Пора возвращаться домой

С утра Гарри явно не в духе. Сперва я думаю, что это вполне могло мне попросту показаться: я плохо спал из-за холодного ночного ливня, да ещё и под утро снилась какая-то хрень. На мутную голову всякое может привидеться, и ничего странного в этом нет. Но и спустя полчаса после нашей встречи мальчик так ни разу и не улыбается. Впрочем, по одному только этому тоже невозможно сделать какие-то конкретные выводы. Но вот затем он ставит пакет с продуктами прямо в траву, наклоняется, чтобы подобрать для меня очередную палку — жаль, что нельзя ему сказать, что палки вообще-то не слишком приятны на вкус, — и от этого простого движения негромко охает, хватаясь за правый бок. Из-за наклона футболка на нём немного задирается, и мне становится видно, хоть и не полностью, на боку жёлто-фиолетовый кровоподтёк. Он занимает довольно большую площадь кожи даже с учётом того, как мало я могу вот так разглядеть. Вот, значит, в чём проблема. Укол в сердце мне уже не кажется. Я точно знаю, что значит совокупность этих его вещей и жестов. Потому что я тоже рос в семье, всю жизнь с самого раннего детства ни капли не любившей меня. И, несмотря на чистокровность, моя семья никогда не гнушалась физическими расправами над тем ребёнком, с которым не могла справиться никак иначе. Плюс мне повезло: в итоге, с помощью лучшего друга, я смог избавиться от  людей, исключительно отравляющих мою жизнь и ни разу не привнёсших в неё хоть что-нибудь со знаком «плюс». Но Гарри я пока не могу помочь. Надеюсь, что только пока. Я ловлю себя на том, что замер на месте и скалюсь, только когда Гарри смотрит на меня чуть испуганно. И, несмотря на всё, упрямо. Думаю, не будь я собакой, мне и слова из него вытащить не удалось бы. — Чего пялишься? — беззлобно огрызается он, распрямляясь. — Хуйня происходит. Как и всегда. Я давно уже привык. И заносит подобранную палку, зажатую в отведённой за спину руке. И мне приходится максимально жизнерадостно вилять хвостом и лаять, чтобы изобразить, что я жажду поиграть. И чтобы не выдать себя, не показать, что на самом деле я понимаю его слова. Бегать за брошенной деревяшкой, приносить её обратно и изо всех сил держаться. Потому что я себя знаю. Потому что за людей, попадающих в категорию «свой», я могу неметафорично порвать на куски кого угодно. Даже если буду в этот момент человеком, а не собакой. Обслюнявленную — хорошо, что о таких мелочах анимагического существования мало кто задумывается, иначе было бы весьма неловко, — палку я приношу обратно и вкладываю зубами Гарри в руку. Он не бросает её мне снова, а просто идёт дальше, задумчиво рассматривая носки собственных кроссовок. — А знаешь, что самое странное, Блэк? — негромко говорит мальчик в конце концов, когда я уже было думаю, что он больше ничего сегодня не скажет. — Я ведь даже толком не понимаю, что произошло.  Я в жизни не мог сделать что-нибудь, что требовало большой физической силы, а тут… ну… Я вчера очень сильно разозлился и сломал дома швабру. Толстенную швабру, представляешь? С мою руку, наверное, толщиной. Волшебство какое-то. Но только это был… не знаю… не совсем я, что ли. А дядя мне не поверил и отдубасил, даже не дослушал толком. Он потирает бок, морщась от прикосновений к больному месту, и добавляет: — Мне так странно об этом думать. Ну, в смысле… Я же не пытаюсь оправдываться, понимаешь? Просто хочу понять. Со мной же никогда в жизни такого не было, я бы запомнил. А спросить не у кого. Полчаса назад я думал, что понял. Но, если я что-то и понял, это была малая часть. Выходит, Гарри разозлился настолько, чтобы магия дала о себе знать? Та магия, о которой у Гарри заблокированы не только воспоминания, но и воспоминания о воспоминаниях? Прикольно. То есть нет, конечно, но… Наверное, я рад этому. Ведь так надежда на то, что у мальчика есть шанс вернуться в свой мир, вспыхивает с новой силой. Надо будет рассказать Снейпу сегодня в полночь. Просто необходимо. Но возникает ещё один вопрос: знает ли об этом случае кто-нибудь, кто следит за домом Гарри? И следят ли за ним вообще? У меня недостаточно информации, чтобы хоть что-то думать на этот счёт, и потому уснувшая было тревога снова поднимает голову где-то внутри меня. Вилять хвостом. Просто вилять хвостом. Ничего не случилось. Пока ещё не случилось. Мы останавливаемся на повороте на Тисовую улицу. Меньше всего на свете мне хотелось бы отпускать его в этот дом, но пока что приходится играть по чужим правилам. Поэтому я только сажусь на асфальт, уже не такой тёплый даже под солнечными лучами, мальчик треплет меня ладонью по холке и перехватывает пакет с продуктами поудобнее, собираясь уходить. — Ты и в самом деле мой лучший друг, Блэк, — неожиданно говорит он, отвернувшись. — Спасибо, что ты со мной. Без тебя тут было бы совсем паршиво. Внимательно наблюдая за тем, как он идёт к крыльцу, я впервые в жизни чувствую влагу на покрытых шерстью щеках.

***

Дожидаться ночи оказывается для меня самым адским занятием. Может, не за всю жизнь, но как минимум за последнее время точно. Я бесцельно слоняюсь по городу, обходя одни и те же дороги и повороты по десять, двадцать, пятьдесят раз. Время тянется сумасшедше медленно. В том числе потому, что я не могу выбросить из головы слова Гарри. Это просто волшебство какое-то. Предположим, в теории всей этой ерунды я подкован довольно слабо. Ну, то есть, чего предполагать — так всё и есть, теория магии никогда меня не интересовала даже на сотую долю. И сейчас я об этом, конечно, жалею. Потому как всё, что я знаю о беспалочковой магии, заключается в эпизодах моего собственного детства: разбитый и тут же собранный воедино старинный кувшин, птички-оригами, вылетающие из окна моей комнаты, и прочие милые забавы. Джеймс в своё время, я знаю, ухитрился вырастить на стене собственного дома плющ в форме метлы, которую давно выпрашивал у родителей. Но нам было проще. В каком-то смысле. Мы ведь родились в магических семьях, где не было нужды скрывать свои способности. К тому же, выползает из глубины головы мерзенькая мыслишка, никому из нас не стирали память, не так ли? А подобные штуки обычно сильно усложняют жизнь. И теорию, разумеется. Возможно, дело в том, что волшебная палочка — только инструмент, чтобы собрать всю эту стихийную магию в один поток и в итоге научиться им управлять. Самому страшно, насколько глубокая мысль, честное слово. Но если я прав — выходит, что и безо всяких палочек можно колдовать не только в детстве. Правда, Гарри, не особенно далеко по возрасту ушедший от детских стихийных случаев, всё ещё остаётся по шкале управления своей магией где-то там — среди детей, которым ещё не купили их первые палочки. Было бы забавно. Нет, ладно, главное здесь то, что стирание памяти никак не влияет на наличие магии. Она всё равно прорывается сквозь барьеры. Тем временем я, пока бегу, резко поворачиваю налево и вдруг оказываюсь на центральной городской площади. Бросаю взгляд на часы и искренне радуюсь, что не могу по-человечески застонать от досады: стрелка только-только подбирается к пяти, а это значит, что ещё кошмарно много времени даже до темноты, не то что до полуночи. Обычно дни здесь летят для меня быстро, но сейчас, когда я единственный на свете обладаю такой важной информацией и точно знаю, что с ней требуется сделать… Время тянется будто жвачка, как если бы не хотело, чтобы я рассказывал об этом. Я разочарованно сажусь на брусчатку посреди улицы и помахиваю хвостом в такт чьим-то шагам. Заняться в целом нечем, потому как если Гарри и выйдет сегодня из дома, это будет минимум часа через четыре. Отчаянно хочется завыть от скуки, и тут меня осеняет: время! Снейп же наверняка не пошутил, велев мне украсть часы, так что именно на это я и могу потратить остаток дня. Будет даже проще дожидаться ночного сеанса связи, не отсчитывая минуты наугад. Значит, часы. Идею откусить у кого-нибудь с запястья маленький наручный циферблат я отметаю сразу же: красиво, эффектно, в теории полезно, но слишком заметно, а привлекать внимание не стоит. Да и вдруг ремешок часов в итоге окажется прочнее, чем мои зубы? Надо же будет остаток жизни чем-то жевать еду, и я не готов приносить в пользу делу такую жертву. Зато я точно знаю, что через две улицы отсюда стоит лавка старьёвщика, и уж у него-то какие-нибудь часы точно найдутся.

***

К счастью, вечер всё-таки наступает. Я лежу, поджав все четыре лапы, прямо на деревянном полу сарайчика. Снаружи такой сильный ветер, что сквозь щели в дереве он превращается в замысловатый свист сразу нескольких голосов, к тому же разных. Но мне наплевать на свист. На холод не слишком, но в целом я пока ещё даже могу его игнорировать. А вот тиканье старого будильника, стрелки которого мне едва видно в тусклом свете, уже изрядно действует на нервы. Половина двенадцатого. Я не хотел обращаться раньше, чем без десяти, чтобы совсем не замёрзнуть. Сегодня я не смог найти никакой еды, так что сил не слишком много, вдобавок ни собачьей, ни человеческой моей ипостаси здесь буквально нечем заняться. В связи с этим ожидание кажется почти пыткой. Я бы давно спал, не будь в планах этого разговора. Или проигнорировал его с лёгкой душой, если бы не информация, которую я сегодня получил. Честно говоря, такие рассуждения ужасно похожи на нытьё, тем больше, что я единственный его слушатель на протяжении последних… Ладно, не будем о грустном. Нет, забавно всё-таки, что я в итоге смог украсть этот будильник — не лучшее из возможного, но хоть что-то. И даже без особого к себе внимания: мистер Питерс, если верить табличке на его двери, очень заинтересовался происходящим на заднем дворе шумом, настолько, чтобы даже не запереть дверь в лавку. А уж проскользнуть в неё на пару секунд, чтобы затем со всех ног улепётывать с железкой в зубах под ругань хозяина, и подавно никакой сложности для меня не составило.  Я встаю на лапы, качнувшись из-за покалывания в левой задней. Надо достать спальник, пока есть время. Может, даже завернуться в него. Осталось двадцать минут, и чем дольше я думаю обо всём этом, тем яснее понимаю: разговор будет долгим. Наверняка Снейп докопается до любой мелочи, которую я знаю или не знаю о Гарри. И будет прав. Мешок зацепляется за щепку, когда я тяну его зубами. Приходится помогать себе передними лапами, упираясь в пол задними, и, вытащив наконец мешок, я мысленно хлопаю себя ладонью по лбу. Обратился бы сейчас и достал бы всё руками, ничего же сложного нет. Впрочем, ровно в тот момент, когда я встаю и отряхиваюсь, чтобы наконец это сделать, серебристая амальгама лежащего передо мной на полу зеркала становится темнее и глубже, и лицо Снейпа я вижу не в самый подходящий момент своей жизни. — Мерзкое зрелище, конечно, — равнодушно комментирует Снейп, глядя, как моя шерсть превращается в гору разнообразных тряпок. — Хорошо, что меня никогда не привлекала анимагия. — И пунктуальность, очевидно, — ворчу я, усаживаясь в центр спальника. Он сам виноват, пусть теперь наблюдает за всем  этим, сколько потребуется. — Ещё же не полночь! — А я, может, знал, что ты ждёшь не дождёшься, чтобы увидеть наконец моё лицо. По тебе же не разберёшь. Я собираюсь было высказать Снейпу всё, что когда-либо о нём думал, когда наконец понимаю, что он просто шутит. Мерлин бы побрал его эти шуточки с каменной рожей! Вот возьму и ничего не расскажу, будет потом знать. Тем временем Снейп, явно ничего не подозревающий о моих мыслях, как ни в чём не бывало продолжает: — Кстати говоря, конфисковал сегодня у младшего поколения одну прелюбопытную вещицу. Не подскажешь мне, что она такое? Я открываю рот, чтобы съязвить. Но лицо Снейпа пропадает из зеркала, зато вместо него появляется листок пергамента, хитро сложенный и с какой-то надписью сверху. А я, определённо, сдаю позиции: мне требуется почти минута, чтобы сообразить, что это за пергамент. Или, может быть, чтобы прочитать написанные на ней слова. «М-р. Лунатик приветствует профессора Снейпа и нижайше просит не совать длинного носа не в свои дела…» Желание съязвить сразу же испаряется без следа. Ему на смену приходит целая горсть разных эмоций: от смущения до лёгкого флёра ностальгии. И я искренне надеюсь, что на моём лице отразились хотя бы не все они разом. — Я… Может, это какая-то игрушка из Зонко? Мы ведь были там много раз, сам знаешь, у них много всякой всячины. Кусачие кружки, навозные бомбы… — Да, разумеется. Придётся, видимо, напрямую спросить у Люпина, не является ли он одним из идейных вдохновителей данного заведения, — невозмутимо соглашается он и сразу же спрашивает: — Есть что-нибудь новое, что я должен знать? Или продолжим бессмысленный трёп? Всю жизнь мечтал. По-моему, у меня из ушей идёт пар. Вот честное слово, голову бы ему откусить и сказать, что так с самого начала и было. Сил моих нет. И ведь терпит же его кто-то на постоянной основе, как минимум целых семь курсов и четыре факультета. Бедняги. — Да, есть кое-что, — сквозь зубы говорю я, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не выругаться. — Видишь ли, тут такая штука произошла…