшего на месте спиной ко мне. Не прикасаясь к нему, я пользуюсь тем, что выше на голову, и вдыхаю запах его волос, чуть проведя по ним кончиком носа. Он съеживается, и я вижу, как нежная кожа его шеи покрывается мурашками. — Ноты цитруса, мирта и лесных трав, — задумчиво изрекаю я. — Недурное сочетание. — Новый шампунь, — обиженно бросает Поттер. — В другое время, в другом месте, при других обстоятельствах... Не исключаю, что принял бы предложение, — возвращаюсь я к терзающей его теме. — Опять есть какое-то «но». — Этих «но» слишком много, не так ли? — почти нежно спрашиваю я. Он, уловив интонацию, мгновенно оборачивается и крепко обнимает меня, уткнувшись лицом в грудь. Несмотря на свое взволнованное, сбивчивое дыхание, Гарри сейчас наверняка слышит, как колотится мое сердце от этой близости. — Мы не можем разрешить эту проблему самостоятельно, — шепчет Гарри. — К чему ты клонишь? Отпрянув, он запускает руку в свои непокорные вихры и, собравшись с духом, выпаливает: — Иногда стоит положиться на судьбу. Потому что порой не знаешь, как правильно действовать. Потому что верного решения нет. Снять с себя ответственность и позволить разобраться во всем воле случая. — Задумал играть со мной? — прищуриваюсь я. — Да, но на этот раз мы в одной команде. Все равно что подбросим монетку. Если Гриффиндор потерпит поражение, больше мы друг к другу не прикоснемся. Вернем отношения на прежний уровень. Тотальная субординация! Снова будем лишь студентом и преподавателем. Клянусь, я останусь верен своему слову и не побеспокою вас ни единым намеком. Мы оставим все в прошлом. Шансы на такой исход огромны: слизеринская сборная сильна, а Малфой — опасный противник. К тому же, с уходом Джинни стратегия нашей команды трещит по швам. Короче говоря, я готов к рискам. Но! Если Гриффиндор победит! Мы... Пойдем на поводу у желаний. Перестанем оглядываться на правила и сложности. Просто будем осторожнее. Выслушав Гарри, я грозно складываю руки на груди: — Словоизвержение окончено? — Да. — Дивно. Что ж, — я делаю драматическую паузу. — Будь по-твоему, Поттер. Он будто ушам своим не верит. И медленно расплывается в улыбке. Я и сам едва осознаю, что произнес это вслух. Мы долго и внимательно смотрим друг на друга. Я пристально разглядываю его лицо, радость на котором сменяется смущением, а затем — немым вопросом, и прихожу к очевидному выводу: на результат матча мне плевать. Я понимаю, как должен поступить. И могу предугадать, каким будет итог. Но эмоции захлестнут его, узнай он обо всем раньше времени. Гарри хочет сыграть. Хочет подбросить монетку. Да случится же игра.