Дьявол, просящий милостыню

— Франческо, мы это уже обсуждали. Жизнь слишком серьёзна, чтобы посвятить её музыке, — отец напряжённо сидит в кресле, руки крепко сцеплены в замок, брови насуплены, а глубокие глаза, обрамлённые кварцевой оправой очков яростно блещут. Месье Кантара крайне трудно вывести из себя, но сын старается. На протяжении полугода каждый вечер остро встаёт вопрос о будущем сына. Франческо убеждён в том, что работа должна быть, в первую очередь, в радость. Он с раннего детства влюблён в музыку и не особо заметил момент когда она стала смыслом его жизни. Отец настаивает продолжить его дело — стать оружейником. На все доводы сына и разговоры о том, что на музыке можно тоже неплохо зарабатывать следовал безапелляционный отказ. — Да просто дай мне попробовать! — Франческо уже рассердился не на шутку, его дико трясёт от этого разговора, потому что с каждым категоричным словом вера в любимое дело в его сердце угасает. Он очень любит свою семью и каким бы он ни был бунтарём — он последует их завету. — Нет, не дам! — наотмашь бьёт кулаком по столу мужчина, дойдя до точки кипения. — Ни при каких обстоятельствах я не позволю тебе жить жизнью бедного вшивого музыканта! Не таким я тебя воспитывал! — А каким воспитывал? Удобным? — повышает голос сын. Его этот абсурд откровенно злит. Будто бы все музыканты мира голодные, холодные и на ладан дышат. — Ты так трясёшься за эту свою лавочку, что у меня складывается ощущение, что это оружие тебе дороже меня! — Создавать и совершенствовать оружие — дело моей жизни! — оскорбившись словами Франческо выпаливает отец и резко встаёт с кресла, сдерживая порывы задать младшему трёпку. — Это моё дело. Дело твоей матери. И твоё. Ты не шут гороховый! Ты Кантар! Франческо не выдерживает этого накала и первые слёзы горькой обиды скатываются по щекам, но он продолжает, — Ты всю жизнь меня дрессировал, чтобы я собирал с нуля кольты, разбуженный посреди ночи. Когда мне было всего пять ты дал мне травмат, чтобы я учился его держать, а вместо того, чтобы спать с мягкими игрушками как все нормальные дети я отрубался в обнимку с шомполом! Разве это детство? — плачет сильно, непрерывно, глотая слова и огорчения, ловя воспоминания из детства. — Ты должен быть благодарным, ведь я вырастил солдата, а не слабака! — рявкает отец, с силой отвешивая пощёчину обескураженному сыну. Последние капли слетают вниз от удара вместо с самим Франческо. Парень приникает к полу, разбито пялясь на резной паркет. Не произносит ни слова, только тяжёлое дыхание выдаёт, что он живой. Отец смотрит с безжалостностью и суровостью, он никогда не ошибался и не сделал этого и сейчас. — Лучше пойти работать шлюхой, чем стать таким как ты, — краснея до кончиков ушей молвит младший Кантар. — Ты — неблагодарная дрянь, и это последнее твоё желание, которое я исполню, — цедит сквозь зубы отец. Он не обманул, но ошибся. Это действительно было последнее, что он сделал для сына, но это не было его желанием. В тот же вечер Франческо почти выкинули из дома с маленькой котомкой вещей изучать неизвестность. Он должен был пробыть там не больше недели, но буквально в самый последний день перед возвращением Амори и Ванесса Кантар погибли тогда ещё непонятной смертью. Несведущим оказался и последний из их крохотного рода, видевший родителей в последний раз в день ссоры и узнавший об их гибели только через три месяца из новостей на стащенном у дежурного телефоне. Последующие три дня парень ночевал на холодном балконе, чтобы никто не видел его стенаний.

***

Юнги уже два часа сидит в своей новой темнице и ждёт судного часа. Первое, что он увидел ранее, выволоченный наружу — это деревянный монастырь. Его грубо тащили по земле, а он и пошевелиться толком не мог, ведь в плену уже вторые сутки не ел, как Чонгук его учил. Он рассказывал о правилах безопасности на самые разные случаи и свято верил, что эти советы никогда не пригодятся. Потом Мендес опомнился и что есть духу стал цепляться за землю, пытаясь затормозить движение босыми ногами по мерзлой земле, пока не окрасил хрупкие ступни в красный цвет. Разговаривать с ним никто не стал, слушать тоже. Только закинули в какой-то подвал и от всей души огрели по голове, клятвенно ругаясь. А дальше темнота: кого-то пугающая, кого-то убаюкивающая. Юнги с ней уже знаком, она подарила ему равновесие и зализала самые безнадёжные раны. Раньше он мечтал поскорее расстаться с ней, но сейчас… сейчас мальчишка уверен, что по ту сторону царит самая настоящая тьма и неважно, что там горит солнце и сияют звёзды. Чонгука на той стороне нет. А здесь есть. Неуловимое, неощутимое физически воспоминание, подсвеченное ореолом любви и преданности, родной лик, настоящий член семьи, вечная любовь. Как бы он не хотел — темнота рассасывается, спадает мутная дымка и приходит отрезвляющая ясность, страшно болезненная. Юнги просыпается в какой-то полутьме, со звоном в ушах и жуткой болью в голове. Он пару секунд ёрзает и едва не срывается на визг когда по рукам пробегает жирная серая крыса. С трудом встав на негнущиеся ноги, Мендес с опаской озирается вокруг. Темно, сыро, зябко и пыльно, только из крохотного окошка в углу просачивается кроткий белый луч. Очень хочется плакать, нет, не плакать — осесть на мерзкий пол и зареветь в голос как беспомощное обиженное дитя, закричать от боли и мучений, позвать на помощь и получить её от него. Юнги всегда ценил моменты, проведённые вместе с семьёй, но почему-то потеряв её, чувствует, что недостаточно ценил. Сколько бы он отдал за то, чтобы вернуться домой? Наверное, всё. Кроме веры в Бога. Она единственная, кто поможет ему выжить. За железной дверью слышатся шаги. Замочный механизм раскрывается, а вслед за открывшейся дверью является круглолицый мужчина в рясе, с мерзкой козлиной бородкой и глазами на выкате. Осматривая пленника он противно хмыкает и без слов указывает рукой на выход, а Юнги не понимает радоваться ему или насторожиться. С одной стороны, не выходить из комнаты равносильно тому, что его не тронут, а с другой — он своё уже отсидел. Хмурый послушник ведёт его по наименее людным коридорам, но даже особо не встречая людей до Юнги доходит, что все они говорят на совсем непонятном ему языке. Дойдя до какой-то потайной комнатки священник толкает мальчишку туда, кидая вслед какое-то тряпьё и полотенце. Поломав минуту голову мужчина смотрит на растерявшегося Мендеса и выдаёт набор знакомых ему слов на китайском и японском, но приметив, что пленник не понимает, злится и тычет пальцем в значок душа. Юнги тушуется, этот странный послушник смотрит на него в упор как на диковинку и будто бы не собирается уходить, а помыться хотелось бы. Прижав к себе полученный свёрток он вежливо просит уйти сначала на испанском, а после на английском, получая раздражённую реплику от закрывающего за собой дверь послушника а-ля «заебал». «Такой странный» — думает про себя Мендес, устало стягивая с тела вещи. Из-за стресса и голодовки он ещё больше схуднул, теперь его примут за тринадцатилетку. Душ стал первым приятным событием за эти дни. Мальчишка привёл себя в полный порядок и надел свободные льняные штаны и такую же рубаху будто с чужого плеча. Выйдя за дверь, он вновь увидел знакомого послушника, скучно зевающего в ожидании. Приметив посвежевшего пленника, он снова буркнул что-то на непонятном и, схватив мальчишку под локоть, повёл дальше. Следующая остановка была на втором этаже, у резной двери, от которой несло дичайшим страхом и болью. Дополнил гнетущую атмосферу звонкий удар хлыста и последующий не очень громкий, но крайне сломанный крик. Затем последовала ещё троица тяжёлых ударов, но стенания становились всё тише и тише, пока не сошли на нет, а через минуту из-за двери едва ли не пулей выскочил совсем юный парнишка, явно моложе Юнги. И тогда Мендес понял, что в этом месте ему спуску не дадут и лучше бы он желал сидеть в глухом подвале. Священник кратко стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, толкает её вперёд вместе с Юнги, падающим на руки от неожиданного толчка в спину. В ранее неизвестной комнате не особо светло, но тепло и пахнет сушёной рыбой и хмелем. Ближе к окну с затворенными жалюзи стоит средненький по качеству деревянный стол с жирным и вечно потирающим несуразный нос священником во главе. Свернув грязную газетёнку с остатками чешуи и костяшками рыбы, он, мерзенько прищурившись своими маленькими глазками, сканирует нового пацана с головы до пяти и что-то говорит на местном непонятном языке. Мендеса от этого вызывающего сального взгляда не по себе. Есть что-то общее между этим кабаном и его отцом, что-то ужасно грязное и кровавое, только в отличие от первого, Улисес не скрывал своих намерений и был достаточно предсказуем. Вдруг круглолицый надзиратель достаёт из-за пазухи какое-то письмо, явно приватное, и передаёт мужчине. Тот, шмыгнув и подвигав гадкими усами, распечатывает послание и пару минут внимательно читает. Юнги просто ужасно неловко и жутко страшно. С каждым минующим предложением священник всё сильнее хмурит брови и напрягает мышцы лица. Под конец письма его лицо становится багровым и дико злым. Гаркнув что-то на своём, он резко поднимается с места, а после перегнувшись через стол, хватает мальчишку за ворот молочной рубахи, пристально рассматривая. Мендес даже не представляет содержимое письма и знать особо не желает, потому что такой ненависти к себе он ещё не видел. Мужчина сжимает ладонью юношеский подбородок, вертя чужое лицо как ему вздумается, будто узнавая что Юнги за зверь такой. Ещё раз шмыгнув носом, он отбрасывает Мендеса, приказывая увести. Круглолицый без колебаний подхватывает за локоть испуганное тело и уводит прочь. Так и не поняв что это было, мальчишка просто плетётся вслед за ведущей его, плотно и болезненно сомкнутой вокруг его запястья рукой. Сменяется комната за комнатой в, казалось бы, таком небольшом монастыре, только конечная остановка оказывается на улице, где по климату мальчишка окончательно понимает, что находится уже даже близко не во Франции. Круглолицый передаёт пленника главному труднику, не обмолвившемуся ни с кем ни словом и возвращается в дом. Юнги в целом приметил, что здесь никто ни с кем не общается, люди словно роботы, смех и улыбки у которых под строжайшим запретом. Последующие несколько часов его только и делают, что гоняют по разным видам работ. Он носил воду из колодца, взбивал масло, окучивал огород и собирал яблоки, хотя перед этим и крошки не съел! Перед самым обедом Мендеса послали собирать яйца в курятнике вместе с двумя девчонками под непонятный шёпот остальных. Все присутствующие весь день будто коршуны постоянно пытались его задеть, толкнуть или ущипнуть. Видимо их смущала яркая азиатская внешность и хрупкое телосложение. Он просто мечтал дожить до обеда, но без сюрпризов не обошлось. Последняя девушка, выходившая из курятника, поскользнулась на грязи, оставшейся после дождя, и с громким отзвуком хлопнулась на землю, опрокинув половину корзинки себе на голову. Поднялся дикий шум, все так и рвались увидеть прокажённую, который точно придумают какое-нибудь жутко страшное и извращённое наказание, они совершенно не стеснялись тыкать на испачканную и испуганную потерпевшую, кричать о грехе и звать местный комиссариат. Один лишь Юнги тотчас сорвался на помощь. Аккуратно сняв с волос разбитые скорлупки и не побоявшись стать соучастником, он помог ей встать и на английском спросил не ушиблась ли она, затем выкинул весь мусор и собрал в корзинку уцелевшие яйца. Толпа гудела, на зов пришёл старший трудник, видимо, единственный разговаривающий на английском в этой богадельне. — Лора, что ты сделала? — без эмоций спросил старший, оглядев ситуацию. Юнги вступился. — Простите, эта девушка несла яйца, но поскользнулась и уронила их. Часть из них разбилась, но Лора сделала это не со зла. Прошу, не наказывайте её. Трудник напряжённо молчит. Позади слышатся голоса таких же трудников: — Она греховна! Давайте закидаем её камнями, приговаривая, что это яйца? Давайте! Несите камни. Старший трудник показывает останавливающий жест, видя, что новенький мальчишка явно хочет высказаться, — Говори. — Она всего лишь нечаянно уронила пару яиц! Здесь огромный курятник, это потеря не стоит её мук! Если вы так хотите закидать её камнями, то пусть первым бросит тот, кто никогда не ошибался! Трудник переводит всё, что сказал Мендес и толпе будто бы становится совестно. Все потупляют взгляд, а затем и вовсе расходятся по своим делам. — Я не расскажу об этом происшествии, потому что согласен с этим юношей, — тихо проговаривает старший и очень коротко улыбается. У Юнги аж дыхание замирает, всё-таки есть в этом гнилом месте свой луч света. Трудник уходит и они с девушкой остаются вдвоём. — Спасибо тебе, — робко говорит она и поднимает лучистый ясный взгляд. — Меня зовут Лора, — и улыбается так ярко, так солнечно, кажется, что от такого света эта мрачная обитель должна посыпаться. На вид девушке не больше семнадцати, у неё огненно-рыжие волосы и тёплые карие глаза, будто из сказки вышла. — Меня зовут Юнги, — улыбается в ответ Мендес, протягивая руку. — Рад познакомиться. Они вместе идут на обед и по дороге рассказывает о том, кто они и как оказались здесь. Мендес узнаёт о том, что находится в Бельгии, а разговаривают все на нидерландском. Оказывается, Лора до монастыря жила с бабушкой, родители у неё пару месяцев назад погибли, а у бабушки на фоне стресса обострилась деменция, чем воспользовались дальние и единственные родственники девушки, положившие глаз на наследство. Они подделали бумаги, довели бабушку до полного беспамятства, а Лору сослали сюда, чтобы никто не узнал о том, что она жива и имеет первостепенное право на этот дом. Юнги тезисно рассказал свою историю, в которую девушка изначально не поверила, мол не бывает такого, а после вспомнила, что и люди в их месте появляются совсем не как этот незнакомец и с открытым ртом слушала продолжение. Время обеда. Два стола. За одним восседают священники, не обделённые явствами и закусками. Другой стол занят челядью, то есть остальными. На их столе не встретишь мясо, обилие овощей и фруктов, не найдёшь также вина и сыра, зато имеется постный несолёный суп, огурец и кислое яблоко на каждого. Перед едой ожидаемо произносится молитва, а после звучит колокольчик, дающий добро на приём пищи. В самом начале читают древние тексты на латыни, причём читает не тот, кто лучше это делает, а тот, кто быстрее. Для галочки в Раю. Обедают ровно до того момента, пока первый стол не наестся. Второй стул слушать не принято и унизительно. После обеда снова работа, но в меньшем объёме и плавно перетекающая в свободно-несвободное время, где детвора читает в библиотеке религиозные книги или изображает бурную деятельность. Трудники в этот момент играют в азартные игры, а старшие чины словно специально запираются в комнатах и никто никогда не знает чем они заняты. Все живущие в монастыре делятся на три группы. В самом конце пищевой цепочки числятся высшие чины — батюшки, матушки, дьяконы. В серединке притёрлись услужники — те, кто никогда не мешаются под ногами, но прибегают в ту же секунду как их позовут. К ним относятся послушники, трудники и младшие священники. Они же составляют самый многочисленный класс. Меньше всего отщепенцев — низина классового неравенства этого захолустья, к которым относятся добровольно сданные нелюбимые родителями дети, круглые сироты и такие пленники как Юнги. Так мало их, как минимум, потому что ни один здравомыслящий человек отправит своё детище в этот ад, как максимум, потому что не выживают. Если за тех, у кого ещё есть родственники слегка трясутся, чтобы были живы, то за сирот совершенно не волнуются. Всё равно их искать не станут. Втихую от всех Лора проводит Юнги по своим тайным ходам. «Обогнув коридор, пройдя сквозь арку и ровно напротив огромного цветка ты попадёшь в моё укромное место». И сейчас они огибают коридор, минуют арку и вот он тот самый крупный цветок на полу, а напротив небольшая невзрачная деревянная дверца. Оглянувшись по сторонам, девушка тихонько отпирает её, заползая внутрь. Мендес следует за ней. Это Богом забытый чулан, который никто не навещает из-за тесноты и неудобства. В нём пыльно, но тепло, весь хлам Лора по частям перенесла в другие кладовые и навела там немного чистоты. Они садятся на пол, прислушиваясь к тишине по ту сторону и начинают разговор. — Я уже жил такой жизнью, я привыкну и мы станем поддержкой друг другу. — Ты хочешь сделать как раньше, попытаться приспособиться, это облегчит всем жизнь, но не сделает её счастливее. Ты должен понять, что как раньше уже не будет, Юнги, — на секунду в глазах собеседницы мелькает проблеск надежды. — Я вижу, что ты напуган, даже когда ты храбрился и вступился за меня твои глаза тебя выдали и я хочу сказать честно — ты правильно боишься этого места, здесь небезопасно. Мендес всё прекрасно понимает, складывается последний паззл этой истории. — Но ещё я хочу сказать о том, что даже когда станет слишком темно — тебе помогут звёзды, — как только последнее её слово растворяется в воздухе девушка, всё это время держащая руку на верёвке-выключателе, дергает её вниз и свет гаснет. В кромешной тьме Юнги чувствуют как его мягко приподнимают за подбородок, подводя к потолку. И не зря. Сверху, с этого низенького потолка на него неярко, но светят люминесцентные звёзды. Мендес многое видел в своей жизни, но почему-то именно это зрелище на краю неизведанной земли заставляет его бабочки в животе и веру в счастливые дни подниматься. Казалось бы, это всего лишь искусственные звёзды, но какой сакральный смысл они несут в этом гиблом заведении. — Лора, откуда? — удивлённо шепчет парень. — Я успела прихватить их с собой перед тем как меня привезли сюда, — в голове девушки сапсаном проносится тот злополучный день, на глазах выступают слёзы, — Ночью нас на улицу не выпускают, проблемы наживать здесь себе дороже, а посмотреть на звёзды хочется, — чувства преодолевают свой предел и Лора уже натурально плачет. Впервые за столько времени она позволила себе эту вольность. — Мне очень жаль, что так вышло. Я тебе обещаю, мы выберемся, — Мендес обнимает подругу и придумывает план. Когда Юнги думает, что хуже уже не будет — судьба показывает, что будет. Ложатся спать все глубокой ночью, в кельях, где стабильно по восемь человек. Трудники и дети спят в ночных рубахах, в отличие от послушников, которые обязаны всегда быть в скромной тёмной форме на случай если понадобится помощь посреди ночи. Мальчишке не повезло. Ему досталась кровать, стоящая ближе всего к выходу, а это значило, что любой шум из коридоров или от мимо проходящих людей будет слышать, прежде всего, он. Соседи, правда, достались такие же как и он — брошенные дети, с тёмными синяками под глазами, замученным видом и очень тихие. Юнги кошмарит эта тишина, ведь некоторым из пленников исполнилось лишь семь, они должны быть шебутными и активными, а их ломают изо дня в день. Глядя на них он невольно задумывается: «а страдал ли я всё это время?». Ведь он совсем недавно ещё был самым счастливым человеком на свете, а эти дети смутно помнят, что такое игры и сказки, сладкие яблоки и общение с родными. Первая ночь тоже не задалась. Он ворочался как уж на сковородке и, несмотря на то, что чувствовал запредельную усталость, всё равно не мог уснуть. Навязчивые мысли так и лезли в голову, переполняли её, намертво прибивая к подушке, но не позволяли отключиться. Наивный мальчишка. Он думал, что во сне найдёт избавление. Юнги выходит из своей школы, на выходе из которой его встречает… Чонгук! Он так рад снова его увидеть, хочет ринуться к нему и обнять со всей силы, но почему-то тело не слушается и как будто нарочно замедляет ход. У Чонгука в руках букет пышных роз, мальчишке так и не терпится его получить и поблагодарить поцелуем, вот только… рука не слушается его и швыряет едва подаренные цветы на землю. Мендес вскрикивает от неожиданности, теперь кажется, что он в режиме наблюдателя, потому что тело говорит явно не то, о чём он думает. — Зачем ты пришёл? — гневается тело. — Юнги, что случилось? Я пришёл за тобой, — в глазах Кортеса неописуемая паника, он пытается обнять любимого, но тот лишь отталкивает. Настоящий Юнги кричит от ужаса, но его никто не слышит. — Я тебе чётко дал понять, что взаимности не было и никогда не будет. Ты всё это время унижал меня и говорил гадости, а теперь через общих знакомых я узнаю, что это всё время были знаки внимания! — повышает тон двойник. — Ты растоптал меня и моё счастье, ты забрал у меня любовь к себе! Я ненавижу тебя. Тело уходит прочь, не оглядываясь, а реальный Мендес не понимает что происходит, он не осознаёт, что это вообще сон. — Пожалуйста, я прошу тебя, вернись к нему! — ревёт всю дорогу Юнги, находясь внутри, но ему становится всё яснее и яснее, что никто не может услышать душу. Пока в один момент копия не останавливается, на пару секунд замирая. Мальчишка догадывается, что их сейчас настигло одинаковое чувство боли, безысходности и сожаления. Тело бежит обратно, но вновь замирает, устремив взгляд на уже мёртвого лежащего на автомобильной дороге Чонгука. Ебучий колокольчик. Юнги по-солдатски вскакивает с постели, услышав наводящий тревогу знакомый колокольчик, оповещающий о начале дня. Подъём в 5:30, в воскресенье. Сущий Ад. Позже Лора рассказала, что последний день недели у них именуется греховным днём.. Именно в это время созывают всех сирот и разбирают их накопившиеся за неделю грехи, а после наказывают согласно им. На прошлой неделе детей, съевших в саду во время работы яблоко посадили всей гурьбой в сундук с крапивой на дне и закрыли в нём на несколько часов. Наказанные едва не дрались, чтобы первыми сесть в сундук поближе к единственной щёлке на боковой стороне. Тот, кто успевал попасть к ней был победителем в этой ситуации, потому что имел хоть каплю свежего воздуха, пока остальные синели от гипоксии. И если бы Мендес не увидел это действо своими глазами, то никогда не поверил бы. В небольшой сундук с первого взгляда могло поместиться только два человека, но впихивали и пять, и семь. Матушки с особой яростью заталкивали туда детей, приговария: «вы даже не представляете как я за это исповедаюсь». Тех, кого поймали на блуде и разврате ставили коленями на горох или сажали на кактус. Особо страшных «грешников» закрывали в тёмном страшном чулане. И прямо перед закрытием одного из таких, мальчишка заметил небольшую верёвочку, подвязанную к штанам. — Те, кто подвергаются особо страшным наказаниям всегда имеют при себе верёвку. С каждым таким наказанием на ней завязывается узел. И я не видела, что происходило с теми, у кого узлов было больше пяти, они просто не возвращались. Каждый раз они вязали эти чёртовы узлы на этой чёртовой верёвке, определённо зная, что в любой момент она может оборваться, — шепчет на ухо пояснения Лора. — У тебя есть эта верёвка? — боязно спрашивает Юнги, но девушка отрицательно машет головой. Мальчишка выдыхает с облегчением, но дыхание вновь спирает, когда эту нить судьбы протягивают ему. Мендес поднимает абсолютно обескураженный взгляд и спрашивает почему. — Сам факт, как ты сюда попал предшествует тяжёлое наказание, — отвечает ему на английском какой-то незнакомый послушник. — Посадят тебя, неприкаянного, на чёрный чердак с чёртиками. Веришь в призраков? — Нет, — тяжело сглатывает мальчишка. — После этого чердака поверишь, никто без седых волос не выходил, — усмехается священник, завязывая на судьбоносной верёвке один узелок. — Иди вперёд. Грубые руки подталкивают тревожного Мендеса с деревянной лестнице, ведущей на злополучный чердак. Его правда заталкивают туда и закрывают, там действительно леденящая кровь атмосфера и жуткие звуки на пару с тенями и крысами. Света там нет ни искусственного, ни естественного, сплошной мрак и куча пыли. Только привыкнув к черноте Юнги видит висящие лохмотья на обкусанных термитами полках, пугающих древних зеркалах и сундуках. Испугавшись собственного отражения, мальчишка пополз в противоположную сторону, но спиной наткнулся на что-то тяжёлое и поняв, что через секунду оно рухнет на него, мгновенно уклонился. Хотелось закричать от ужаса когда он понял, что это. Целая стена была заставлена разного размера гробами от деревянных до цинковых. Среди стандартных мальчишка увидел даже парочку для самых маленьких детей. Воистину чудовищное место. Из-за углов было слышно чьё-то царапанье и клацанье когтями, снизу доносились визги и крики боли, всё это было слишком, давило неподъёмным камнем на голову. Юнги упал на пол и беззвучно зарыдал. Не это он представлял в своей некогда прекрасной жизни. А эти дети. Их жалко безмерно. Покинутые родителями, брошенные на растерзание судьбой и этими монстрами, никем не вспоминаемые, хуже мертвецов. Это не жизнь, это страдание, нескончаемое и неисчерпаемое. По ногам бегают мурашки, отовсюду фантомное ощущение прикосновений и укусов. Юнги сходит с ума во второй раз в своей жизни, но теперь не даёт сойти с дистанции до конца. Он выплачется, мысленно попросит прощения у всех, кого обидел, соберёт изорванные останки и склеит заново, потому что его смысл жизни всё ещё жив, и это не только Чонгук. Это Бог. Его обитель, член семьи, и тот, кто был с ним и в горе, и в радости. Мальчишка не винит Всевышнего в том, что он не уберёг его от этих страданий, потому что понимает, что Ад на земле создавали, создают и будут создавать люди, а не Он. Бог подарил им душу и тело и всегда был рядом, вселял надежду. И сейчас вселил. — Спасибо. Спасибо. Спасибо, — шепчет благодарность Святой Троице. — Я вырвусь и помогу другим. За оставшееся время наказания он полностью переменил весь план и рассказал его Лоре, полностью одобрившей его. Весь день они под видом работы следят за старшими и выискивают момент, чтобы выкрасть у них одну вещь. Юнги делает это тихо и незаметно, а вот девушка едва не попадает в неприятности, быстро успев спрятаться за другими машинами. Для достижения цели им необходимо ещё два предмета, которые Мендес точно видел в кабинете главного священника. Проследив, как тот плетётся к своей машине, намереваясь выехать за пределы монастыря, Юнги, якобы отлучившись в уборную, крадётся в нужную комнату, стащив у дремлющего ключника запасные ключи. Бесшумно передвигаясь, словно кошка, он обыскивает все шкафы и ящички, аккуратно приподнимает разбросанные бумаги, возвращая на место и, наконец, находит заветный предмет, но чуть не роняет его, услышав за дверью приближающиеся тяжёлые шаги. Он молниеносно ныряет под стол, задерживая дыхание. Дверь отворяется, в неё заходит привычный жирный священник. Тот пару раз оглядывается и шмыгает своим крупным сопливым носом, но, не найдя ничего подозрительного, подходит к столу и берёт забытые ключи от машины. Юнги едва не задохнулся пока не дождался ухода этой туши. Когда шаги стихают окончательно, он вылезает из своего укрытия и прихватывает перед уходом ранее примеченный запасной ебучий колокольчик. Время за полночь. Все давно спят. Кельи забиты людьми и забыты до утра. Лора и Юнги аккуратно проходят через ряды детей, будя их и прикладывая палец к губам, чтобы не поднимали шума. Благо, эти сироты давно привыкли не привлекать внимание. Они тихонечко и быстро выводят всех на улицу, выстраивая крохотными рядами. У девушки наготове уже заранее набранный номер необходимой службы. Она ждёт знак от парня, разливающего рядом с каждой комнатой одну волшебную жидкость. Когда он закончит — сразу подаст сигнал из окна первого этажа. Сигнал появляется и девушка бежит к нему. Они пожимают руки в знак отлично проделанной работы. — Я тебя очень прошу, разбуди их всех, даже монстров, в первую очередь помоги тому справедливому труднику, — Мендес вкладывает ей в руки тот самый ебучий колокольчик и смотрит аккурат в глаза, изучая прекрасный мир, отражающийся в них. — У тебя ещё есть немного времени, чтобы забрать звёзды, наклеенные на потолок в чулане. Девушка тихо и счастливо смеётся, но пара слезинок всё же стекает по щеке, — Мне больше они не нужны, милый. У меня будут настоящие. Они так и стоят посреди ночи и смотрят друг на друга, искренне улыбаясь — прощаются. — Прошу тебя, уходи сразу же. Тебе надо к Чонгуку. Обо мне не беспокойся, меня ни одной холерой не возьмёшь. Спасибо тебе за всё, мой дорогой сакральный друг. — Спасибо и тебе, моя дорогая сакральная подруга, — обнимаются в последний раз и расходятся по позициям. Лора тихо будит справедливого трудник, не понимающего, что происходит, но послушно выходящего на улицу к детям. В руках у неё лежит тот самый колокольчик, на который она смотрит пару секунд, а после выбрасывает прочь. Юнги слишком сердобольный человек, а эти гниющие черти не заслуживают жизни. Раздаётся характерный звук вспышки и друзья выбегают из здания, но на середине пути Лора резко вспоминает о запертом в наказание на чердаке ребёнке и срывается за ним. Мендес, пробежавший заметно вперёд, замечает это слишком поздно, девушка уже бросилась в зарождающееся огниво. Парень бежит вслед, но его останавливает резко обрушившаяся перед ним пламенная балка. Градус в помещении взлетает с бешеной скоростью, в глазах мутнеет от едкого дыма и дышать становится тяжелее. Юнги всюду мерещится, будто стены плавятся, но он дождётся Лору, он просто не имеет права её бросить. Скрипучая чердачная дверь обрушивается вместе с девушкой с ребёнком на руках. Она вся в саже, со страшной одышкой и отчаянным взглядом. Лора замечает в самом конце коридора парня и из последних сил бежит к нему, на ходу перекидывая ребёнка через огненный мост. Самой ей никак не выбраться и Юнги совсем не в силах ничем помочь. Он ловит измученную девочку лет шести и прижимает к себе, с большой болью и надеждой смотря на подругу. — Беги, Юнги, беги, — уже на выдохах говорит девушка. — Мне уже не спастись, но у тебя есть шансы. Беги! — кричит так истошно, так сильно, так воодушевляюще. — Я не могу бросить тебя! — удушаясь слезами кричит Мендес. — Передай всему миру, что нам не нужны посредники, чтобы общаться с Богом! Проживи эту жизнь за нас двоих! — она сильно истощена, огонь скоро доберётся и до самого парня, кислород на исходе. Юнги прижимает девочку к своей мокрой футболке, чтобы она не задохнулась от газа. — Прощай! — безнадёжно кричит он. — Прощай. — с последним выдохом отвечает она и падает навзничь, навсегда закрыв глаза. Юнги не помнит как он выбежал из дома. Не помнит заворожённых лиц тех детей и трудника. Не помнит как в тайне от всех сбежал в лес. Он не узнал, что все черти тогда так и не услышали колокольчик и сгорели заживо. Не увидел, как приехали службы, которые потушили пожар, не увидел счастливых детей, попавших домой к родителям и в хороший детский дом. И он точно не увидел приехавшего на место пожара Чонгука, бьющегося в истерике от боли и скорби. Он не узнал, что тот порывался прыгнуть в самое пекло за ним. И не узнал, что той ночью его самый любимый человек умер.