Любовные письма (Love Letters)

      Примечание автора moon71.       Думаю, это вторая или третья из историй, что я написала об Александре... Сейчас она кажется мне немного слишком мрачной и мелодраматичной, а герои - слегка чересчур эмоциональными. И я слишком остро ощущаю здесь влияние Мэри Рено в том смысле, что история была написана отчасти в пику ее образам раздражающе целомудренного и ханжеского Александра и равно раздражающего (лично меня) вечно тревожного и пассивного Гефестиона. С тех пор я прочла так много других романов об Александре и написала так много своих собственных историй, посвященных ему, что видение других авторов уже не имеет для меня особого значения.       Комментарий переводчика.       палестра (ладонь) – древнегреческая мера длины, равнялась 2 кондилям, или 7,714 см

***

Всадники повернули лошадей назад к Миезе, и вот тогда на них снизошел момент тишины.       Поначалу, когда отец приехал и вытащил его с уроков, чтобы отправиться на прогулку верхом, Александр занервничал; он даже пригласил Гефестиона отправиться с ними. Гефестион, однако, вежливо отказался, и как только Александр и Филипп двинулись в путь, Александр поймал себя на том, что благодарен другу за его тактичность. Он быстро начал получать удовольствие от времени, проведенного наедине с отцом: тот, вдали от исполненного интенсивного гедонизма шума двора и всех его конфликтов и трений, ревности и политических маневров, казался расслабленным и внимательным к сыну, благосклонно выслушивая становившиеся все более безудержными излияния Александра.       Александр любил говорить, любил выражать свои идеи и делиться своими мыслями; изначально он стеснялся вести себя так с отцом, но с того момента, как его попытки завязать беседу были приняты теплым поощрением, его уж было не остановить.       Когда молчание затянулось, Александр бросил взгляд на Филиппа. И встретил родительский одноглазый ответ застенчивой улыбкой, одновременно привлеченный и смущенный яркой мужественностью отца. Царь усмехнулся:       – Ты растешь так быстро, сын мой, – отметил он, – и это проявляется в столь многом… Скажи-ка, что это я слышал, мол, ты крутишь с сыном Аминтора?       Александр внезапно почувствовал, будто туча закрыла солнце. Он должен был распознать эту краткую интерлюдию видимости взаимопонимания, которое у них с отцом не могло воцариться надолго. Кто распустил сплетни до самой Пеллы? Филота? Кассандр? Возможно, ни тот, ни другой. Не только у них были отцы при дворе. Это даже мог быть сам Аристотель.       – Я не «кручу» ни с кем, отец, – резко ответил он, и его лицо залилось краской, – Гефестион – мой лучший друг!       К негодованию сына, Филипп громко, но беззлобно рассмеялся.       – Мир, Александр… Я не порицаю тебя! Вполне естественно для такого, как ты, здорового молодого человека иметь… лучшего друга.       Он еще раз коротко хохотнул и потянулся ласково потрепать Александра за ухо.       – Каким парень вырос большим… Я едва узнал его там, в школе! Он будет выше своего родителя к концу года, если продолжит в том же духе!       Александр не мог подавить вздох, слушая слова отца; он и без похвал Гефестиону уже стеснялся своего небольшого роста и, на его вкус, слишком девчачьего вида. С чуткостью, которая удивила Александра, Филипп потянулся к нему еще раз, ероша золотые кудри наследника.       – Не падай духом, сын мой, – пошутил он. – Как многие женщины с удовольствием скажут своим мужьям, размер – это еще не все!       Слова имели целью подбодрить царевича, но скабрезное замечание только увеличило его замешательство и напряжение.       – Я никогда бы не стал завидовать Гефестиону, – скованно сказал Александр, надеясь, что отец сменит тему.       – Ну я бы не осудил тебя, если б ты позавидовал, – весело ответил Филипп. – Он вырос еще и очень красивым… Да ладно, только не говори, что ты этого не заметил! Ты настолько же мой сын, насколько и своей матери, что бы там она ни говорила…, – он одобрительно покивал, будто изучая Гефестиона мысленным взором. – У мальчика отличное сложение – широкие плечи, ноги, как у дикого жеребца… отличная крепкая попка…       – Я люблю его, отец! – Александр выплюнул это признание, не успев удержаться. Филипп придержал поводья лошади и повернулся к сыну с видом ласкового упрека, хотя Александр не был уверен, что упрек подразумевал обвинение в сентиментальности сказанных им слов.       Не поднимая глаз, юноша легко двинул лошадь вперед. Мысли лихорадочно вертелись в голове. «Я люблю его», – собственные слова бесконечным эхом гулко отзывались в ушах: «Я люблю его», «Я люблю его».       Что ж, конечно, он любит его. Но каким-то образом, когда слова любви оказались произнесены вслух, обращенные к отцу, осознание того, что конкретно они значат для человека с сексуальными аппетитами Филиппа, изменило все. Александр долгое время восхищался красотой Гефестиона в уединении собственного сердца, она наполняла его любовью и гордостью, потому что, казалось, воплощала совершенство их дружбы, почти как если бы Гефестиона сделала прекрасным любовь Александра.       Да и разве в этом не могло быть доли правды? Конечно, могло быть, и было: ведь именно когда Александр видел мерцающее тепло в глазах друга или сжимал его в своих объятиях, он более всего ощущал уверенность в себе, мог чувствовать себя привлекательным, мужественным, даже героическим. Но если Филипп, как и он, отметил красоту Гефестиона, тогда, конечно, другие тоже должны были ее заметить? И их восхищение могло оказаться совсем не таким целомудренным и чистым, как у Александра.       Мысль о том, что какие-то мужчины могут возыметь желание заполучить Гефестиона своим эроменосом и делать с ним то, что, как Александр много раз видел, делают со многими юношами при дворе, наполнила его паникой. Мысль, о том, что его отец может предположить, будто Александр уже проделывал с ним это, что он может размышлять о возможности попользоваться Гефестионом, пока он так юн и… свеж…, а потом бросить его ради другого, более юного, свежего мальчика, наполнила его тошнотой. Предполагалось, что они перерастут увлеченность друг другом; через несколько лет люди естественным образом будут ожидать от них обоих переключения на юношей помоложе, а потом и женитьбы. У Александра начала болеть голова.       – Скажи, сын мой, – мягко начал Филипп, прерывая бег мыслей Александра, – больно ли вдумываться так глубоко, как это делаешь ты? Ты явно не выглядишь получающим удовольствие…, – Александр поднял взгляд на отца, опасаясь насмешки, но Филипп просто улыбнулся. – Ты еще столь юн в столь многих смыслах…       Александр собрался было запротестовать, но внезапно сдержался. Юн, да. Он хотел побыть юным еще хоть немного…       – Догони меня, отец! – неожиданно закричал царевич, впиваясь пятками в круп коня, не успев и сам сообразить, что происходит. К его облегчению, Филипп расхохотался во все горло и припустил за ним.       Он расстался с отцом во вновь вернувшемся приподнятом настроении, согретый объятиями, в которые заключил его Филипп на прощание, и неожиданно для себя взволнованный обещанием нового визита, «если позволят дела при дворе».       Исполненный удовлетворенности, он направился в комнату, которую делил с Гефестионом, в полной уверенности, что найдет своего дорогого друга ожидающим его с записями, которые тот пообещал сделать на пропущенных Александром уроках. Однако, когда он пришел, комната оказалась пустой. Светильники даже не были зажжены. Нахмурившись, Александр направился назад во двор, выглядывая силуэт Гефестиона в угасающих сумерках ранней весны.       Он уже почти решил оставить свои поиски, предположив, что Гефестион все же должен быть где-то внутри, когда расслышал тихое бормотание голосов. Мгновение спустя он обнаружил своего друга сидящим на низкой стене на самой границе имения: тот опирался на вытянутую руку и через плечо переговаривался с двумя юношами, которые стояли по другую сторону стены. Оба были высокими, один на палестру выше Гефестиона, и, подойдя ближе, Александр разглядел, что они оказались старше, чем он думал – здоровые, красивые молодые люди несколькими годами старше любого из мальчиков, что учились в школе вместе с царевичем.       Было ли это только игрой его воображения, или Гефестион действительно покраснел? Совершенно точно на его губах блуждала легкая, почти робкая улыбка, которой Александр раньше не видел. И не глазел ли более высокий юноша на длинные ноги Гефестиона, которыми тот легкомысленно болтал? Холодное, тошнотворное чувство разлилось по телу Александра. Это не была ревность; по крайней мере, пока еще нет. Внезапно прохладный невинный весенний воздух показался отягченным парами первозданной гнетущей сексуальности. Внезапно Гефестион оказался не просто его особым другом – он был почти мужчиной, который ощущал влечения и желания мужчины. Который мог, так же внезапно, перерасти своего ребячливого младшего друга и отдать предпочтение более старшим, более грубым, более чувственным мужчинам.       Потом Гефестион посмотрел прямо в глаза Александру, и его пригожее лицо осветилось усмешкой, которая, казалось, предназначалась одному Александру. Быстро, почти пренебрежительно бросив что-то своим знакомым, он спрыгнул со стены и подбежал к царевичу, неуверенно замявшись перед тем, как положить руки на плечи Александру.       – Александр! Пойдем, я попросил придержать ужин для нас обоих, чтобы мы могли поесть вместе, – немного запыхавшись, начал Гефестион, а потом добавил уже мягче. – Как твоя прогулка…?       Александр перевел взгляд на двоих молодых людей, что болтались у стены, а потом демонстративно обхватил рукой талию Гефестиона. Тот посмотрел на царевича с удивлением, но явно довольный, и придвинулся к Александру еще совсем чуть-чуть, чтобы объятие стало крепче. Его тело под тонким хитоном дышало жаром, как в горячке.       – Кто эти парни, Гефестион? – спросил Александр, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно. Тот, что пониже, ушел, но его приятель, который так внимательно разглядывал Гефестиона, все еще стоял у стены, наблюдая за ними, пока дружок не позвал его.       – А…, да это просто ребята из деревни, – легко и небрежно ответил Гефестион. – Но расскажи мне все о сегодняшнем дне! Ты хорошо провел время? Что сказал царь?       – Он… он сказал, что ты… Сказал, что он доволен нашей дружбой, – посередине фразы Александр передумал говорить о лестных словах Филиппа, не уверенный, действительно ли он хочет увидеть реакцию Гефестиона на них.       Гефестион счастливо просиял; Александр знал, что его друг питал тихую детскую привязанность к царю, который напоминал ему о собственном отце и дядьях – ну или так, по крайней мере, Гефестион это объяснял. Александр поймал себя на вопросе о том, а было ли здесь нечто большее. Юношеская влюбленность, возможно? Он был бы не первым юношей, безнадежно влюбившемся в Филиппа. Сердце Александра болезненно сжалось. Он не мог потерять Гефестиона, отдав его своему отцу или тому молодому человеку у стены; да никому!       Без долгих размышлений он повернулся и обвил руками шею Гефестиона, потянувшись к нему в отчаянном порывистом поцелуе в губы. Гефестион уставился на друга широко распахнутыми глазами, и целая гамма эмоций промелькнула на его лице слишком быстро, чтобы Александр успел разобрать их.       – Я люблю тебя, Гефестион, – выдохнул Александр, – я действительно люблю тебя.       Руки Гефестиона, которые до того застенчиво украдкой двигались по талии Александра, внезапно сокрушительно сжались, и Александр задохнулся, почувствовав, как Гефестион уткнулся лицом в нежную кожу его шеи. Что-то жесткое оцарапало его, когда Гефестион слегка приподнял голову, чтобы ответить – до этого момента Александр не замечал, что у       Гефестиона начала пробиваться борода.       – Я тоже люблю тебя, Александр, – услышал он, как его друг произнес со сдавленным смешком. – О, я тоже люблю тебя…