Дьявол, просящий милостыню

Юнги просыпается где-то далеко-далеко от того кошмара, что он увидел, особо не припоминая как сюда добрался. Руки по бокам изодраны до крови от хлестания ветками кустарников, тряпочная монастырская обувь истерзана грубой землёй, а на голове как будто птицы гнездо свили. Мендес точно помнит какие-то страшные деревья и голую землю, но как тогда он оказался здесь: в мягкой молодой траве, обласканной теплеющим ветром, в лиственном лесу с чем-то пестрящим. Юнги протирает глаза и оглядывается вокруг. — С ума сойти, — ахает юноша. От одного края леса до другого раскинулось поле голубых колокольчиков, их так много, что яблоку негде упасть и трава кажется такой же небесной, а аромат стоит какой душистый. Юнги думает, что он, наверное, умер и так выглядит рай, ведь только там светит такое ясное и тёплое солнце, только там так ярко пахнет умиротворением и счастьем. Если не рай, то сказка, причём с долго и счастливо. Видели бы сейчас это зрелище его родные люди. Мама, Луиза и Чонгук просто молча любовались бы, Хосок с Тэхёном обваляли бы друг друга в колокольчиках, а Франческо с Андресом собирали бы букеты. А что бы сделала Лора? Юнги очень мало её знал, но уверен, что эта неугасаемая дама объединила бы их всех. Юноша тихонько бредёт вперёд, наслаждаясь лесом. Чтобы найти людей — надо найти автомобильную дорогу или реку, они всегда ведут к поселениям. Почему-то Мендеса не беспокоит, что за ним могут начать погоню и ему совсем не страшно забрести в чащобу. Что-то глубоко внутри него точно знает, что всё будет хорошо, тем более в такой глуши никто не станет его искать. Впервые за долгое время он гуляет на природе, дышит свежим воздухом и, несмотря на произошедшее, наслаждается жизнью. Он уже достаточно настрадался, ему требуется перерыв. Негромкое пение птиц сродни медитации, так глубоко оно задевает его сожжённые струны, так мягко и целебно обволакивает раненую душу. Когда деревья редеют, а кроны перестают заслонять солнце, Юнги смотрит наверх. На ярко-голубом небе есть только одно небольшое облачко, похожее на букву «Л». Юноша мягко улыбается небосводу и благодарит от всей души, зная, что она слышит и передаёт, что с ней всё хорошо. Юнги роняет только одну слезинку, потому что Лора явно не хотела, чтобы он страдал после её смерти, и идёт дальше. Впереди небольшой песчаный склон, внизу бьёт ручеёк, совсем крохотный и юный, но совсем скоро даже он станет мощной стихией воды. Юнги скатывается со склона, садится на колени и опускает руки в воду, млея от приятной прохлады, окутывающей его нежную кожу. Юноша чувствует сильную связь с этим ручейком, ведь они так похожи. Они совсем ещё юны, немного слабы ипостасями, но сильны своей природой, духом и целями. Ручеёк всегда будет стремится стать рекой, а Юнги — некто. И спустя время они обязательно достигнут своих мечт. Пройдя вдоль ручья, Мендес наблюдает как она расширяется, набирает силу и скорость. К берегам подбегают маленькие животные, чтобы напиться, растут самые разные растения, жужжат пчёлы и прыгают зайцы. Чем дальше и сильнее — тем ярче бурлит жизнь и ручеёк уже не слабенький родник, а целая река, настоящая крепость и опора для живого. Юнги осеняет, ведь он такой же живой как и река, такой же трудолюбивый как и эти пчёлки, такой же прекрасный как эти цветы и такой же свободный как и этот ветер. И такие все люди, только они забыли об этом, забыли о том, что они все дети природы, которые были созданы для любви и красоты, для счастья и этого драгоценного умиротворения, потерянное в городской суете. Ведь каждый из нас имеет право на чистейший воздух, на изумрудную траву и неповторимый птичий оркестр. Природа человеку не враг, не ресурс и не помеха, это его мать, единственная в своём роде для всего рода, никогда не отвергнувшая, не обидевшая, всегда ждущая домой. «Как же хорошо дома!» — думает Юнги, заходя ногами в воду и поднимая бледное лицо к ласкающему солнцу. Пусть жизнь у него почти с самого начала не задалась и дом ему был не домом, пусть он потерялся и отдалился от семьи — сейчас он впервые узнал вкус спокойствия и душевного равновесия, он обязательно исцелится и вернётся в другой дом — дом любви. Словно колыбелью ведомый, он выходит к нескольким деревенским домишкам и бежит к ближайшему из них. Большой деревянный домик, но ветхий фасад, резные оконца, говорящие о богатстве в прошлом, проваленный порог и чистый двор. Ворот нет, как и забора. Видимо тот, кто строил этот дом раньше был состоятельным человеком, чего не скажешь о последнем жильце. Юнги сканирует окна, не находя в них движения, и подходит к старенькой двери. Спустя секунды после стука за дверью слышится медленное шарканье, а после на порог выходит дедушка лет шестидесяти пяти, в чистой одежде и с добрым взглядом, которым он осматривает замученного гостя. — Простите за беспокойство, — негромко говорит Юнги на английском, — вы случайно не говорите на испанском? Через пару минут юноша уже сидит на диванчике на кухне, пока дедушка ищет чем бы его покормить, а рядом с Мендесом трётся мальчишка восьми лет — внук мужчины. Мелкий с таким живым интересом рассматривает необычного гостя, но спросить ни о чём толком не может — Юнги его не понимает. — Я тридцать лет проработал переводчиком-синхронистом европейских языков, — бегло лепечет дедушка. — Испанский был моим первым и любимым языком! Тебе крупно повезло, друг мой! — мужчина ставит на стол перед Мендесом пару бельгийских вафель с сыром и крепкий сладкий чай. — Спасибо вам большое, — кланяется юноша, приступая к еде. — Меня зовут Юнги, как я могу обращаться к вам? — Можешь называть меня дедушка Алессио, — мужчина садится по другую сторону стола и указывает на мальчика рядом с Юнги. — А это мой внук Райан. Он тоже рад познакомиться, только сказать это на испанском не может. — Переведите ему, пожалуйста, что я тоже рад, — последнее, что говорит Мендес прежде чем полностью погрузиться в еду. После нескольких часов скитаний даже самая простая еда ему кажется манной небесной. — Знаешь, Юнги, я ведь знал, что в том монастыре чертовщина какая-то, сердцем чувствовал, — подперев руками голову, грустно начинает Алессио. — Я даже с одним из их послушников общался, тот говорил, что место это даже для заядлых грешников чересчур, что уж там говорить о таких невинных детях как ты, ужасно это всё. А как он сгорел вообще? Юнги секундно ловит флешбеки и придумывает самую безобидную версию. Этого дедулю инфаркт схватит если он узнает, что виновник пожара прямо перед ним: — Я не особо понял, что произошло. Помню только, что дымом запахло и дети, до этого спящие рядом, стали кричать, что дом горит. Все выбежали, а я за ними, но в процессе я увидел как на священника горящая балка упала, сильно испугался и убежал куда глаза глядят, а проснулся уже в лесу. — Печально, очень печально, — чешет подбородок Алессио, — но зато эти ироды больше никого мучить не станут. Всем им место на Божьем Суде! Они разговаривали ещё час. Дедушка рассказывал истории из этих мест, о том, как впервые набрёл на колокольчиковый лес и как строился этот дом, а Юнги придумывал на ходу свою историю отдаления от семьи и жизни в монастыре. — А Райан? Он на каникулах сейчас? Или просто погостить приехал? — спрашивает юноша без задней мысли, но видит как расплывается пятно боли на лице дедушки. — Нет, друг мой, — выдержав паузу, говорит мужчина. — Райан — это единственное, что у меня осталось и я последний член его семьи. — Простите, я не подумал, — сожалеюще ахает Мендес, но ему не дают их жалеть. — Всё нормально, мы справляемся. В быту, конечно, тяжеловато, но справляемся, — Алессио делает глубокий вдох и начинает сначала. — Раньше у нас была большая семья, дружная. Я, моя жена, наши двое детей и их дети. Они все собирались здесь, привозили внуков, а мы с супругой всегда были рады. Все праздники вместе, почти каждые выходные. Какая же здесь кипела жизнь! И дом этот такой большой, потому что я сам его для них построил. Моя старшая дочь Элла — какая же она звонкая была! Работала в брюссельском театре оперной певицей, столько полонников у неё было! Мы их письма все вместе читали, я даже таких слов не знаю, какими ей признавались, — глухо смеётся мужчина, счастливо растекаясь в воспоминаниях. Только муж мне её не нравился, не любил он её, а она сама потом это почувствовала и ушла. Осталась с двумя детьми и разбились все вместе на машине. У нас же в Бельгии половину года идёт дождь, так Эллу муж довёл до ручки и она от нервоза сюда ехала в непогоду, да не доехала. Жалко страшно, внуков тех я очень глубоко любил, ведь первые мои внуки были, — время от времени у Алессио начинают дрожать руки, которые он складывает в замок. — Сестра со своей семьёй на той же трассе в фуру въехала, там шансов не было вообще, мгновенная смерть, глупенькие, зачем же по такой грязи ехать? Затем родная моя супруга зачахла. На кой-то чёрт попёрлась за грибами пока я в командировке был, да попала в медвежий капкан. У неё раны и загноились, а когда я через пару дней приехал там уже всё — финиш. Хорошо, что никто в тот день не успел приехать, ведь рыдал я как ребёнок, лишившийся матери. Не простил бы я себе, чтобы меня в таком виде застали. Никогда в жизни я не кричал так сильно и не обнимал так крепко. Похоронил мою душу сам, без помощи, а через пару лет старший и младший братья Райана утонули в реке. Заигрались и не заметили как течением понесло, затянуло на дно за считанные секунды. Ой мама их, Паулина, горевала. Себя винила постоянно, по мозгоправам ходила, потом переехала сюда, к нам, подальше от старой жизни. Я ей говорил, мол ищи поддержку в оставшемся сыне, он-то жив. У неё от стресса все процессы сдвинулись и за полгода дорогая моя младшая дочь сгорела, врачи сказали что-то вроде рака третьей стадии. Вот и остался у меня один-одинёшенек внучок. Иногда достану я фотоальбом и спрошу у него: «А тётю Эллу помнишь? А братиков и сестричек помнишь? А маму помнишь?» и как сядем мы с ним, поплачем, поскорбим и полегче жить вроде, но тяжело это, Юнги, очень тяжело. Я же тоже не молодой! Один Бог знает сколько мне отмерено, я это время должен потратить с пользой для Райана, чтобы никакие детские дома его не забрали. Если надо, — клятвенно прикладывает руку к груди, — то я землю жрать буду, но я его выращу и никому не отдам, последняя моя родимая кровиночка на этой земле, я для него… я для внука… — Алессио вспоминает всё с самого начала, прокручивает в голове каждый момент боли и радости, вспоминает мельчайшие детали ушедшей семьи и Юнги по глазам видит насколько сильно дедушка скучает. У него было всё, он его ценил, но в один миг потерял. — Они же у меня и лежат все ря-я-ядышком, — почти в истерике воет от боли мужчина. — Видел смерть каждого и как же это больно, Юнги. Я тебя прошу, цени время, проведённое с родными, никогда не знаешь, что будет завтра, прошу тебя, вернись домой поскорее, — Мендес только легонько кивает и, не особо задумываясь, обнимает растрогавшегося дедушку, захватывая в объятия и мальчишку. — Я обязательно к ним вернусь и я всегда их ценил, спасибо. Дедушка Алессио, я уверен в том, что у вас всё будет хорошо, вы определённо заслуживаете милость Божью и получите её в ближайшее время, сочтите меня за пророка. — Спасибо, дорогой, я тебе верю. Спустя полчаса Мендес узнаёт где можно найти телефон и, попрощавшись с трогательной семьёй, идёт к указанному домику, чуть поодаль. С собой мужчина дал пареньку какую-то бумажку с записью на нидерландском и пару яблок. Этот дом уже поменьше, но отремонтирован был не так давно, на завалинке сидит миленькая старушка, вяжущая свитер. Она не сразу подмечает направляющегося к ней юношу. Юнги аккуратно извиняется на английском, чтобы не спугнуть и как только встречается своим взглядом с чужим, понимает, что эти глаза для него очень тёплые. Бабушка внимательно читает принесённую записку и снова смотрит на Юнги, теперь с каким-то сожалением, тоской и удивительной ясностью. Что-то приговаривая, она мягко берёт его за руку и ведёт в дом. Убранство чистое, просто ослепительно, уютное и какое-то будоражаще знакомое. Они заходят в гостиную, где стоит крохотный застеленный диванчик, стол для записей и чтения и пристенные шкафчики с книгами, сувенирами и фото. Мендес окидывает взглядом череду этих снимков, пока не доходит до одного, от которого его сердце проваливается под землю. Прямо с фото на него смотрит Лора. Живая, всё такая же яркая и энергичная. Кажется, словно с ней всё хорошо, будто бы она просто прилегла поспать и скоро проснётся, чтобы гулять по лесу, собрать колокольчиков, но увы, этому солнцу в этой жизни не повезло. Сердце колотится как бешеное, ещё секунда и, кажется, вылетит наружу. Снова больно, и боль эта бьёт по привычному ей месту, не церемонясь и не жалея, но Юнги её отбрасывает к чёрту, сейчас он пришёл совсем за другим. Набрав на телефоне нужные цифры он на миг ловит страх перед неизвестностью. Он же совсем не знает, что произошло в его отсутствие и звонить Чонгуку сейчас равносильно русской рулетке, но Юнги готов сыграть, нажимая на кнопку вызова. Пара секунд молчания. Три гудка. — Алло, — слышится по ту сторону линии, юноша узнаёт любимый голос, хоть он и полумёртвый. — Mi Corazon, — почти со слезами выдавливает Юнги, — забери меня домой. Минута абсолютной тишины. — Юнги? — Кортес кричит ему в трубку от радости. — Котёнок, ты живой? Родной мой, я так счастлив, так рад, я выезжаю сейчас же, чего бы мне это не стоило! Я мигом! Юнги уверен, что слышал настоящую истерику и искренне рад, что сыграл в эту рулетку. Через час на улице слышится сразу несколько голосов. Мендес вылетает на улицу прямо на руки своего сердца. Чонгук хватает его на лету и прижимает к себе, затем целует в макушку и сильно-сильно плачет. — Хосок! — теперь кричит Юнги, запрыгивая на старшего брата. У того тоже истерика. Они долго обнимаются, Чонгук в качестве благодарности оставляет крупные суммы бабуле и дедушке Алессио и увозит всех домой. Они разговаривают всю дорогу. Юнги узнаёт, что Франческо и Тэхён тоже были пленниками и то как они трепали нервы Клаусу. Хосок рассказывает как они втроём пошли спасать своих деток, перестреляв весь штаб и как жалели, что неприятель успел смыться. Чонгук рассказал как его ломало когда они нашли всех кроме Юнги и как его душа умерла на пепелище, подумав, что юноша сгорел вместе со всеми. Оба напарника, мягко говоря, ахуели когда узнали, что это именно Юнги сжёг церковь и оба болезненно шикнули на истории о Лоре. Им всем было тяжело в это время, но каждый из них достойно прошёл этот путь и вынес для себя законы вселенной, а кто-то себе эту вселенную вернул обратно. Они все молоды и прекрасны, горячи и несбиваемы, сотканы из любви и веры, нацелены на лучшее и бесконечное, потому что они сами по себе вечны. Каждый из них представляет глубочайшую ценность, кто-то кажется Богом, кто-то сойдёт за Дьявола и им будет плевать, они всё равно поменяют всё местами: Бог пойдёт убивать, а Дьявол станет просить милостыню. Именно поэтому они и такие немыслимые, нереальные, неугасаемые. Им не понравится — они переменят. У них красная кровь и чёрный рок, а ещё вечная любовь. Они возвращаются домой, во Францию и всю ночь бурно отмечают освобождение. Под утро хмельные Хосок и Андрес засыпают там, где успели приземлиться — полусидя на диване в гостиной. Франческо с Тэхёном, более адекватные и трезвые, доходят до своих комнат и падают там. После празднования Чонгук уходит ополоснуться, а потом в их с Юнги спальню, но Мендес просит дождаться его, а сам уходит в душ. Кортес падает на кровать и думает. Он счастлив. Последние события просто оглушительно разгромили его разум, разнесли в пух и прах и несмотря на то, что это были сплошные разрушения и хаос — именно это принесло покой в его душу. Он словно понял секрет мироздания. Раньше мужчине было достаточно пресытиться пафосом и красивыми речами и только спустя столько времени он понял насколько дороже цена влияния, власти, любви и улыбки Фортуны. Судьба изрядно потрепала его нервы, но взамен дала шикарный дар — дар любить и быть любимым, дар исцеления себя и других, дар братства и товарищества, дар отделить свет от тени. Кортес подобно волшебнику меняет мир своими руками, вытряхивает из него закоренелую пыль и добавляет побольше яркости и солнца. Пройдя тысячу мук, Чонгук наконец понял: неважно сколько дней в твоей жизни, важно сколько жизни в твоих днях, а быстротечность — признак ярких лет. Познав умеренность, он уравновесил чаши весов и разложил всё в своих чертогах разума по полочкам, нашёл свою ценностную систему координат и полюбил жить, что сейчас так немодно среди молодёжи. Они ищут быстрого удовольствия, разнородной любви и побольше денег, но мало кто старается остановиться и оглянуться вокруг, поймать мгновение и полюбить его. В жизни Кортеса будет ещё много гор и впадин, но вопросы, на которые он уже нашёл ответы помогут ему. В какую сторону двигаться? В ту, куда тебя тянет сердце. Возможно ли искоренить религию? Никогда. Она появилась ещё раньше людей и прочно укрепилась в их разуме. Кого считать своим братом? И того, что кровью с тобой связан и того, с кем разделишь последний день жизни. Неважно родственники ли вы, главное, кто подставит верное плечо в момент ранения и кого ты сам поддержишь и в горе, и в радости. С братом ваши горе и радость совпадают. Как найти себя? Зачем искать? Ты уже на месте. Не ищи себя, а познавай и не теряйся. Если у тебя отнимут руку — ты всё ещё останешься собой. Если собьют с ног наглые люди и прибьют удушающей пылью — отряхнись, но не выбрасывай себя, чтобы потом не «искать». А если порастут шипы на твоей душе от травли и скорби — ты их аккуратно отодвигай, снимай частями, но не оголяй сердце сразу, очищай хрупкое нутро по-тихоньку, чтобы не навредить и не бойся, что без колючек не справишься. В беде сначала сердце крепится, оно сильное, всё выдержит, только вот его не теряй. Юнги лично добавил ему ещё один вопрос. Кто есть Бог? Раньше бы Чонгук непременно ответил, что только он сам, но сейчас понимает, что вовсе нет. Бог — это что-то неосязаемое, обезличенное, всемогущее, и все мы его частицы. Хоть для католиков или мусульман он имеет конкретное имя и пол, для Кортеса это каждая живая душа на планете и их сила любить. Сила, подвластная только сакральным натурам. Юнги возвращается из душа, как-то по-особенному поглядывая на разморенного Кортеса. Чонгук, до мгновенного отрубления утомлённый, распластался на их мягком ложе. Его чернющие волосы мокрые, кожа гладкая и равномерно загорелая, наполнена живительной влагой и покрыта редкими капельками воды, бёдра обнимает одно единственное полотенце и понимание, что мужчина практически нагой да ещё и в таком виде жутко смущает Юнги. Он мгновенно краснеет и кошачьи глаза заливаются характерным блеском. Кортес лежит с закрытыми глазами, кимарит, но в планах Мендеса не беззаботно прилечь рядом, уткнувшись в сбитую грудь, а выпустить всю необъятную страсть, показать любовь любыми позами и отдаться всецело любимому и близкому человеку. Мальчишка тихонько подкрадывается к мужчине и укладывается рядом, затем кладёт голову ближе к плечу, на что получает лёгкий поворот чужой головы в его сторону. Такое выгодное положение потерять нельзя и Юнги кратко целует так удобно повернувшиеся губы и возвращается назад. Получив всего лишь такую короткую радость, недовольный Чонгук неодобрительно мычит, едва приоткрывая глаза, — Повторите услугу, пожалуйста. — Вы очень наглый клиент. — Какого имеете, зато какой преданный, — подаётся вперёд, ближе к лицу возлюбленного, — Прошу вас. Мальчишка, у которого от одного единственного краткого чмока внутри уже раскалённая лава, ведётся на поводу у зверя и вновь прикасается к заветным губам, но в этот раз ему отстраниться уже не дают. Кортес, заграбастав мальчишку в свои медвежьи объятия, жмёт его к себе без возможности улизнуть, целует глубоко и долго, зная, что крышу от этого снесёт им обоим, но совершенно не жалея об этом. Чонгук особо раньше целоваться не любил и не понимал в чем прелесть и отчего людям так приятно это занятие, но послушав бы эти речи от себя старого сейчас, он бы себе посочувствовал, потому что сейчас он остановиться не в силах. Целоваться с этим котёнком словно пить холодную воду после марафона вокруг света. Природный запах Юнги великолепен, он несравним ни с одним парфюмом Франции, неповторим ни в одной лаборатории. Юнги пахнет рукотворной выпечкой, мёдом и душистыми яблоками. Он пахнет домом и Кортесу от этого сносит шаблоны и представления о жизни. В его светском обществе каждый первый носит дорогущий парфюм, звучащий от многих других людей, и каждый из них считает это своей индивидуальностью. Жилистые мужские руки нежно опускаются на мягкие бёдра мальчишки и пересаживают на свои колени. Юнги грудью прижимается к чужому торсу, а пальцами зарывается в вороные волосы. «Осмелел» — проносится в голове сразу у двоих, но ни этиология, ни последствия их сейчас не волнуют, только момент, воспламенившаяся страсть и любовь, которой нет предела. Кортес сильнее и напористее прижимает к себе Мендеса, поглаживая его спину разгорячёнными ладонями и ни на секунду не прекращая терзать его губы подобно остервенелому зверю. А Чонгук действительно зверь и сейчас эта мысль резко бьёт ему в голову, загораясь красной предупредительной лампочкой. — Mi Сorazon, если мы сейчас не остановимся, то мне будет очень сложно себя сдержать, — с громким чмоком прерывает поцелуй Чонгук. — Я не могу за себя ручаться. Я дикий. — А если я не хочу останавливаться? — словно бесёнок заглядывает в глаза Юнги в поисках прежних чудищ, но не находит их. В тех самых, когда-то до смерти тёмных антрацитовых глазах, служащих домом для вурдалаков и демонов, уже нет места мраку и скорби, подвалам и чёрным занавескам. Кортес нашёл своё успокоение и наконец отворил ставни, теперь в его озёрах души можно увидеть лишь доброго барса, уютно спящего у водной глади. — Я доверяю тебе, родной. Я хочу, чтобы это произошло сегодня и только с тобой. Я хочу быть твоим. Целиком и полностью, — и улыбается. Говорит такие пошлые вещи, но улыбается так невинно и искренне, что не поверить просто невозможно, не согласиться тоже. Юнги морально вырос, перестал быть забитым отшельником, скитающимся от алтаря до дома, где являлся мальчиком для битья. Перестал молчать и опускать голову, перестал жить не своей жизнью и строить из себя холодного набожного аскета. Юнги — милейшей души котёнок, которого не приласкали, не облюбовали и не пожалели в своё время. Чонгук подобрал, прижал к себе и очистил от грязи прошлого, подарил зеркало и научил им пользоваться. Он наблюдал столько метаморфоз Мендеса, что даже не задумался, что держит двустороннее зеркало. Чонгук повзрослел, отказался от патетичности и комплекса Бога, увидел в людях людей, научился милосердию и правде, поцеловал руку справедливости, сменил время ночи на время рассвета, и пусть до этого момента он не замечал сколько ступеней наверх перепрыгнул, сейчас он понимает — оно того стоило, он его стоит. — Я подготовлен, — шепчет Юнги, мгновенно заливаясь краской и отводя взгляд. Чонгук округляет и без того большие глаза и давится воздухом, — Вот от тебя я такого не ожидал, котёнок. — Ты слишком цветочного мнения обо мне, — и оказывается не прав, потому что он и в самом деле цветочек и такую эротичную фразу сказать ему было невероятно сложно. — Франческо-жук, я уверен, что это он тебя обучил, — ухмыляется Кортес, в конец распуская руки, — я безумно рад этому моменту, — потихоньку пробирается под домашние шорты. — Спасибо, Mi Corazon, — вновь утягивает в глубокий поцелуй, параллельно медленно оттягивая ненужную ткань. Юнги размывает последние штрихи волнения и снимает с себя недавно надетую футболку, отбрасывая в сторону. Перед Чонгуком открывается бледная худая грудь с острыми ключицами, чёткими рёбрами и тонкой талией. Мужчина с восхищённым вздохом проходится пальцами по всему телу, изучая тонкие изгибы и трогательные впадинки, перемещая руки на талию, а после резко меняет их местами, дьявольски улыбаясь и нависая сверху. — Так правильно выглядишь здесь, котёнок, — вновь опускается к животу и целует его, ведя губами выше, — на своём месте, — вновь поднимает уже совсем возбуждённым взгляд, — подо мной. У Юнги сбивается дыхание от такого Чонгука. Внизу живота призывно стягивает и разливается истомой, — Боже мой… — Никакого Бога, только Дьявол, и это ты, — доходит поцелуями до шеи, на что мальчишка вздрагивает и впервые в жизни стонет от бегающих мурашек. Шея у него — особо эрогенная зона и Кортес это чётко прознал, играя с его удовольствием. — Почему я Дьявол? — на выдохе спрашивает придавленный мальчишка. — Потому что ты переворачиваешь жизни людей, меняешь их до неузнаваемости, но даже будучи Властелином Ада, оставаясь преданным своей вере, ты просишь милостыню — любовь, которую люди отдают только если сами этого хотят, — ощутимо прикусывает недалеко от уха, получая болезненный стон. Юнги хочет стянуть с чужих бёдер полотенце, тянется одной рукой к нему, но мужчина тотчас хватает запястье и приковывает его своим к изголовью кровати, туда же отправляется и второе запястье мальчишки, а сам Чонгук свободной рукой тянется к прикроватной тумбе, в которой давно нашёл заначку Франческо в виде презервативов и смазки. — Я могу их снять? — указывает взглядом на шорты Мендеса Кортес, получая одобрительный кивок. Снимает достаточно быстро, вместе с нижним бельём, чтобы Юнги не стеснялся и не метался. Смекнув, что к чему, мальчишка сам робко разводит ноги, совсем слегка, но Чонгуку этого мало. Он рывком и беспардонно раздвигает их шире, под себя и, не сдержавшись и пару раз поцеловав внутреннюю поверхность бедра, оглядывает своё сокровище. — Какой же ты красивый, котёнок, — с восторгом и обожанием разглядывает юное девственное тело, — мне с тобой очень повезло, родной, я люблю тебя и не сделаю больно. — Я тоже люблю тебя, — скулит мальчишка когда мокрый от смазки палец касается его нового эрогенного места. Это покруче шеи, каждая ласка так сладко отзывается внизу живота, а стоит Чонгуку проникнуть чуть глубже, так Юнги громче скулит от неизвестных ранее чувств. Кортес его жалеет как может, нежно растирает маленькую мягкую дырочку, считывает все эмоции любимого и идёт дальше. Мендес хватает и прижимается к подушке, чтобы хоть как-то глушить все стоны, когда палец мужчины вовсю разрабатывает его изнутри, готовит к первому разу. Самому Кортесу это занятие доставляет не меньшее удовлетворение. Он наконец-то дорвался до желанного тела и насладится им сполна, ещё ни разу не прикоснувшись к себе. — Это просто… невероятно! — выбивается из Юнги очередной поток скулежа когда Кортес уже двумя пальцами конкретно имеет его, ввинчивая их по самые костяшки. — А ты, оказывается, извращенец, Чонгук, — выдаёт мальчишка, замечая с каким энтузиазмом и огнём в глазах всё это действо проворачивает возлюбленный. — Да, но только когда это касается тебя. Кортес мучает его ещё относительно недолго перед тем как оголиться полностью. Юнги только заметно удивляется когда впервые видит половой орган мужчины. По сравнению с его членом этот просто гигантский. — Ч…Чонгук, — подрагивает от внезапно накатившего смущения мальчишка, — он в меня… не влезет. Кортес только сильнее ухмыляется, подтягивая Юнги за ноги ближе к себе и вновь наклоняется к лицу за поцелуем, не скрывая глупую улыбку, — Не бойся, котёнок, всё будет хорошо. Мужчина закидывает стройные ноги себе на плечи, снова нависает над объектом желаний и, не разрывая зрительный контакт, медленно входит. Юнги смотрит с такой надеждой своими котёночными глазами, с такой любовью и доверием, что Чонгук не даёт себе права причинить ему вред. Он позволяет едва дышащему Мендесу привыкнуть и, равномерно набирая темп, двигается. Ему самому в нём сначала было узко и больновато, но сейчас эйфория набирает силу, расходится по всему телу, требуя большего. Спустя недолгое время Чонгук в полную силу берёт своё, крутит им так как захочет, то посадит сверху, то поставит на колени и войдёт сзади сразу в быстром темпе. Юнги заходится в стонах и мольбах, получая высшее удовольствие. Ему никогда не было так хорошо и это чувство он делит с возлюбленным на двоих. Он просит сильнее и быстрее и почти кричит в ту же подушку, когда Кортес это даёт. Чонгук его откровенно дерёт, терзает и наслаждается этой податливостью и предагонией. За эту ночь Юнги узнаёт о мужчине много нового. Если в обычных вещах он обходителен и нежен, то в вопросах соития он ненасытен и дико возбуждён. Они бы давно легли спать после первого раза если бы Чонгук не уломал мальчишку ещё на два раза. Спустя полгода Юнги впервые выступит на своём дебютном спектакле, получив бурные овации от зала и своей семьи. Чонгук выследит Клауса и накажет за совершённое, собьёт большое количество картелей и группировок, продвигая свой вперёд, а после получит безграничную власть в Латинской Америке и частично в Европе, строя планы на будущее. Хосок и Андрес будут там же, значительно увеличив свои доходы и власть. Франческо вернёт к жизни оружейную лавку родителей, приставив туда другого человека, а сам прославится в Европе своей уникальной музыкой. Тэхён полностью восстановится и станет первым и главным матадором во всём мире, написав книгу о своей профессии. Книгу напишет и Юнги, только не о профессии, а о своём пути, добавив в название оксюморон. Перед Фредерикой Мендес извинятся собственные родители, а на её пути встретится достойный мужчина, оберегающий её от трудностей жизни. Диас станет ещё пузатее. Луиза останется вместе с сыном, получившим серьёзное повышение в поварском деле. Они все станут счастливы. По вечерам в доме Юнги и Чонгука Кортесов собирается вся семья. «Потом всё закружилось как хоровод. Голоса, громкий смех, изысканные блюда, домашняя выпечка, уморительные истории, прогулки по ночному Эльзасу, наслаждение компанией друг друга, желание жить и вечная любовь.» — разносится по кухне в тихом чтиве. Юнги, всё ещё мальчишка, но уже Кортес каждый раз принимается читать новую главу из его книги, для Чонгука, для Мендесов, для Янковски и Луизы с Иусефом. И так ясно, так спокойно в этот час в доме. Дом. Родной дом. Исток жизни. Крепость души. Пока стоит он прочно на земле — и ты выстоишь.