***
— А-Чэээээн! — темноволосый юноша приятной наружности поймал губами очередную подброшенную им же в воздух виноградину и, кряхтя, забросил правую ногу на резной подлокотник. Место главы ордена в главной зале Пристани Лотоса было его любимым. Идеально подходило для дневных посиделок. То ли ему, в принципе, было до безумия уютно здесь, то ли его просто успокаивал терпкий грозовой аромат его альфы, которым почти насквозь пропиталось жженое дерево. — А-Чэн, нам жарко! По обе стороны от жующего виноград юноши два крепких на вид беты, облаченных в пурпурные одежды ордена Юнь Мэн Цзян, активнее заработали руками. Массивные веера в их узловатых пальцах дарили облегчение, но во время летнего зноя в Пристани Лотоса всегда было невыносимо душно. И, если в любое другое время восседающий на лотосовом кресле, спокойно сносил подобную особенность местности, в которой жил, то сейчас было бы просто невозможным упущением не открыть рот и не пожаловаться. — Вэй Усянь! Ты почему не в постели?! В ночной половине куда прохладнее, чем здесь, — когда в зал собраний врывается фиолетовая молния, над головой которой едва ли не сгущаются тучи раздражения, по округлому лицу оккупировавшего чужое место юноши расползается широкая и донельзя довольная улыбка. Походка Цзян Чэна не менялась лет с пятнадцати - все такая же уверенная и жесткая. Он топал так громко, что, казалось, вот-вот пробьет пятками половицы. Но это никогда не пугало. А сейчас не пугало тем более. Очередная ягода винограда отправляется в рот. — Потому что мне там скучно! Ты постоянно оставляешь меня одного! — улыбка Вэй Усяня сменяется надутыми губами. Разумеется, он не обижается всерьез, он никогда не был кисейной барышней, которую можно было задеть одним лишь небрежно брошенным словом. Лет шестнадцать назад он этих небрежно брошенных и колких слов слышал столько, сколько и врагу не пожелаешь. И все от одного человека. Этот человек, очень кстати, уже почти вплотную подошел к своему законному месту. Хмурый такой. Вэй Усянь с неприкрытой забавой думает, что если вставить между бровей Цзян ВаньИня лепесток лотоса, то залегшая там морщинка удержит его дня на три. — В каком смысле одного? Компании этого... Вэнь Нина ты уже не так рад? Пару дней назад ты буквально всю душу из меня вытряс, чтобы я доставил его сию же минуту с другого конца земель Лань Лин Цзинь, а сейчас что? Скучно ему! Двигай свой зад, расселся, — руки Цзян Чэна с предельной осторожностью подхватывают Вэй Усяня за талию, и, когда левая ладонь накрывает собой округлый живот последнего, сокрытый пока от глаз чужих плотными складками клановых одежд, мужчина оказывается не в силах сдержать улыбку. Цзян Чэн редко улыбался. В прошлой жизни Вэй Усянь не мог вспомнить и десяти раз искренней радости названного брата. Сейчас же все было по-другому. Когда два года назад они вместе совершили три поклона в храме предков, и Цзян Чэн попросил благословения на брак, Вэй Усянь молча пообещал дядюшке Фэнмяню и мадам Юй, что непременно сделает их сына счастливым. Это обещание, в отличие от многих других, он выполнит. После перерождения в теле Мо СюаньЮя Вэй Усяню потребовалось немало времени, чтобы привыкнуть к своей новой сущности. Во-первых, он был... омегой. Во-вторых, омегой он был слабым, и сил криво-сформированного золотого ядра у него внутри едва ли хватило бы на то, чтобы затянуть пару неглубоких ран. В-третьих, он был врагом всего мира даже спустя тринадцать долгих лет. Но, если говорить откровенно, то, действительно, серьезной проблемой он считал лишь первую. После встречи со старым другом несчастный альфа Лань ВанЦзи был вынужден каждый день слушать сначала глупые отмазки "я - это не я", а потом нескончаемый поток причитаний "я - это не я". Так что, если бы не та интереснейшая история с поисками частей тела Чифэн-Цзуня, вероятно, второй нефрит ордена Гусу Лань совершил бы первое в своей жизни почти братоубийство. Ну, или показал бы на практике, что быть омегой, по факту, не так уж и плохо. В их ситуации, по крайней мере. Хвала небожителям, он всегда был благородным мужем и мог держать себя в руках. Отношение Вэй Усяня к себе как к омеге постепенно пошло на лад, и он стал находить в своей новой половой принадлежности даже определенные плюсы. Например, он всегда мог нажаловаться на то, что устал или на то, что ему тяжело, чтобы перебросить работу на альф. Не жизнь, а рай. Цзян Чэн, в отличие от Лань ВанЦзи, сдержанностью не отличался никогда. И первой его мыслью при встрече лицом к лицу с возвратившимся было переломать наглецу ноги да оторвать голову, чтобы отправить обратно в небытие. Только разве мог он? Глаза в глаза. То была страшная мука - тринадцать лет ждать. И, если Лань ВанЦзи с самого начала искал лишь с одной целью, то цели Цзян ВаньИня менялись со скоростью звука — от убить до вернуть домой. Неизменным оставались лишь два факта - он был обижен до глубины души, но до все той же глубины души он еще и любил Вэй Ина. В храме Гуань Инь, помимо сквозь слезы брошенных "спасибо и прости", Цзян Чэн пылко признался названному брату в терзающих его все эти годы чувствах. К огромному удивлению Лань ВанЦзи и самого Цзян ВаньИня, Вэй Усянь принял их. В тот миг, когда тонкие пальцы Вэй Ина коснулись лица Цзян Чэна, стирая слёзы, мужчина мельком подумал о том, что было бы, если бы ему не хватило смелости произнести этих слов. Возможно, тогда колесо судьбы повернуло бы в другую сторону. Но рассуждать об этом совершенно не хотелось. Потому что Вэй Усянь отныне улыбался только ему.***
На Пристань Лотоса опустилась ночь, принеся на своих сумрачных крыльях приятный оттенок прохлады. Цзян Чэн был прав — на ночной половине, сколько Вэй Ин себя помнил, всегда было куда легче переносить летний зной. — А-Чэн! — Вэй Усянь выглянул из-за резной ширмы с неизменно-широкой улыбкой на лице. Приглушенное сияние дрожащих свечей расслабляло, расползалось теплыми змейками по невысоким стенам опочивальни. Покачивались из-за едва ощутимого дуновения южного ветра занавески на распахнутых настежь окнах, а аромат зажженных благовоний приятно щекотал нос. Глава Ордена Цзян устало откинулся на подушки, почти разморенный столь желанным отдыхом, и вскинул на супруга утомленный взгляд раскосых стальных глаз. Его дыхание сбилось в тот же миг, как омега выступил из-за дубовой преграды — тело Вэй Ина было прикрыто только легкой ночной рубашкой, и округлившиеся части его бедер и живота виднелись отчетливо сквозь полупрозрачную фиалковую ткань. Под босыми ступнями - непривычно-крошечными - сминался длинный ворс ковра, а выпущенные из хватки алой ленты густые отросшие волосы локонами опадали на узкие плечи. Приятный запах омеги смешивался с насыщенным ароматом тлеющих палочек, успокаивал похлеще уютной атмосферы. Цзян Чэн обожал в нем буквально все. Каждую мелочь, каждую деталь от кончиков ресниц до кончиков пальцев. Не важно, в чьем теле находился Вэй Усянь. Главное, что это был он. И сейчас связь между ними была как никогда крепкой. Их связывало кое-что посильнее семейных уз и клятвы в храме предков. Внезапно захотелось коснуться. Глава Ордена Цзян вытянул вперед правую руку, отчего рукав его ночной сорочки скатился к локтю, обнажая увитое венами запястье. — Иди ко мне. Что снова не так? За прошедшие четыре месяца альфа уже порядком привык к не знающим конца и края капризам. И, если раньше он мог как следует пнуть или наорать, то сейчас не смел даже тон повысить. Ну да, иногда он рычал, закатывал глаза, осуждающе распиливал взглядом и раздраженно сопел, но, стоит отдать Цзян Чэну должное, он был заботливым супругом и будущим отцом. И Вэй Усянь этим фактом, конечно же, без зазрений совести пользовался. Вместо тонкой ладони омеги в руку Цзян ВаньИня опустился деревянный гребень, украшенный резьбой в форме лотоса. Сам же желаемый объект для объятий нагло уселся на мягкий пуф посреди комнаты и гордо отвернул свое довольное лицо к открытому окну. — Причеши. Ладонь сжалась в кулак, и на закаленной боями коже проступили болезненные отпечатки зубцов гребня, однако Цзян Чэн все равно поднялся с постели, чтобы, остановившись за спиной супруга, перехватить его густые волосы и начать почти нежно прочесывать смольные пряди. Цзян Чэн тренировался нежности медленно, ласке — и того дольше. Незнакомые чувства давались ему с огромным трудом, ведь он никогда не умел выражать их. Между матерью и отцом альфы не было взаимопонимания. Оттого он просто не знал, как можно любить иначе. Вэй Усянь учил. Не кричи — объясни, не закатывай глаз — обними, не злись — поцелуй. Скажи обо всем, что чувствуешь, я не засмею тебя, мне нужно это, мне нужен ты. Цзян Чэн никогда не чувствовал себя нужным. И только Вэй Ин дарил ему это ощущение необходимости. «Не думай глупых мыслей, А-Чэн. Ты - мой супруг, мой муж, мой спутник на пути самосовершенствования. Разве я смогу без тебя? Я не смогу без тебя. Мы не сможем без тебя». Взгляд мужчины, размеренно прочёсывающего волосы своего омеги, упал на их отражение в зеркале — Вэй Усянь сидел с закрытыми глазами, наслаждаясь аккуратными движениями ВаньИня, а хрупкие руки осторожно поглаживали низ его живота. Раньше Цзян Чэн считал, что Вэй Усянь причина гибели всей его семьи. Кто бы мог подумать. Вэй Усянь и станет тем, кто подарит ему новую. — Ты просто ездишь на мне, как тебе не стыдно? — Ай-ай-ай, не слушай своего злого отца! — омега игриво «прикрыл уши» собственному животу, и бросил на супруга наигранно-укоризненный взгляд все через тоже самое зеркало, — И не стыдно Вам, глава Ордена Цзян? При собственном-то сыне! Цзян Чэн в ответ только отвел ворох прочесанных волос омеги к его левому плечу, наклонился и коснулся открывшейся справа теплой шеи сухим поцелуем. — Неисправимый засранец.***