***
Где-то на окраине восточного Пентаграмм-сити. Время: 10:01 Год: 363 дня до чистки. — Вставайте о великий Сэр Пентиус, пора показать демоническим выскочкам кто тут Папочка. — Через пелену сна услышал змей до боли знакомы голос, голос наглого приспешника, который прервал его соитие с бесконечностью, приоткрыв дверь в спальню и просунув свое хрупкое тельце в том месте, где должны быть его глаза, но в место них была бездонная неровная дырень в скорлупе с парой светящихся желтых точек. Сэр Пентиус, сонно просопев и раздраженно оскалившись, резко схватил мягкую, расписанную медным цветом узорами труб и шестерней, подушку, и не целясь кинул в сторону двери, где скромно выглядывал яичный преспешник, но тот и не собирался уходить. — Я просил разбудить меня в семь утра, безмозглый скорлупок, ты опоздал на три часа! — Прокричал изобретатель, мельком взглянув на механические часы на тумбочке, а после, с тихим и раздраженным шипением, расправил капюшен с такими же заспанными глазами и уставился на виновника режима. — Сэр ну вы так мило спали, мне не хотелось вас так рано будить. — Пролепетало говорящее яйцо, проигнорировав угрозы и сделав смелый шаг в спальню хозяина, и сложив руки в замок, подпер ими то место, где должна быть щека, не забыв при этом встать на одну ногу, а свободную нагонять назад, изображая мечтательную позу. — Быстро приготовь мне завтрак, я и так отстаю от графика. — Смерился с наглостью яйца змей, сложив капюшон и сползая с кровати, не забыв при этом взять спящий цилиндр на тумбочке и нацепить на свою пышную шевелюру. Прислужника и след простыл. Изобретатель, потягиваясь и сладко причмокивая змеиным языком, подполз к стенному шкафу и открыл его. Не то что-бы у него был интерес носить хоть что-то кроме фирменного пиджака с желтыми полосками и бабочкой, но в его гардеробе все же присутствовало хоть какое-никакое разнообразие. Интервал одежки начинался с девятнадцатого века и заканчивался вплоть до современного тряпья, которые, не смотря на вкус змея аристократа, все-таки присутствовали. Может он просто любил коллекционировать тряпки, вон, черный деловой костюм-тройка чего стоит. Нарядившись в повседневный наряд, змей, аккуратно причесав волосы специальной мягкой расческой, закрыл шкаф и пополз в сторону кухни, не забыв по пути положить на законное место, кинутое им в приспешника, подушку.***
— И все же очень странно. — Пробормотал Сэр Пентиус, уставившись пустым взглядом на миску с сахарными хлопьями и пачку козьего молока в его красно-черной когтистой руке, а поодаль от его локтя стояла чашка ароматного кофе, которое равномерно испускало кривую дорожку кофейного напитка прямо в лицо змея, приободряя того и одновременно окутывая сознание пеленой недоумения и странного ощущения безысходности. Тишина прерывалась лишь топотом маленьких ножек, снующих по коридорам, яичных слуг. Сам Пентиус на это не обращал никакого внимания, он давно привык, что в его доме есть хоть кто-то кроме него, и это даже обнадеживало змея, ведь без этих глупых зародышей куриц он бы давно свихнулся в одиночестве. Изобретатель, глубоко вздохнув, стал уплетать за обе щеки свой завтрак, попутно запивая кофейком. В его мыслях так и происходила мозговая вакханалия об очередном вещем сне и его последствий на поведение за обеденным столом. Снова «прогресс», вот только какой-то он странный — там не было очередной громоздкой машины с пушками, которая способна уничтожить весь Пентаграмм-сити за одну эксплуатацию, там не пахло мелками, там не было свиста правовых двигателей, лишь глухой звук собственного дыхания, звук перегона жидкости по стеклянным трубам под вакуумом, звук скрежета металла друг об друга, лязг шестерней, и недоумевающий взор на невиданное раннее человечеству изобретение, которое возвышались над ним словно колосс и твердило своим видом: «Ну давай, сделай это, удиви всех, покажи им, на что ты способен». Змей тогда чувствовал, что его капюшен начал раскрываться по прихоти змеиной природы — из-за защитного механизма, которое чуяло надвигающиеся опасность, опасность от этой машины перед ним, с множественными стеклянными трубками, рычажками, светодиодами. Но разум все-таки одержал победу над животными инстинктами. Когда Сэр Пентиус, отойдя от шока из-за величественного механизма перед ним, подошел к пульту управления и дернул рычажки, то тут-то он и услышал противный голос наглого прислужника, который затмил звуки пыхтения машины и оборвал путь к «прогрессу». Тогда он так и не узнал, для чего же служила эта машина в его сне. — именно над этим Пентиус и решил сегодня поработать. — Захват территорий на с-с-сегодня отменяется, надеюсь, что оно того стоит. — Сделал вывод Змей, кладя грязную миску и чашку в раковину, а оставшиеся молоко в холодильник. День явно обещает быть неинтересным.***
Сколько времени провел в своей мастерской Изобретатель из Викторианской Эпохи даже сам то толком не сможет ответить, но за окном небо стало багровее и темнее, адский день близился к своему завершению. Скомканные чертежи в мусорке, свисающая со стола линейка-уровень, лежащие на синем ватмане транспортир с циркулем и концепцией «прогресса» на нем, старый добрый запах медной стружки — все это сводило ум змея и заставляло отвлечься от той суеты, которое обременяет его плечи там, вне его любимого помещения. Сама мастерская представляла из себя здоровенный ангар с его знаменитым паровым дережаблем, пирсом на колесах в углу, здоровенным верстаком с разными инструментами для тяжелой и тонкой работы, огромными клешнями манипуляторами на шестернях, на которых змей щас и трудился, осторожно сверля огромной дрелью цилиндрический медный корпус неизвестной машини из его сна, от чего шум работы эхом раздавался по всему помещению, ну и в придачу ко все это идиллий — тихо подметающий яйцетелый прислужник, который одет в форму горничной. Стоп, че? — Зачем ты напялил это, идиот? Мог бы просто фартук надеть! — Вспылил Пентиус на своего «прислугу», вынимая свои когтистые руки из специальных крагов, которые воздействовали на движение манипуляторов, и уперев их на змеиные бока, стал пристально смотреть на растерявшееся живое яйцо в откровенной одежде. — Оу Сэр, прошу прощения, просто мне в этом наряде сподручнее служить вам. — Буквально пропел «слуга», разводя в разные стороны свои маленькие ручки с метлой и совком. Подол платья не касался чистого пола, из-за чего можно было увидеть, что на нем еще и белые чулки одеты, на его то черных ноженьках это было очень хорошо видно. Сам змей от данного высказывания и вида перед собой просто вскипел от ярости, и это выдавало его раскрасневшиеся лицо, дергающиеся глаза с красными зрачками в очках-гогглах, сжатие в кулак красно-черные когти, а так-же эмоция на его незаменимом друге цилиндре с злобно сощуренным глазом, так же носящего очко-гоггл что и его владелец, и оскалившимся желтыми зубами. Змеиный капюшон равномерно распускался, показывая весе внутренние эмоций носителя. Он уже хотел стиснуть до смачного звука бедного прислугу, но тут же осекся на полпути своего хвоста к чужой скорлупки. Он повнимательней присмотрелся, от чего злость сменилась на смущение и неприязнь, ведь картина, на которую он взирал, была по истине странной и в кои-то веки милой: Чепец на макушке приспешника покосился, показав маленькие капельки пота, которые тихонько скатывались в бездонные прорези с дрожащими желтыми зрачками, прорезь для рта со страхом стукались друг об друга будто зубы, поджатые к друг другу черные коленки в белых чулках на подтяжках, обнимающие тоненькие ручки метлу и совок — все это выбило Сера Пентиуса из реального мира, он даже на миг позабыл, что делал в мастерской. Было справедливо убить его, если он бы неправильно поддакнул, плохо пошутил, сделал что-то не то, хотя, он сделал это «что-то не то» — а именно напялил эти тряпки и стал быть похож на того шлюховатого паука в белом пиджаке и высокими сапогами. Но, Пентиус просто не мог пошевелиться, он так и навис над скулящим и дрожащим яйцом, который уже зажмурил глаза и ждал своей участи. — Чего в их желтке-мозгу только не происходит, фетишисты чертовы. — Сделал вывод змей. Растерянный Изобретатель, стянув на лоб очки-гогглы и несколько раз моргнув, сглотнул слюну и протянул когтистые пальцы в сторону макушки прислужника. Когда тот почувствовал хватку хозяина, то перестал дышать, а метёлка с совком выпали из рук, с глухим и мимолетным шумом ударяясь об твердую поверхность мастерской. — Гхм, С-с-сэр, гхм, босс, я немедля сниму его. — Кое-как хрупкое тельце выдавило свои слова, слегка разжав заплаканную скорлупу и со страхом смотря на своего хозяина, но он тут же встрепенулся и замер, ведь когтистые пальцы на макушке стали осторожно поглаживать его, слегка царапая поверхность и впитывать чужой пот своими подушечками. — Оу, это уже не обязательно. — Наклонившись поближе к лицу прислужника промурлыкал Изобретатель, от чего у того пробежали мурашки по скорлупе, но тут же отстранился и без эмоционально пополз к верстаку, поправляя при этом съехавшую с его плача лямку желто-серого рабочего фартука с сверкающими медными частицами и сажи на нем, не забыв при этом обратно напялить свои очки. Сам Сэр Пентиус, как ни в чем не бывало, стал соединять на рабочем пространстве причудливые прозрачные трубки разных форм и размеров, наливая в них что-то жидкое и вязкое, делая это весьма мастерский и точно, так же напевая старую мелодию чешского композитора девятнадцатого века. Сам слуга так и стоял в немом шоке, неотрывно наблюдая за перепадами поведения его хозяина, но тут же успокоился и стал дальше выполнять свои обязанности, подмечая, что робочий «наряд» все-таки надо сменить. Вот же он будет хвастаться своим сородичам о том, что его сам великий Сэр Пентиус погладил по голове. Все идет своим чередом: пол — подметается, «прогресс» — осуществляется.***
— Узри Ад, теперь то ты содрогнешься от мощи мох машин и от непревзойденного интеллекта моего мозга вуха-ха-ха! — Ликовал Змей, торжественно жестикулируя перед монструозным изобретением, у которого от одного его вида можно сказать, что шутки с его создателем плохи. Медная машина возвышалась, змей скалился, слуга трясся толи от страха, толи от предвкушения и трепета перед своим боссом. Не хватает только раската грома и молний, вот тогда то можно сказать, что все эта идиллия — большая театральная комедия с франкенштейном и его знаменитой фразой «Оно живое», если бы можно так выразиться. — Босс, эта воистину крутая вещь, которую вы когда-либо изобретали, но, можно спросить, для чего она? — Подойдя поближе не до поддакнул прислужник, сложив обе руки в кулачок и бросая взгляд то на босса, то на дело рук босса. Тот же, утопая в кульминаций своего замысла, резко повернул голову в сторону единственного прислужника и снова замер, остается лишь гадать, что происходит за очками-голлами змея, но его шляпа все-таки делала свое дело: Расширенные края глаз и заставший по середине зрачок — явно не предвещал то былое ликование Изобретателя, остался лишь малый осадок радости, который до сих пор отдается эхом по все ангару, от чего даже дережабль будто отвечает своими ответными вибрациями в сторону островка освещенного помещения, где стоял статуей хозяин и его преданный слуга. — Каков час? — Время сна Сэр. — Чудесно. — Увильнул от вопроса Сэр Пентиус, снова повернувшись в сторону изобретения. — Давай покончим с этим. — Вздохнул хладнокровный, а после подполз к панели управления «прогресса» — стал дергать рычаги и нажимать на разные кнопки. Четкость и грациозность змеиных когтей осторожно касались поверхности машины, о которой даже и не веяло чувством футуристичности: цилиндрический медный корпус, стеклянные трубки со странной жидкостью, торчащие по всей поверхности, заклепки, отсеки для отгона давления, манометры, вообщем, весьма топорное творчество Викторианского ума, ну не знаю, может бы гирлянду для приличия повесить, иначе оно просто не вделается от той же медной стены ангара, буд-то хамелеон. Пентиус только понял, что его природный защитный механизм на давал о себе сейчас знать, как тогда, во сне, перед этой же машинной. Он не испытывал страх, но и морального удовлетворения от его создания тоже. А чему радоваться, когда создал сам не зная чего. Вдруг эта большая кофеварка? Вещие сны и такое могли сделать, но, не попробуешь — не узнаешь. Изобретатель, дернув последний рычаг, стал отползать от ожившей перед ним машины, которая с глухим стуком и грохотом в внутри корпуса начала нагреваться. Вот тут то время в ангаре и замерло, а осуществлял действие лишь продукт мозговой деятельности змея, что сейчас, слегка наклонившись и выставив в защитной позе руки, наблюдал за «прогрессом» с предвкушением и душевным трепетом. — Ох эти сладостные звуки, симфония прогресса. — Процедил викторианец, коварно улыбнувшись яркому свету перед ним, от чего очках-гогглах заиграли красные точки безумия, а шляпа коварно оскалилась. — Босс, мне страшно. — Прохныкал недалеко стоявший приспешник, который, снова выронив средства для уборки, подбежал к своему хоязину и приобнял того за талию, обхватив своими черными маленькими ручками половину змеиной чешуи и половину фартука, от чего на его лицо окропилась медная стружка. Босс ждал, босс ничего не замечал возле себя, даже то, как его когтистую руку дергают в низ и что-то говорят. Все внимание было уделено этому интересному процессу — наблюдение за своим творением. Даже громыхание и эхо в ангаре не сбивали транса, будто загипнотизировали. Вдруг пол начало трясти, инструменты с верстака попадать, ватман с чертежом «прогресса» слетел со стола и неведанным ветром направился прямо к тому, что на нем было нарисовано, став кружиться вокруг медного дрожащего корпуса словно вихрь. Даже скомканные листы бумаги вылетели из мусорки и последовали за ватманом. Пирс на колесах, слетев с цепей, начал люто кататься по всему ангару, тем самым задев корпус дирижабля, от чего тот, с глухим звоном, завалился на бок дока под ним. А босс так и продолжал смотреть, коварно улыбаясь. Окружающие его звуки не интересовали, ни вопли прислужника, ни хаоса за его спиной, ничего. «Прогресс» уже испускал что-то на подобий желтых «змеек», стрелка на манометре сошла с ума и дрыгалась в не хаотичном порядке. Заклепки стали как пули вылетать со своих мест, выпуская напоры пара. Чувствуется, как становиться жарко в ангаре, да так, что требования СанПиН тут точно возмутится. — Ахахаха! — Сквозь весь этот шум просочился смех Викторианского Изобретателя, который, расправив руки в победном жесте, стал пританцовывать. Даже сам Змей не знает, из-за чего он выпустился в легкий пляс на дрожащем полу, может все эта картина пробудила в нем тот голод, который он испытывал еще давно, тогда, когда все пространство вокруг просто утопало в беспорядке, а окружавшие его вещи просто не имели значения перед ним, даже его любимый дирижабль не стоял на это почетном месте. Но идиллия хаоса в мастерской и безумие хозяина резко изменилась одним событием — «змейки», что испускала машина, резко сорвались со своей орбиты и быстро направились к своему танцующему создателю, который, прикрыв глаза, не заметил их, из-за через его тело пробило резкой болью, будто тысяча ангельских копий пронзило его душу, от чего линзы очков-гогглов полопались, представляя свету красные глаза с замеревшим от ужаса черными точками. Цилиндр, с застывшим от ужаса оскале, сетел с головы змея и приземлился на дрожащий пол. Преспешник отпрянул от змеиного многоглазого хвоста и с руками на лице стал с ужасом смотреть на замершего хозяина, который даже и звука не произносил. Последнее, что заметил Сэр Пентиус перед тьмой — это то, что «змейки», пронзившие его тело на сквозь и не оставив физических повреждений, огромными потоками вылетели из приоткрытого окна на потолке, направляясь прямиком к огромной пентаграмме над адской землей, а после, растворяясь в его светящемся центре. Тело хладнокровного упало, тот только и успел почувствовать касание прислужника на своем лице.***
По всему Ирландскому континенту шла дождливая погода. Лучи и без того хмурого солнца скрывали серые тучи, на миг отстраивая лестницу молний, проводящую от самой верхушки неба до ближайшего одинокого дерева, стоящего на небольшом холмике. Обычные каменные дороги размылись под натиском дождя, тем самым мешая торговым повозкам Дублина совершать свою работу. Дома были с закрытыми настежь окнами, даже в населенном пункте людей модно посчитать по пальцам. Были только пустующие кареты с усталыми лошадьми, стоящие по краям каменно дороги, да и местные ирландцы, ковылявшие в дождевых плащах по переулкам застенного города, забегая то в трактир, то в узкие проходы улиц, теряясь при этом из виду. Прямиком из недавно прибывшего транспортного судна вышел высокий ростом молодой брюнет аристократ, с мокрой кучкой длинных волос. Одет он был в большое черное пальто, цилиндр, перчатки, черные брюки в желтую полоску, ну и с саквояжем в руке. Пропитанные влагой бревна порта скрипнули под тяжестью кожаных сапогов, тем самым, слегка прогнувшись. Порт был государственный, а значит для принятия пассажиров он годился, но тогда почему доски прогибаются под и без того малой тяжестью? А хотя, бывшему пассажиру просто кажется, что он малость ушел вниз. Наверное утомился по поути и в глазах стало двоится. — Эй, служивый, когда моя карета подъедет? — С хмурым лицом крикнул брюнет, убирая перчаткой прилипшие к лицу мокрые волосы. — А? — отозвался владелец пристани, отрываясь от разговора с матросами прибывшего судна. — Сейчас подъедет повозка, и отвезет тебя к твоему поместью. Аристократ, поправив съевший на бок цилиндр и не проронив больше ни слова, с своеобразной ухмылкой потопал к ближайшему навесу, для того чтоб укрыться от назойливого дождя. К счастью брюнета, когда он отошел от порта, его взору предстал небольшой сельский перрон, с деревянными скамьями, стоящими напротив каменной дороги, узорчатыми колоннами, придерживающими черепичный навес, и самую малость факелами с лампадным маслом, прикрепленными к столбам. — Наконец-то я дома. — Вздохнул Изобретатель и, насмотревшись на декорацию и снова поправив цилиндр, потопал к ближайшему интерьеру для отдыха, оставляя мокрую дорожку с узорами от обуви. Дождь все не переставал барабанить по черепицам перрона. Эти гармонические звуки можно слушать вечно. Стук капель, раскат грома, ослепляющие на долю секунды молнии. Это ублажало, из-за чего брюнет, слегка вскинув голову вверх, стал прислушиваться к окружающим его звукам. Он так и не переставал разминать коленями, развевая конец дождевого пальто по воздуху так, что виднелись его брюки с обтяжным ремнем на поясе. Вся эта идиллия так-бы и окутывала его, пока, вместо дождя, он не услышал другой звук. Аристократ, приоткрыв глаза, повернул голову на источник скрипучего звука, но кроме платформы с каменными колонами он увидел лишь размытую местность, из-за чего зажмурил глаза и стал ждать, пока картина снова приобретет ясность. И вот, сделав перчатками массаж век, он только сейчас заметил, что на перроне он не один. Силуэт, повернутый к нему спиной, держался двумя руками за чугунные перила и что-то невнятно бубнил. Поодаль от него стоял чемодан, с приклеенными к нему марками. Вот то, что заставило насторожиться брюнета, так это то, что сами марки не были британскими, в место привычного Биг-Бена, Королевы Викторий и Британского Герба на них изображался собор Василия Блаженного, герб Двуглавого Орла, гранатовая палата Ивана Третьего, Серп и Молот на красном фоне. Что? — Эй Мистер, вы иностранец? Если да, то кареты сейчас не работают, кучера спят. — Решил проинформировать человека британец, закинув одну ногу на другую. Тот, вздрогнув, убрал руки с перил и резко повернулся к источнику голоса. Вот тут-то и начались странности. Звук дождя отошел на второй план, уступая стуку сердца и дыханию в груди юного изобретателя. Тяжелые кирзачи, черная военная шинель со званиями на погонах и пятиконечными звездами на лацкане, с свисающими наушниками ушанка, с тем-же серпом и молотом на лицевой стороне ее козырька, что и на марке чемодана незнакомца, и самое главное, лицо, застывшее от недоумения лицо. Вот тут-то Аристократ и пал в немой ужас, перед ним стоял… он сам, только в другой одежде, даже длинные черные волосы, которыми гордился молодой изобретатель, были точь в точь как и у него самого, до плеч. Острые черты лица, небольшой прямой нос, карие глаза, слегка впалые скулы, беловатая кожа, мешки под глазами. И у него был взгляд, взгляд того человека, который может своими руками создавать что-то невообразимое и показывать этому миру что-то невообразимое, менять историю, как сам Изобретатель. О Боги. — Kakie kareti, gde poezda, kto ti, mat tvoiy, takoi?! — Вдруг вспылил двойник на руссом языке, сжав одну руку в кулак, а другой обделил указательным пальцем испуганное лицо Аристократа. Тот в свою очередь не мог пошевелиться, а лишь вжался спиной к деревянной спинке скамьи и хлопал глазами. Рука содрогнулась, от чего на мокрый пол перона упал саквояж. Сердце забилось сильней, а страх на лице двойника сменился на раздражительную гримасу. — Ti ne ponyal, a ya snova sproshy, kto ti takoi, i pochemy vigledech kak ya?! — Уже прорычал незнакомец, подходя к застывшему на скамейке юному изобретателю. Даже голос был точно такой же. Стук тяжелой обуви шел в такт со стуком сердца Аристократа, который неотрывно следил за подходящим, с кулаком и не убирающим с него указательного пальца, брюнетом. — Я, я не понимаю твоего языка. — Сглотнув ответил британец, от чего тот застыл на месте и удивленно уставился в испуганное лицо перед собой, убрав указательный палец в перчатке и так же разжав кулак. — Англичанин, здесь, после войны? Я, я, хм, кто ты сука такой? Британский шпион?! — Оскалился двойник уже на понятном языке, схватив за воротник остолбеневшего брюнета и поднял, словно ничего не весил, к своему лицу, от чего у того слетел цилиндр с головы. — Э-э-э нет Мистер, я не шпион, я Сэр Ричард Пентиус из благородной семьи изобретателей, выпускник из Лондонского Королевского Общества, вот сейчас приплыл в родной город и жду свою карету до поместья. О какой войне вы говорите, и почему вы так похоже на меня, и, что вообще здесь происходит? — Больше от возмущения к своей персоне нежели от страха сказал Аристократ, рефлекторно схватившись перчатками за, держащие его воротник, чужие руки. — П-Пентиус? Тут то Аристократ и почувствовал, что его пальцы обмякли, я тело перестало слушаться, мозг начинал поддаваться припадку. И что самое странное, двойник тоже стал вести себя подобающе: отпрянул от обмякшего изобретателя и схватился за лицо, упав при этом на колени и истошно засопев. Сердце буд-то отказывалось работать, а легкие пропускать свежий майский воздух. Все произошло так быстро, что обе души и не поняли, как провалились в небытие. Звук дождя вернулся, а на перроне так осталось лежать два тела, один из которых — обмяк на скамье, а другой — застыл на коленях. На брошенном саквояже и забытом чемодане таки пропитался запах дождичка в четверг.