Тактильный голод

Хосок не сразу понимает, что его будит. Прикосновение чувствуется через сон, ладонь проскальзывает по бедру поверх пижамных штанов, осторожнее касается границы с голой кожей, немного сжимается на талии одновременно с тем, как кто-то зарывается носом в затылок. Хосоку часто кто-то снится, редко кто-то конкретный, но он подсознательно рвется понять, кто именно прижимается к нему со спины, шевелится в полусне, и пальцы расползаются по животу, чуть закапываются кончиками, будто хотят прижать ближе. Ломкое дыхание обжигает шею, искрит теплом внизу живота; да кто же ты, кто же ты… А, ну разумеется. — Доброе утро, Чонгук, — вздыхает Хосок, не открывая глаз. Рука на животе дергается будто в судороге. Мелкий, видимо, сам еще не проснулся. — Прости, хен, я не хотел тебя будить. Он извиняется, но не то что даже руку не убирает, а придвигается ближе, будто ну теперь-то точно можно, гладит открыто, пробегаясь пальцами по ребрам. Хосок все еще не открывает глаза, он вполне может уснуть снова, прикосновения приятные и теплые, но голос Чонгука держит его в сознании. — У тебя новый шампунь? — вполголоса спрашивает он на ухо. — Бальзам. Чимин купил. Чонгук, уткнувшись лицом в затылок, делает глубокий шумный вдох и ломается на выдохе, пальцами несдержанно сжимает талию. Хосок не удивляется ощущению теплых мурашек вдоль позвоночника. Никто из них уже ничему не удивляется. Чонгук практически не спит у себя, у него в комнате, похожей на спортзал, кровати-то нормальной нет — зачем, если он все время обнаруживается утром в чужой? Сначала это казалось милым, потом они пытались исправить эту привычку, следуя примеру Юнги, который выпнул из кровати Чонгука еще в первую попытку влезть под одеяло к человеку, который ненавидит спать с кем-то. Но Чонгук возвращался — ко всем, кроме него, — иногда вооруженный щенячьими глазками, и им не осталось ничего другого, кроме как смириться. Чонгук обнимает, прикасается, нюхает, трется, иногда совершенно невинно, но в последнее время… — Чонгук, — спокойно говорит Хосок, — у тебя стоит. Рука, наглаживающая красивое округлое бедро, замирает, и через несколько секунд отдирается так нехотя, что Хосок отчаянный протест считывает всем телом — лучше так, чем чувствовать чужой стояк в поясницу. — Черт, — тоскливо вздыхает мелкий. Хосок усмехается, открывает глаза, замечая на часах восемь утра и счастливо сопящего Чимина на соседней кровати. — Иди давай, успеешь подрочить пока никто не занял ванную. — А может… — Иди, — Хосок щипает его за руку и, зашипев, Чонгук отстраняется совсем, вылезает из кровати и уходит. Голую спину Хосока противно лижет холодный воздух в комнате. Хосок не хочет знать, какое «может» имел в виду Чонгук, но достаточно умен, чтобы догадаться. Это настораживает, но не пугает совсем, потому что он знает, что это не попытка неловкого соблазнения — Чонгук всегда таким был, прилипчивым и чувствующим себя в безопасности только поблизости с кем-то из них. Но с годами его хаотичная необходимость в постоянном нахождении рядом словно обрела форму, Чонгук понял, что он стопроцентный кинестетик, а ребята — что им конец. Выползая на кухню, Хосок видит, как Чонгук лениво висит на спине Джина, который невозмутимо делает себе кофе, игнорируя руки под футболкой. — Дрыхнешь еще, мелкий? — спрашивает Джин. — Если ты сделаешь кофе и мне, то я сразу проснусь, — бубнит Чонгук, прижимаясь губами к коже над воротом футболки. — Кто первый встал, того и тапки. Раньше Хосок боялся, что ему просто кажется, не мог же только он заметить, что прикосновения стали более откровенными, напористыми, что Чонгук липнет наглее и, возможно, из-за их невозмутимости сам не замечает, что балансирует на грани, когда могут появиться вопросы. Хосок не хочет ими задаваться — чего тут думать, Чонгуку двадцать один, он с малого возраста заперт с шестью парнями и кучей нереализованных желаний. Это же ничего? Джин, заметив Хосока в дверях, многозначительно смотрит. Кажется, это уже «чего». За завтраком Чонгук хохочет вместе со всеми, льнет то к Тэхену, то к Чимину, между которыми сидит, виском притирается к плечам и улыбается так счастливо, что Хосок заставляет себя отпустить переживания хотя бы ненадолго. Это же мелкий, ну что он может сделать такого, Хосоку же не сложно, пока все остается в рамках приличия, главное самому помнить, кто перед ним. Рамки приличия размывает слишком быстро. Хосок отсматривает дэнс-практику на большом экране в зале и честно пытается действительно ее отсматривать, но думает только о руке сидящего рядом на полу Чонгука, который гладит его ногу под короткими шортами. У Хосока узкие бедра, у Чонгука — широкая ладонь, и когда он неосознанно таскает ее по голой коже, его кончики пальцев приятно проходятся по внутренней стороне. Хосок уверен, что Чонгук не специально, он скролит ленту правой рукой, открывает статьи, но его левая рука гуляет, будто без хозяина, гладит, сдавливает мягкое, с нажимом проходится пальцами. Чонгук любит не просто прикасаться, а ощупывать, считывать структуру, мягкость, запахи, вкусы; в какой-то момент его пальцы поднимаются так высоко, что касаются нежной кожи под тканью шорт, и Хосока пробирает до мурашек. — Чонгук, дай мне отсмотреть практику. — Ладно, — машинально отвечает тот, не отвлекаясь от телефона. Хосок вздыхает. — Убери руку. Чонгук смотрит на свою ладонь в паре жалких сантиметров от хосокова белья, удивляется искренне и все-таки убирает. Хосок возвращается к отсмотру, но его хватает минуты на три, когда рука оказывается снова на его коленке. Он опускает взгляд, смотрит, как она плавно гладит кончиками пальцев, снова ползет вверх и нежно сжимает, мякоть выдавливает между. Это потрясающе горячая картинка, но Хосоку нельзя о ней думать. — Чонгуки, сходишь взять мне из автомата орешки? — Да, хен, конечно, — Чонгук поднимается сразу же, будто и не заметил, как тискал Хосока так, что, не останови его, мог бы уже и в трусы залезть. Хосок возводит глаза в потолок и вздыхает. О, они пытались с ним разговаривать, но Чонгук испугался, что сделал что-то не то, что он им противен, и они все бросились к нему как курицы-наседки, убеждая, что это не так, что нужно просто быть осторожнее, что они не против. Хосок не против тоже, хотя знает, что должен быть, но Чонгук льнет к нему всем телом, где бы и с кем они ни находились, носом тычется то в волосы, то в запястья, ластится как кот, помешанный на запахе. Хосок, когда они смотрят фильм всемером, пробирается пальцами в волосы Чонгука, сидящего в ногах, и видит, как у того аж глаза от удовольствия закатываются. У Хосока от ощущения собственной власти над ним жарко томится в груди. Ему нельзя позволять ничего лишнего, но почему-то в очередное утро, когда он просыпается, чувствуя, как плотно к его заднице прижимается член Чонгука, он решает его не останавливать. Мелкий явно все еще спит, Хосок чувствует его сонное сопение в плечо, как он не трется, но легонько качается, совсем слегка притираясь пахом. То, что он проснулся, Хосок понимает, когда движение вдруг останавливается, Чонгук, видимо, осознает, что делал во сне, и судорожно пытается понять, спит ли Хосок. — Можешь продолжить, но очень тихо. И если Чимин зайдет, то притворяешься спящим. До Хосока только к концу фразы доходит, что он не предлагает, а устанавливает правила, зная, что Чонгук согласится. Тот не будет отказываться, его набухший член достаточно однозначно прижимается под поясницей, и на внутренние метания, если они есть, у Чонгука уходит меньше минуты, прежде чем он начинает двигаться. Сначала едва ощутимо, пробуя границы и едва качаясь как в момент, когда еще спал, потом его руки привычно нашаривают под одеялом хосоков живот, и Чонгук, вжимаясь лбом в шею, трется чуть теснее, дышит тихо и как будто через раз, будто боится ослушаться. Или ему просто слишком приятно, потому что рука на животе немного дрожит, касается хаотично, то вдруг сжимается, когда он плотно втирается членом, то гладит широко, пытаясь получить больше. Напирая грудью, Чонгук ловит нужный ему ритм, Хосок чувствует твердый член через преграду в два слоя ткани и сам-то как-то немного задыхается. Это дико и странно — Чонгук дрочит об него, пыхтит между лопаток, отчаянно вжимаясь лицом. Ему хорошо, это чувствуется по тому, как он сжимает руки на талии, удерживая, как толчки становятся размашистее, жестче. Когда дверь со скрипом открывается, Хосок так резко закрывает глаза, что под веками чувствуется вибрация грохочущего сердца. Чонгук застывает тоже, — Чимин как можно тише двигается по комнате, ищет что-то в шкафу, — но ненадолго. Хосок чувствует, как мелко, но плотно Чонгук тычется в его задницу, трется, едва качая бедрами по кругу, почти не отрываясь, от единого ритма не осталось ни капли, он просто судорожно трется членом, потому что не может остановиться. По одеялом их не видно, Хосок очень, очень на это надеется, но дурная мысль все-таки высекает по нервам жгучьей плетью — Чимин понятия не имеет, что Чонгук трется об задницу его соседа по комнате как бешеная зверюга в гоне. Пальцы больно зарываются ему в бок, и Хосок в панике думает: «только не кончай, подожди, не сейчас». Дверь за Чимином, к счастью, закрывается, и Чонгук, не сдержавшись, дергает бедра Хосока, натягивая на себя, чтобы прижаться жестче, и кончает. Его сдавленный, ломкий скулеж полосует Хосока кипящими, тугими жгутами. — Прости, хен, — смущенно говорит Чонгук, отстраняясь и поднимая одеяло, — я, кажется, тут тебе… Хосок не глядя тянет руку назад, чтобы потрепать его по волосам. Обернуться смелости не хватает, но Чонгук охотно подается в руку. — Все нормально. Захвати мои шорты со второй полки и прошмыгни в ванную. Проверь, чтобы тебя никто не видел. Чонгук мнется еще несколько секунд, — Хосок молится, чтобы он не сказал «спасибо», — и все-таки, неловко прикрывая пятно на штанах, уходит, прихватив шорты. Хосок опрокидывается на спину и смотрит в потолок в ожидании, когда совесть подаст голос. Потом смотрит на телефон и вспоминает, что совестей у него целых пять. Создав чат без Чонгука, он смотрит в пустое поле, не зная, что набрать. «Сос, я дал Чонгуку об себя подрочить»? Или «Никто не хочет теперь подрочить мне»? И, невесело вздохнув, пишет беспроигрышное: «Нам надо поговорить»