Черный кот и его принцесса Удачи

— Все отлично поработали, — заключает фотограф. Я закрываюсь в гримёрной и снимаю с себя костюм, который сковывает все движения. Разминаю плечи и шею. После утомительной съёмки не помешает расслабиться. Кто-то стучит в дверь. — Входи. — Эти фотосессии бесконечные, — вздыхает Алья, плюхаясь в кресло, — думала, ты никогда не закончишь. — Зачем тогда пришла? Сама ведь просила. — Есть разница: сходить на съёмку друга и сходить на съёмку ради материала. Меня бы никто не пустил без твоего разрешения. — Так ты использовала меня, — поправляю воротник и выхожу из-за ширмы, — нашла что-то? — Крупицы информации. Никто не знает, откуда у Джаггеда такие костюмы. Бирки пустые! Я словно гоняюсь за призраком. — Ты справишься, — не могу представить, как сильно будет удивлена Алья, узнав, что создатель костюмов всё это время был рядом, но я должен молчать, — ты знаешь, почему Маринетт не было вчера? — Никто не знает, кроме Тикки, которая с подозрением относится к нам. Плагг сказал, что она сегодня работает в пекарне родителей Маринетт. Если сходишь туда, сможешь увидеться с ней. — После вашей выходки она не захочет говорить со мной, — крепко схватив подлокотник, раскручиваю кресло, на котором сидит Алья, — очень умно с твоей стороны. — Знаю, — коротко отвечает она, убирая со своего лица кудрявые пряди, — это крючок. Ей будет любопытно, она захочет узнать тебя поближе. Понимаешь? Это как заголовок к статье. — Тогда она сама должна ко мне подойти, не так ли? — Не захочет. Поверь мне. Такие люди, как она, напрямую не действуют. Я стою перед пекарней и наблюдаю за тем, как подруги пьют чай. Они напоминают рекламу с куклами в кафе. Что-то обсуждают с серьёзными лицами, смеются над этим, снова хмурятся. Мне казалось, они вот-вот обернутся, заметят меня и закроют шторками окна, наклеив на стёкла надпись: «Никаких Адрианов Агрестов». Но уходить без ничего нельзя. Не пропадать же трудам Альи. Дав знак Горилле, я открываю дверь. Запах выпечки окружает меня. Кажется, так пахнет уют и комфорт, тепло. — Добро пожаловать, — произносит Тикки и тут же меняется в лице. Маринетт, вошедшая в комнату, замирает. — Привет. Мы можем поговорить? — две пары глаз готовы выжжечь во мне дыры. Алья, чтоб её. — Мои друзья наговорили, — подбираю слово, — всякого. Хотел объяснить. — Если это не займёт много времени, — вздыхает Маринетт и качает головой Тикки. Её подруга явно недовольна, — идём. Минуя коридор, мы выходим через заднюю дверь. В переулке запах печенья, булочек, круассанов исчезает. Остаётся только тепло, которое, как пыль, неприятно оседает на коже. — Алья немного… — очень даже, — перешла черту. Тебе ничего не нужно делать. Мои дела не должны никого касаться. — Это было неожиданно, — скандальная журналистка просит о сотрудничестве в деле, которое касается одних из самых обсуждаемых персон в интернете и на телевидении. Никто не мог такого ожидать, — её просьба, — поясняет. — Просьба? Алья не умеет просить. — Всё, о чём она рассказала, — правда? Маринетт нахмурилась и совершенно по-другому теперь смотрела на меня. Я по-доброму и искренне улыбнулся ей. — Наверное. — Агрест, — моя фамилия никогда ещё не звучала так обидно. — Ты на меня обижаешься? — резкая смена в тоне поднимает мне настроение. — Боишься, что образ моего отца в твоих глазах будет разрушен? — Твоя мама пропала. И в её пропаже Алья подозревает твоего отца. — Алья многих подозревает. Это часть её деятельности. — Это ненормально — подозревать близкого к себе человека. Алья не просто подозревает, она начала расследование и просит о помощи других: меня, Плагга. Она не могла, но если это глупая шутка, чтобы обдурить меня и поиздеваться, то…я приму это и забуду. Если же дело серьёзное, я буду молчать и никто не узнает о наших разговорах. Никто. — Почему ты становишься такой настойчивой, когда дело касается других, но о себе ты позаботиться не в силах? — Потому других я ставлю выше себя. — И тебя это устраивает? — обхожу её, слабо толкаю носком кед камушек. Он катится, пока не сталкивается со стеной. Хотел бы я быть камушком. — Помогает проживать день за днём и не сдаваться. Что же с тобой сделали другие люди? Как могли они быть настолько жестокими, что сломили тебя? Хлоя причастна к этому? Получала ли она удовольствие от издевательств? Жалела ли о том, что сделала? Почему она промолчала? Испугалась? — День за днём и не сдаваться, значит. У тебя есть свои цели, мечты и желания? Или ты живёшь ради других? — Разве можно жить лишь ради одного себя? — Хотел бы я знать. Этот разговор принимал странные обороты. Мы говорили друг о друге, открыто и честно. Даже с Хлоей я не мог позволить себе быть собой, признавать страхи или спорить. Мог не соглашаться, но в итоге сдавался, чтобы не обидеть её. Если продолжу, что же случится? Выдержит ли Маринетт? Сможет ли держать в секрете то, что ей рассказали? Справиться с тем грузом, который на неё повесят? Мои слова могли решить ход дела. Я никогда не был таким хладнокровным и целеустремлённым в работе, как Алья. Она была моим другом, который мог пойти по головам, если того требовала статья. Маринетт была готова помочь, но была ли она готова к препятствиям? К опасности? К риску? Почему я решил довериться ей? Почему так неожиданно захотел стать ближе? Что такого было в ней, что меня привлекло и покоробило? Равнодушный взгляд или следы побоев на руках, которые она неумело скрывала рукавами? Я хотел быть героем в чужой жизни? Ангелом-спасителем, каким не был для мамы? Или жалел её и хотел дать шанс проявить себя? Чего добивался и добиваюсь сейчас? — Я хочу найти свою маму. Я хочу привлечь столько людей, сколько возможно, чтобы как можно быстрее найти её. И я прошу тебя о помощи. Ни Алья, ни Плагг, ни моя тётя, а я. Если ты готова. — Ты уверен? — Не могу быть уверенным в таком, но мне ничего не остаётся, кроме как пробовать. — Спасибо. Мне показалось? Странно слышать благодарность за подобные слова. Но обернувшись, я увидел — она улыбнулась, мягко и тепло. — Спасибо за то, что сказал правду. — Я…тут не за что благодарить, — внутри меня всё задрожало. Слишком открыто, честно, искреннее, но я чувствовал себя хорошо. Стало волнительно и приятно находиться рядом с ней, — мне нужно идти, — но почему так странно? — Увидимся в лицее. Что произошло? Почему стало так страшно? Почему сердце бьётся так сильно, так громко и больно. Я испугался, но чего именно? Дверной проём, коридор, дверь с колокольчиком, всё в тумане, и улица со множеством людей, незнакомых, угрюмых, чужих, безликих. Я сел в машину и даже не взглянул на пекарню. Со мной творилось что-то неправильное, непривычное. Что же это было?