Любовные письма (Love Letters)

      Тяжело дыша и хохоча, они вдвоем рухнули у подножия дерева, густо усыпанного цветами.       – Ты можешь быть выше, друг мой, – выдохнул Александр, перекатываясь по траве и делая неуклюжую попытку лягнуть Гефестиона, – но... я... я быстрее!       Гефестион сглотнул и потряс головой.       – Ты… ты… всегда хитришь!       Александр внезапно повернулся со спины на бок и впился в Гефестиона негодующим взглядом.       – Я не хитрю!       – Хитришь, и думаю, ты знаешь это, – ответил его друг, закидывая руки вверх и сцепляя ладони над головой, застывшим в решимости взглядом уставившись в вышину неба. Хотя он и улыбался, в тоне его голоса было что-то отстраненное, почти печальное.       – Как именно?! – потребовал ответа Александр, игриво потыкивая Гефестиона под ребра в желании поднять ему настроение. С ранней весны тот казался все более и более неспокойным, и Александру это не нравилось. Еще он старался особо не обращать внимание на пристальные задумчивые взгляды, которыми, как он часто обнаруживал, его стал одаривать Гефестион, а равно и на то, как друг быстро отводил глаза, если Александр перехватывал эти взгляды.       – Когда ты собираешься соревноваться со мной, – медленно начал Гефестион, – в беге, игре или даже в дебатах, ты обращаешь на меня эту свою улыбку…, – он издал глубокий вздох, от которого по спине Александра пробежала странная мелкая дрожь. – И она… она ослепляет меня, так что я теряю концентрацию, а ты получаешь фору!       – Гефестион! – захихикал Александр, чувствуя, как его щеки начинают гореть. – Из всех слабых отговорок эта – самая слабая: я слышал, что кого-то может ослепить солнце, но не улыбка!       – Но никто не улыбается так, как ты, – Гефестион повернул голову к Александру, и его лицо посерьезнело. – Я люблю твою улыбку, Александр.       – Гефестион…! – Александр заглянул в глаза друга и почувствовал, как все тело у него начало источать сияние любви. – Я тоже люблю тебя… Люблю все в тебе… Боги благословили меня, послав тебя…       Он сонно вздохнул, вдыхая сладкий аромат цветов и дивясь своему внутреннему умиротворению. Так часто умиротворение было тем, что бежало от царевича, гонимое, даже в такие юные годы, его столь многочисленными противоречивыми желаниями и амбициями, преследуемое столь многими вопросами без ответов. Гефестион приносил с собой душевный мир, направленный через него самими богами!       Александр придвинулся ближе, намереваясь положить голову на грудь Гефестиону, как он уже делал много раз до этого. Но когда руки Гефестиона поднялись, чтобы обхватить друга, он вдруг перекатился, подмяв под себя Александра. Тот усмехнулся, думая, что Гефестион хочет побороться, но Гефестион просто удерживал его внизу, глубоко глядя в глаза. Александр мог почувствовать, как быстро сердце Гефестиона бьется прямо рядом с его собственным.       – О Александр…, – выдохнул Гефестион, мягко отводя назад золотистые кудри Александра и наклоняя свою голову к голове друга, – ты такой… красивый…       Пока он говорил это, его рот прижимался все крепче к губам Александра.       Александру нравилось принимать поцелуи Гефестиона: губы у него были мягкими и теплыми, а дыхание – нежным. Со дня приезда отца они обменялись множеством легких нежных поцелуев. Александр любил, когда его целовали и обнимали, хотя и знал, что это не очень по-мужски, и был доволен, что Гефестион, казалось, чувствовал то же самое.       Но этот поцелуй был другим. Он длился. Когда Гефестион, наконец, отстранился, то лишь для того, чтобы прижаться щекой к щеке Александра, жарко дыша ему в ухо:       – О сладостная Афородита! Как же я люблю тебя, Александр…       – Гефестион…, – пискнул Александр, когда рука Гефестиона начала нежно скользить с его талии на живот. Гефестион передвинулся, и Александр задохнулся, почувствовав, как что-то твердое прижимается к его бедру.       – Мой Александр…, – пробормотал Гефестион, в то время как его рука скользнула между ног Александра.       – Гефестион, нет! – и Александр резко перехватил руку. Гефестион стиснул его пальцы и прижал к собственному бедру, а его губы прошлись по горлу Александра.       – Я знаю… мой Александр… я знаю…, – мелкие горячечные поцелуи покрыли Александру лицо, – но ты не должен… бояться… пожалуйста, разреши мне потрогать тебя… Я так люблю тебя…, – тело Гефестиона потерлось об его. – Я бы… о Эрот, сын Афродиты…! – сдавленное восклицание, словно короткая молитва, – никогда… не причинил тебе боль…       Рука Гефестиона нежно, но настойчиво придвигала Александра к тому твердому, что горело между его ног. Александр рывком отбросил дерзкую руку в сторону:       – Гефестион, я сказал, прекрати это!       Быстро дыша, Гефестион отодвинулся, глаза его наполнились смущением и нарастающим смятением.       – Александр, я…, – мгновение спустя начал он, отвечая на гневный блеск во взгляде Александра, – прости, я только хотел показать тебе…       – Думаю, ты показал мне достаточно, разве нет? – Александр обратил свой сверкающий взор на пах Гефестиона, а потом еще раз обвинительно посмотрел на друга.       Гефестион в ответ глядел на него в таком унынии, что на какой-то ужасный миг Александр испугался: сейчас он действительно заплачет! А ведь Гефестион едва ли вообще когда-нибудь плакал, даже когда его пороли. Обычно именно Александр отличался горячностью и эмоциональностью.       – Мне так жаль, я думал… на днях, когда ты… Я думал, что ты… Я не хотел… О боги! – он быстро откатился от Александра и сел, подтянув колени к груди и уткнув в них лицо.       Александр продолжал негодующе смотреть на него. Почему? Ну почему Гефестиону надо было начать говорить нечто подобное? Он и правда всерьез пытался сказать, что Александр сам поощрял его? Сопротивляясь внезапному разрушению того короткого благословенного момента умиротворенности, Александр чувствовал себя легковерным глупцом из-за того, что посчитал эту умиротворенность даром Гефестиона. Хуже того, его тело все еще странно трепетало от прикосновений друга и выталкивало в сознание чувства, о которых он не хотел задумываться.       – Гефестион, что, по-твоему, ты делал? Что овладело тобой? Мы – не пара сельских парней и не пара жадных до плотских забав солдат! Я думал, ты понимаешь, я думал, ты другой! Почему тебе надо было все разрушить? Ты точно такой же, как все остальные! Как ты можешь говорить, что любишь меня, когда ты… ты…       – Но я люблю, я…, – когда Гефестион быстро поднял голову, его лицо пылало, и его выражение говорило о чем-то вроде смертельной униженности. И совершенно точно, эти обычно безмятежно спокойные темные глаза были полны слез. Александр сразу же пожалел о своей резкости.       – Гефестион…! – вскричал он, протягивая руки, но было уже слишком поздно.       Гефестион вскочил на ноги так быстро, что на мгновение Александру показалось, будто друг собирается броситься на него – и вот он уже вдалеке, несется назад к школе, а Александр даже не успел собраться с духом, чтобы побежать за ним вдогонку.       Уже сгустились сумерки, когда Александр вернулся в поместье школы. Напустив на себя вид легкого любопытства, он направился в трапезную и спросил одного из мальчиков, где Гефестион; когда ему сказали, что его друг рано отправился в постель из-за боли в желудке, он заставил себя просидеть до конца ужина и весело болтать с соучениками, хотя аппетита у него почти не было. По крайней мере, он был спокоен и знал, что ему делать и говорить: он просидел под деревом в поисках выхода, пока свет солнца не начал меркнуть, и, наконец, остановился на том, что рациональный подход станет лучшим решением.       Когда трапеза завершилась, Александр ускользнул прочь, прихватив с собой немного припасенного хлеба, сыра и разбавленного водой вина, и пошел в свою комнату.       – Гефестион? – шепнул он в темноту.       Молчание.       – Гефестион, пожалуйста, поговори со мной… Я не сержусь, я был…, – он заколебался. Ненавистно было признать, что он оказался неправ. – Я был недобр к тебе тогда, днем, и мне… жаль, но мы все исправим, я обещаю.       Движение в тенях; Гефестион повернулся на своей кровати, и Александр перехватил слабую вспышку его взгляда на себе, но ответ так и не пришел.       – Я принес тебе кое-что поесть, я думал, что ты, наверное, проголодался… У тебя же не болит живот по-настоящему, правда?       Шорох; скрип деревянной кровати. Гефестион привстал и сел. С легким вздохом Александр зажег светильник на столе у своей кровати и опустился на нее. Гефестион моргал на него покрасневшими, но сухими глазами, и лицо его выражало ожидание.       Глубоко вдохнув, Александр начал.       Это было недопонимание, объяснил он; Гефестиона подхватил мгновенный порыв, вполне естественно для юношей их возраста питать подобные чувства, Александр не был таким уж наивным в этом отношении, он провел достаточно времени в обществе простых грубых солдат, чтобы понимать, что происходит (ему не очень хотелось упоминать и те сцены, что он наблюдал при дворе).       Но их дружба была более чистой, благородной, она была выше такого, они были любовниками в своих сердцах и душах. Они не должны поддаваться примитивной тяге плоти, это принизит их, бросит тень на их духовность, омрачит их восприятие друг другом похотью, собственничеством, пошлой ревностью, может даже разлучить их. Когда они оба (тут он великодушно со значением выделил последнее слово) совладают со своими новыми физическими желаниями и научатся их контролировать, они оба станут счастливее, они оба обретут мир, и их дружба будет воистину совершенной. И продлится всегда.       Гефестион слушал эту речь в молчании, уставившись в тарелку с едой, поставленной перед ним Александром. Наконец, он сказал плоским, каким-то сдавленным голосом:       – А как же Ахилл и Патрокл? Что с их… физическими желаниями…? – замирающим голосом закончил он, будто совсем отчаявшись, рассеянно ковыряя краюху хлеба.       – Они жили в другие времена, ближе к богам, – быстро ответил Александр, слегка смущенный аргументом Гефестиона, – более благородные времена… люди уважали их, никто не думал о… о том, чтобы разлучить их…, – впервые за все это время он встретился глазами с Гефестионом и позволил своему взгляду смягчиться. – Я бы умер, если бы что-то встало между нами, Гефестион!       – Ничто – то есть никто – никогда не встанет, Александр! – ответил Гефестион с нежностью, наполнившей Александра облегчением. – Но…       – Пожалуйста, Гефестион, – вскричал Александр, порывисто бросившись через комнату к кровати Гефестиона, чтобы обхватить руками друга за талию; на Гефестионе не было ничего, кроме набедренной повязки, а его кожа была такой теплой и совсем слегка влажноватой, и ощущать это было очень приятно, но Александр проигнорировал отклик своего тела. – Я знаю, что я прав; и ты признаешь это, когда у тебя будет время все обдумать, я уверен…       – Мы никогда…, – Гефестион сглотнул и повернул голову в сторону, бессильно свесив руки по бокам, – то есть мы никогда… никогда не будем… любовниками?       – Но дорогой мой Гефестион…, – Александр нежно вытянул руку и повернул лицо Гефестиона к себе, хотя его друг все еще не хотел смотреть на него, – разве мы уже не любовники?       При этих словах глаза Гефестиона, наконец, взглянули в его, но отраженное в них недоверие едва ли обнадеживало.       – Что…?       – Я хотел сказать, – Александр застенчиво улыбнулся и почувствовал, как его щеки заполыхали, – я так влюблен в тебя, ты, должно быть, знаешь это. И надеюсь, ты чувствуешь то же ко мне?       Медленно и невыразительно Гефестион кивнул головой.       – Да, Александр.       Александр нахмурился. Это был не совсем тот ответ, о котором он мечтал. Гефестион говорил, скорее, как солдат, заставляющий себя принять нежеланный приказ, чем как юноша, признающий, что он влюблен и любим – царевичем! В тревожном нетерпении он прижался ближе, и когда его друг все еще не сделал попытки обнять его в ответ, прошептал:       – Пожалуйста, поцелуй меня, Гефестион…       Гефестион глядел на него долгим взглядом, покусывая губу; Александр прямо чувствовал, как напряжение нарастает в его теле и забеспокоился, что вот сейчас он снова начнет спорить. Но потом Гефестион легко коснулся щеки друга ласковыми пальцами и нежно поцеловал в губы; этот поцелуй тоже продлился, но за ним ничего не последовало.       Гефестион погасил лампу и улегся назад в кровать, позволив Александру устроится в своих объятиях. И уже гораздо позже, когда Александр, перебираясь из кровати Гефестиона в свою, потянулся поцеловать друга в щеку, его губы ощутили соленую влагу недавних слез.