Разбитые надежды

Полковник Бринт открывает глаза среди вязкого полумрака собственных комнат, на собственной постели, холодной постели, ледяной как пустоши сурового и драного Севера, который он так яро ненавидит всей душой. Воздух тяжелый, хоть ножом реж да на тарелки раскладывай,а вокруг тела стая зябких мурашек, бегут от позвоночника к ногам и обратно, не убавляют ходу. Он дышит прерывисто и громко, как рыба выброшенная на берег и подыхающая под жарким солнцем, хотя за окнами ночь, плотное покрывало укрывающее улицы и кварталы. Что-то билось внутри разрывая грудную клетку, сердце,должно быть, но почему же колотит так неистово, не понять. - Ализ, - он едва ли расцепляет пересохшие от невнятного ужаса губы - Ализ, ты не спишь,милая? Мне привидился кошмар,такой жуткий...Ализ. Ализ молчит,не отзываеться, наверное, спит, ну и правильно,не стоит будить её по таким сущим пустякам, не стоит, отнюдь не стоит. Она ведь - сокровище, его сокровище, его самая прекрасная драгоценность, больше у него, шестого сына не шыбко знатного рода нет ничего. По старой привычке он слегка улыбаясь, тянет левую руку чтобы укрыть её покрывалом, она же всегда мерзнет, ужасно мерзнет, а потом болеет, даже здесь, в солнечной Адуе, где ночи ласковы и нежны, а ветер почти незаметен. Ведь Ализ его так хрупка, словно созданна из хрусталя,изящного, но ужасно непрочного, кожа её бела, как снега, бархатистая, тонкая,мягкая, каждая венка проступает, каждый сосуд. И временами ему кажется, что для такого нежного цветка - он неумелый болван, необразованный чурбан, котрый никогда не будет её достоин. И стыдно ему было, ужасно стыдно признаться, что женился то он на ней лишь из-за хорошего приданного сиротки и красивых, небесно-голубых глазок. Правда в глазах этих он после и утонул. После, когда понял,что любит её, что черт побери,он любит её так, как не любил ниодну из своих предыдущих смазливых пасий, с котрыми скоротал немало вечеров. Он кое-как нашарил одеяло, вот только ухватить его никак не получалось, чертовы пальцы, онемели что-ли? разжать ладонь - никак, пошевелить - тоже. - Язви их - прошипел он в пол голоса незатейливое ругательство, дурацкая привычка и он отменно это знал, привычка укоренившеяся и нажитая во времена бесконечных северных воен в которых он, сначала лейтенат, после капитан, теперь кое-как сумел дослужить до чина полковника и в тайне мечтал дослужиться до генерала. Ох, как же радовалась Ализ в тот день, смеялась, прямо как девченка, порхала не касаясь земли каблучками новых туфель, которые он прикупил ей едва ли не на первое жалование. Потому что любил, правда любил, а как, она,наверное, и не представляла. Бринт аккуратно поднимаеться на локтях, тянет правую руку чтобы извлечь из-под одеял непослушную кисть левой. Пустота. Пугающая,ужасающая,заставляющая сердце дико и остервенело колотить в висках, а память оживать,наконец-то отрезвлять его хмельное после вчерашнего дня сознание, отрезвлять и резать без ножа. Нет у него руки. Её безжалостно откромсал в бою какой-то донельзя косматый северянин с чертовски острым топором и звериным оскалом.Перед глазами до сих пор стояла кровь, целый ручей, поток, безудержный и порывистый, Бринт и подумать не мог, что в жилах его может течь столько этой самой,крови. А после госпитали,твердые койки пропахшие чужыми телами и чужыми ранами,госпитали в которых один день был неизменно похож на предыдущий, госпитали в которых он едва ли не решился рассудка. От чувства вины и от боли. Бринт чувствовал, как отзываються колющим зудом давно ампутированые пальцы, дурацкая шутка тела, богов или невесть чего, которая приносила ещё больше досады. Он поднялся с постели в шатком хмелю, не глядя более ни на простыни, которые всё так же лежали на постели скомканной грудой, ни на вторую подушку, где так обычно и так привычно когда-то мирно спала Ализ, водопад светлых волос юркими локонами распадался в разные стороны как мягкий шелк цвета спелой пшеницы. Как же он любил эти волосы, пропускать их сквозь мозолистые от меча пальцы, глядеть, пока она терпеливо расплетала свою косу. И вьющиеся пряди падали на аккуратные плечи. Теперь же от неё остался лишь деревянный гребень на прикроватном столике, да зеркалце в бронзовой оправе. За окном виднелась спящая Адуя, мирные улочки, зеленеющий сквер, по которому они гуляли вместе, он в армейскои мундире, она в платье цвета васильков. Люди тогда им говорили, что пары лучше не сыскать во всём Союзе, она робела, он усмехаясь ближе придвигался к ней и нежно целовал в макушку, возвышаясь. Тогда они невозможно счастливые и невозможно молодые, как дети, что уж там говорить, встречали полночь на длинных аллеях,смеялись до самого утра.Хотя шутки его всегда были скучными, смех её всегда звучал искренне, или почти всегда. А после началась война. Без известия и предупреждения. Грязное, кровавое и грозящее смертью представление ,представление, иначе и не назвать, игра тех, кто стоит у власти и брезгует самому оказаться по пояс в крови, поэтому и стараються загребать жар чужыми руками. Правда, он пытался её отговорить, он просил, он умолял её остатья дома, здесь, в их небольшом домике вблизи аргеонта, в безопасности, в покое и тепле. Вот только тогда она его не послушала, должно быть впервые за всю жизнь, и зря, очень зря, знал бы он тогда - никогда ей не позволил сопроовждать себя от штаба к штабу, от стражения к стражению. В холодных пустошах Севера - солнца нет, вернее есть, но бледное и жалкое его подобие лениво выплывающее на середину небосклона каждое утро, вот только на это ему было всё равно, солнце там ему заменяла Ализ, Ализ с лучезарной улыбкой и ямочками на щеках. Должно быть, им было хорошо среди дыма, гари,побед и поражений, ему было хорошо,сладко было, приходя в палатку видеть её пылающие надеждой глаза в глубине которых таились слезы, чудно было обнимать её забывая о виде трупов и открытых ран. Ализ - его успокоение ,его гавань среди бушующих пожаров войны, он поклялся её защищать, до последней минуты, до последнего вздоха. Не защитил.Не смог. И клятва его осталась неисполненой, бессмысленной, так, всего лишь слова брошеные на ветер. Когда он оставлял её перед той битвой, она всё никак не хотела его отпускать, жалась к груди, обнимала за плечи, пообещала, что как только закончится война родит ему сына в солнечной Адуе, сына с его глазами и смехом, лишь бы он вернулся, только бы не погиб. Бринт искривился от жгучей мысли о том, что слишком резко вывернулся тогда с её обьятий, нужно было постоять на миг дольше, дольше посмотреть в её детское и такое печальное лицо. Ведь с того боя он всё же вернулся. Вернулся в уничтоженый штаб укрытый трупами и залитый кровью, вернулся выискивая глазами пшеничные волосы и нежно-голубые глаза.Только вот не было её среди выжившых, не было её среди мертвых, нигде ни единственного следа. Потом бой, бой, безрассудный бросок, ещё одна такая же безрассудная атака. Он бился с её именем на губах, проклиная чертового генерала, северян, эту гадкую землю и самого себя, самого себя прежде всего. Может, когда-то он был страшным грешиком, а может быть просто глупцом, наверное за это судьба его и хлестнула, да так, с размаху, чтобы понял и насладился этим сполна. Ничего не вечно, ничего не постоянно, всё уходит, исчезает невпопад. Счастье же зыбко, как тот порох, не иначе. Нет у него руки, да и Ализ тоже нет. И ему не доставало сил понять, что режет и гложит его больнее, что душит по ночам посылая один и тот же сон. Осторожно и бережно, словно боясь уронить он выудил из внутреннего кармана криво застегнутого мундира крошечный медальенчик с таким же крохотным портретом внутри. - Ализ - глаза полковника Бринта щиплило, жгло огнем, вот только плакать ему нельзя, неположено по уставу, поэтому он лишь сглотнул, комок досады,обиды и разачарования стал поперек горла. Не видать ему больше голубых глаз жены, и сына на руках не подержать, а маленький домик вблизи аргеонта он прошлым вечером выставил на продажу.