На старой кухне

— Не дергайся! — фырчит Антон, пихая пяткой Эда по ноге. Уже в который раз он вертит башкой, смотрит вниз, разглядывая пол, или почти романтично-загадочно пялится в окно, пытаясь разглядеть хоть что-то с середины кухни восьмого этажа. И совсем не облегчает ему задачу — Антон возится с его головой битый час, тщетно пытаясь неудобной кисточкой прокрасить его затылок так, чтобы потом не было похоже, будто он упал в банку с жёлтой краской и не вытерся до конца. Их идея — полный абсурд. Им бы деньги на учёбу начать откладывать, но они опять на последние деньги купили ядерную краску, чтобы, когда они «мы с Тамарой ходим парой», всем было сразу понятно, откуда они. Антон в Украину разве что в гости к бабушке Эда приезжал, почти не понимает его гневных монологов и не различает города Беларуси и Украины, но идею покраситься в цвета флага поддержал сразу. Потому что коллективное безумие нужно поддерживать. Он и сам с краской на голове — ярко синей, вырвиглазной и прикрытой пакетиком из ближайшего магазина, чтобы цвет ярче вышел. До безумия комично это всё, но для Антона — по-домашнему романтично. Они живут вместе не так давно, чтобы таким моментам не было места. Всего месяц как переехали из общаги, где спали на сдвинутых кроватях и делили одну подушку на двоих, по ночам, со включённым ночником, высматривая крыс под шкафом. Эд шутил, что чтобы приготовить и сожрать их. Антон просто боялся. Они прожили там три года и свалили тогда, когда нашли эту квартиру — недалекую от универа, с обшарпанными стенами, перегоревшими лампочками и вечно текущим краном, но с атмосферой тех панелек, в которых росли они оба. На кухне света почти нет — только маленькая лампочка на проводе, которая вот-вот перегорит тоже, и Антон силится понять, не покрасил ли он вместе с выбритым затылком Выграновского всю его шею, заранее предупреждая о том, что если его волосы отвалятся — он виноват не будет. До этого осветляя только себя, чтобы краситься в родной красный, Антон видит это, наверное, высшим уровнем доверия — трогать башку Эда, который ухаживал за ней лучше, чем за своими татуировками. И Антону очень легко отмазываться, что живёт он с девушкой, а не парнем, — все полки ванной забиты непонятными ему бутылками, но есть две причины, почему он никогда не будет против этого, даже когда в очередной раз плохо прикрученная полка валится на него со всеми шампунями и бальзамами. Первая — он тайком пользуется этим сам, подло выливая половину упаковки себе для пены, чтобы слепить из неё уток как может. Вторая — волосы у Эда мягкие — просто пиздец, и их обоих совершенно не волнует тот факт, что из-за того, что Антон постоянно трогает их, Эду приходится мыть голову каждый день. Приятно. На старой разъебанной кухне — краситься самое то. Антон вечно неуклюже задевает чашки и тарелки, стоящие повсюду и летящие на пол, чудом не разбивающиеся, доедает старые макароны с кетчупом в перерывах между мазками и в который раз поправляет голову Эда, чтобы он держал её ровно. — Слышь, — угрожающе начинает Антон, когда заебывается совсем — ему бы спать идти после смены в двенадцать часов, а не красить Выграновского в три часа ночи в слабом освещении единственной лампочки на кухне, где сочувствуют ему только тараканы по углам. — Ща другого парикмахера се пойдёшь искать, заебал башкой вертеть, сядь ровно. — Отвали, я смотрю наруто, — флегматично отмахивается Эд, в доказательство тыкая пальцем в телефон, стоявший оперевшись о разбитую сахарницу почему-то внутри с солью — их причуды. — Тут ща такая пиздиловка начнётся, закачаешься! И Антон невольно вникает, смотрит, залипает, выискивая знакомых персонажей, пока не тыкает случайно кисточкой Эду в ухо, почти слёзно — из-за пива, которое они едва ли романтично часом ранее из трубочек пили из одной бутылки, потому что на большее уже денег не хватило — извиняясь и мягко целуя его грязное от краски ухо. *** Эд делает ему чай. С синей краской на руках, макая пальцы в кипяток, чтобы проверить, насколько он горячий, заливает пакетик им, насыпая сахара столько, что слипнется всё и надолго. Но именно так любит Антон. Он пытается найти хоть что-то — сушки, баранки, конфетки, спизженные с работы, но находит лишь плесневелый хлеб, не выкидывая его — тараканам на их кухне точно понравится. Иногда Эд говорит с ними, когда скучно и его выгоняют спать на неудобный диван, если он опять начинает пинаться во сне и закидывать ноги на Антона. Жалуется на нелегкую судьбы под последнюю бутылку пива, а потом всё равно, забрав свою подушку и прижимая к себе, идёт обнимать Антона, который один точно не заснёт — кошмары. Он берет любимую кружку Антона — с пожелтевшими цветочками и без ручки, но которую он спёр у своего бывшего, и сам отхлебывает невозмутимо, аргументируя это лишь заботой о нем — вдруг слишком горячо, а не последний вкусный пакетик чая, который во второй раз заварить не получится. — Пасиба, — выдыхает уставший Антон, оплетая длинными пальцами горячую кружку и чуть не обмакивает длинную мокрую чёлку в свой чай, тихо смеясь, когда Эд подходит сзади с почти романтичным «за отсос любой вопрос» и целует его в крашенный затылок, убегая в ванную, чтобы поскорее смыть краску с губ. Дурак. Антон кутается в плед и греет ноги о батарею около окна, потому что на улице — минус десять, а у них на двоих только небольшой собачий плед, который они купили в зоомагазине по-пьяни, когда замёрзли и зашли погреться. Кроме одеяла — единственное тёплое в этом доме. Даже руки у Эда холодные. И Антон вздрагивает, когда он пальцами пробирается под толстовку на нем, двигая его своей задницей и усаживаясь рядом, чтобы уже привычно одну кружку чая поделить на двоих. Традиция уже. Всё равно никто завтра утром не пойдёт в магазин за новым. *** — По-моему, получилось заебись, — резюмирует перед зеркалом Эд, разглядывая свою цыплячью голову, пока Антон рядом задыхается от смеха, называя его своей цыпочкой. Эд злится ужасно, говорит, что выглядит просто прекрасно, и Антон, конечно, все равно соглашается с ним — до ужаса комично-прекрасно, так, что Антон со своей синей башкой, синими ушами и лбом даже не сравнится, и они в один голос решают: надо сделать тысячу фотографий. Никак иначе. Цвет через пару дней уже вымоется после всех бальзамов без поддержки цвета, а их ебанутый порыв в памяти сохранить хочется надолго. Не зря же они жертвовали своими руками без перчаток — тоже теперь как флаг Украины. У них на окне около кровати — гирлянда. И это единственное место, где получаются нормальные фотки. Жёлтый противный цвет от люстры вечно их портит, и Антон очень долго доказывал Эду, что это не он уебище, а просто свет такой, и если он захочет, Антон перепиздит эти лампочки дурацкие. Вроде помогло. Теперь Эд боится себя так называть. — Сядь ровно! — командует Антон, скрещивая ноги, и тянет Эда ближе к себе, между их ног ставя последнюю бутылку пива с двумя трубочками — романтика. — Слава Украине, — ржёт Эд, когда видит их вдвоём на нескольких неудачных фотографиях — пока только такие. — Ща... — Ща пойду и парикмахера нового искать, и парня, да-да, я понял, не бесись, — уже привыкши, отмахивается Эд, активно высасывая пиво через трубочку, чтобы вредному Антону меньше досталось. Они пытаются сделать фото. Все смазанные выходят. С бутылкой вместо лица Эда, со смазанными лицами и чересчур большими от недосыпа синяками под глазами, где не видно цвета волос. Случайные фотографии в перерывах, где они пьяно целуются, сливаясь в одно большое пятно, и которые Антон потом тайком добавляет в избранное, лишь бы не потерять. Приятная память. Потом — расходятся совсем. Эд роняет Антона на спину и задирает его толстовку, устраиваясь между его ног и губами прижимаясь к его животу. — Ты че делаешь? — удивляется Антон. Быть честным, не слишком. Он уже привык. Но телефон улетает с кровати, когда Эд его неожиданно кусает, а Антон пинает его ногой куда-то в плечо. — Ты че нахуй, бля? — ругается Антон. — Хули творишь? — Искусство, — коротко отзывается Эд. И, поставив ему засос, поднимает голову. — Рисую тебе хуй на животе. Лежи смирно, потом посмотришь, это сюрприз. Антону остаётся только смириться. Он смотрит в потолок. Потом — на жёлтую макушку Эда, пока взгляд не опускается и он не начинает разглядывать его жопу в трусах с уточками — у него самого носки такие. Его же подарок Эду на новый год, который таскают теперь они вместе. И это та причина, по которой Антону нравится делать ему подарки — он сейчас лежит в его же толстовке, кажется, подаренной на какой-то дурацкий праздник, и развезло с половины бутылки его достаточно, чтобы, как только Эд заканчивает, уронить его на себя и начать рассказывать о том, какой он «нет, ну ты ваще пиздатый же, прям ваще. Ну вот... Как ликёр по акции! Точно». И они делают парную фотографию. Такую же смазанную, в пять утра, когда за окном уже светает, чересчур довольные и совсем немного — пьяные. С чёлкой на лбу и сплетенными под одеялом ногами, чтобы было теплее. Они обязательно подпишут эту фотографию в инстаграме гимном Украины. Когда найдут разбитый телефон под кроватью.