Незаменимые

Павлина молча выслушала рассказ Якова, легонько поглаживая того по плечу. – Эх, Яшка, горе ты луковое, – посочувствовала она, – такого учудил. Вдруг наверху опять что-то зашелестело. – Кто там? – встрепенулся управляющий. – Прислушайся, Павлина, прислушайся. – Да шо слушать то, Яков Юхимыч, – отмахнулась кухарка. – Мабуть курица на насест взобралась, шо тут такого? Я вот, например, Рябушку не вижу. – Просто курица… – воровато оглядевшись, глухо повторил управляющий, и, шмыгнув носом, подытожил своё невесёлое повествование: – А о том, шо произошло за ужином, вам уж известно. – Да, не позаздришь… – протянула Павла и, хмурясь, добавила: – Галку то почто расстроил? Она ж у тебя тяжёлая. Не может её ни с того, ни с сего мутить от еды ото всякой. – А почему это «у меня»? – вновь принимая свой обыкновенный суровый вид, возмутился панский приказчик. – Может «у Назарчика»? Она ведь то и дело возле кузни шатается, будто мёдом там ей мазано. – Не дури, Яшка, – погрозила пальцем женщина, – всё я о вас знаю. Однако ни Павла, ни Яков Ефимович и не подозревали, что у этой разыгравшейся сцены имеется ещё третий зритель. Внезапно их горячий спор прервал противный скрип гнилых досок, и с высокого насеста вместе со старыми мешками, рваным тряпьём и обломками что-то тяжело грохнулось вниз. Павлина и Яков, вцепившись друг в друга, громко вскрикнули от неожиданности. Куры пугливо кинулись в разные стороны. – А-а-а… а-а-ай… перелом руки… – послышались чьи-то стоны, – какая боль… кость торчит… кровь хлещет… Откашлявшись, кухарка пробралась сквозь непроглядную тучу пуха и пыли и со стога прелой соломы вытащила за шкирку какого-то человека. Из-под белых ресниц на неё уставились огромные испуганные серые глаза. – Лука Митрофаныч… – в один голос произнесли кухарка и управляющий. Павлина, непривыкшая обделять кого-либо заботой, сразу же закатила скопцу рукав поношенного сюртука до локтя. – Тьфу ты, симулянт проклятый, – выругалась она, – бесцеремонно одёрнув того за якобы повреждённую руку. – Перелом у него, да тут разве шо на синяк наберётся. – Да щас у него не то, шо перелом будет – башка отпадёт, – зло зашипел Яков, поднимаясь со своего места. Но Кормчий стоял, как вкопанный, будто не слыша никаких угроз. Ни с того, ни с сего в его голове один за другим заиграли старые, давно забытые романсы, в животе заплясали мотыльки, а перед глазами, казалось, не было ничего, окромя лица Павлины. Вдруг чьи-то цепкие руки ухватили скопца за шиворот и грубо повалили на солому, моментально развеяв тому розовые облачка. На Кормчего градом посыпались удары. – А-а-а! Не надо! Да как вы смеете! – завопил он, стараясь заслониться от побоев. – Я святой человек! – Хватит морочить голову! Твои уловки теперь ни на кого не подействуют, морда скопцовская, – гневно произнёс Яков, которому вздумалось во что бы то ни стало проучить еретика. – Я тебе займу должность чужую! Я тебе покажу, как панские доходы высчитывать! Забывшись в собственном горе, управляющий продолжал колотить Луку, щедро награждая того тумаками. – Смилуйтесь! Ради Бога перестаньте! Помогите! – взмолился бедолага, но панский приказчик заткнул ему рот рукой. – Держи его, Яшенька! Держи дюжче, родимый! Он точно тут не сам! – восклицала Павлина, вооружившись ржавыми вилами. – Ану, выходь, сколько вас есть! – Да один я, один, – едва слышно захрипел Кормчий. – Мне… Я… Но закончить ему не удавалось. Отчаянно барахтаясь, Лука пытался высвободиться с крепкой хватки противника. Конечно, Якова нельзя назвать богатырём, однако в сравнении с худощавым дряхлым скопцом он имел значительное превосходство. Драка велась исключительно врукопашную, поэтому управляющий даже не воспользовался батогом. – Досыть, Яшка, досыть! – кухарка бросилась разнимать недругов. – Пусти его, дай человеку договорить. – Ладно, будет с тебя, – отрезал управляющий и, пнув напоследок сектанта сапогом в бок, злобно добавил: – Ещё раз станешь у меня на пути, Митрофаныч, я тебе, гнида скоблёная, все кости в порошок изотру. Слова Якова прозвучали весьма убедительно, так что Лука, отдышавшись и размяв вспотевшими ладонями сдавленное горло, сказал безо всяких споров: – Дак нету здесь окромя меня никого. Распустил я братию – разлетелись голуби. – А шо, Лукашик, – поинтересовалась Павлина, – братия вот так ноги в руки и ушла? – Ну… да, – кивнул скопец. Кормчий счёл излишним упоминать о том, что братия ушла, прихватив с собой по паре мешков зерна и гречки, три ковра, с десяток позолоченных подсвечников, большое серебряное блюдо, несколько кур и петухов вместе с жирненькой чудо-несушкой Рябушкой и даже старое сломанное деревянное колесо, уж как год гнившее в этом сарае. Стряхнув пыль и соломинки со штанов и сюртука, Божедомский поднялся и, выпрямившись, вновь обратил взгляд пронзительных серых очей к Павле. Вдруг внимание женщины привлёк платок, небрежно наброшенный на плечи Луки. Фиолетовый, расшитый золотистыми шелками и довольно знакомый. – Панэ Кормчий, видкиля у вас покойной Ганны Львовны хустка? – оторопело пролепетала она. – Задаток то, – по-скопчески хитрюще ухмыльнулся Лука Митрофанович, – от помещичка вашего за исцеление. – Да ворюга он поганый и всё тут, – перебил его Яков, нервно мерявший шагами помещение. – Я не крал, – поднял руки в примирительном жесте бывший сектант, – Григорий Петрович сам дал мне. – Григорий Петрович память о своей покойной матинке за просто так никому не раздаёт, – строго заметила Павлина, – это ты, Ирод, своим влиянием дурным совсем ума несчастного лишил. Женщина, не церемонясь, стащила со скопца платок, но тот крепко вцепился в него, не желая расставаться со столь драгоценной вещью. «Игра в перетягивание» длилась недолго. Больно ущипнув сектанта за тонкое запястье, Павлина одним резким движением выдернула предмет раздора из его рук, да так, что тот, взвизгнув, упал и откатился к стене. – Наче не мужик ото, ей-Богу, – буркнула кухарка. – Шо ж вы слабого то зобидели, тётка Павлина? – усмехнулся Яков, опускаясь на солому. – Какая женщина, – придя в себя, с восхищением сказал Кормчий, – то, что надо. – Разодралась хустка чуток, но ничего – заштопать можно, – молвила кухарка, осматривая отобранный трофей. – Надобно будет её в покойной пани скрыню1 снести. – О том, что брат Анисим самолично спёр скрыню, утащив ту на плечах, ей желательно не болтать, – пронеслось у Луки Митрофановича в голове. Под хихиканье и улюлюканье управляющего скопец, ёрзая и потирая ушибленные места, присел на солому рядом с Яковом. – Тьфу ты! Уж вечность торчу тут с вами, – махнула рукой Павла, – меня ж девчата дожидаются. Что за тесто выйдет без яиц то? Женщина вновь принялась наполнять корзину, поместив на дно фиолетовый платочек. – Рябушка девалась куда-то, – печально вздохнув, сказала она, – пустует гнёздышко, а раньше яички лежали – шо с чистого золота. – Очень жаль, – притворно согласился Яков, окинув Кормчего красноречивым взглядом. Тот лишь закатил глаза в ответ. – Вот ещё шо, хлопчики, – обернулась к обоим Павлина, – приберите-ка на доливке2 , не то, гляди, куры нестись перестанут в бардаке эдаком. – Сию минуту будет сделано, милая пани, – вскочив на ноги, Лука поклонился в очаровательном реверансе. – Без ваших сладких речей, панэ изувер, – фыркнула кухарка. Управляющий и скопец тотчас взялись за работу. Они сгребли старые тряпки и другое барахло в мешки и затащили их обратно на широкий насест. – Какая женщина, – повторил про себя Кормчий, вновь предавшись своим мечтаниям, – а какие у неё голубые глаза, будто ясное весеннее небо. – Да ты шо, не знаешь? – хмыкнул Яков, чихнув от попавшей в нос пыли. – Это ж Павлина, кухарка наша. Она всегда у господ Червинских прислуживала. – Тогда почему я её раньше не замечал? – уставившись на женщину через плечо, как зачарованный, проговорил скопец. – А ей в зелёной спидныце3 идёт, не так ли, Яков? – Ты, Митрофаныч, часом не рехнулся? – удивился управляющий, – ты в зеркало себя видел вообще? Да у тебя и глянуть то не на что ни сверху, ни снизу 4. Лука ничего не ответил, только покраснел, невольно сжав колени. – Ну, Яшенька, – окликнула приказчика Павла, когда все управились со своими поручениями, – пойдём. – А… а я? – подал голос Божедомский. – Что же со мной? Женщина уж было нахмурилась, но поймав жалостливый взгляд огромных серых глаз, ответила: – Добре, так уж и быть, возьмём тебя с собою. Негоже живого человека голодным да холодным в сарае оставлять. Не по-христиански это. Убрав обломки гнилых досок в угол и притоптав солому, бывший сектант и управляющий направились за Павлиной. – Щас я вас закоулочками через чёрный ход на кухню провожу. Вам, ни тому, ни другому, панам и дворовым на очи краще не потраплять, – украдчиво молвила женщина, – за мной! Да тише! Двое провинившихся ни на шаг не отставали от кухарки. Яков плёлся понуро, то и дело спотыкаясь, Кормчий же ступал чуть не вприпрыжку. – Лука, а, Лука? – прошептал управляющий, – ты ведь твердил, что для «белых голубей» женщины – грех и порок. – Ну тут как рассудить, – усмехнулся Божедомский, – ежели с кухни так смачно пахнет пирогами, то, пожалуй, и не грех это вовсе. 1. Скрыня (укр.) – сундук. 2. Доливка (укр.) – пол. 3. Спидныця (укр.) – юбка. 4. При вступлении в скопческое братство мужчинам частично, а то и полностью отрезали половые органы. То есть «скопец» то же, что и «кастрат».