BAD FUTURE

наши тела мы могли отыскать по следам если бы мы не забыли оставить следы ©

      Когда Соня открыла глаза, свет в них не бил — лишь падала зелёная тень от кроны дерева, раскинувшейся над ней, ласковая-ласковая и бесконечно… безопасная. Просветы меж листьев были такими прозрачными, что всё равно не пропускали солнечных лучей до конца; ветер шелестел в ветвях и ронял на траву семена — и те, подхватываемые тёплым воздухом, кружились ворохом маленьких вертолётиков. Соня не то чтобы разбиралась в растениях, но… почему-то это был ясень.       Голова Сони касалась самого основания ствола — там, где выглядывали из земли крепкие корни; ей не хотелось вставать. Соне казалось, что она не встанет, даже если захочет — но к чему ей захотеть подняться, если в этом нет никакой нужды?.. Умиротворение окутывало её с головы до ног, и даже скользить взглядом с ветки на ветку с каждым мгновением становилось всё тяжелее — и бессмысленнее. Это были мир и покой.       Соня слышала, как её сердце тихо-тихо бьётся, сплетаясь с шелестом ветра.       — Представь, что тоннель, по которому крыса привыкла шнырять всю свою жизнь, сломался. Что кто-то на него наступил.       У Сони слипаются веки. Знакомый голос говорит ей о чём-то, понятном лишь отдалённо, но вокруг неё лишь мир и покой. Ощущение пространства теряется, и невесомость, похожая на чувство, когда ты почти-почти уснул — и словно куда-то падаешь, окутывает подреберье. Соня не знает, как долго она лежала здесь, но обрывистость воспоминаний лишает хронологическую линию любых последовательности и логики. Но её это не беспокоит. Кто-то, кто по мягкой траве подступает к ней всё ближе и ближе, всё ещё ей знаком. Картинно выразительный голос, тело, не отбрасывающее такой же тени, как древний высокий ясень… это слишком, слишком знакомо, но заторможенный мозг отказывается даже пытаться что-то вспомнить.       Разум говорит: нет смысла волноваться, всё в порядке.       Мимолетная мысль о необходимости сделать рывок и проявить силу воли — чтобы встать, чтобы получить хотя бы маленькое осознание… всё вокруг становится вязким, как тёплое молоко с медом. Соне кажется, что в её горле, словно бы больном, растекается молоко с медом, которое кто-то близкий делает так, как больше никто не умеет. Кто делал ей это молоко, когда она болела?.. Она вообще когда-нибудь болела?       Всё достаточно хорошо, чтобы перестать задаваться вопросами. Заснуть… Соня хочет спать. Ветер такой свежий, такой убаюкивающе-прохладный. Она бы уже уснула, если бы не пришел некто знакомо-неизвестный со странными словами в зубах.       Некто наклоняется. Его блеклая ладонь ложится на предплечье в том месте, где не достает рукав толстовки.       — Мне бы не было погоды от твоей смерти, если бы не это. Но ты что-то сделала. Ты что-то испортила.       … Соня хочет уснуть. При чем здесь смерть? Соня не понимает, как сон соотносится со смертью, но бледная рука крепко сжимает её плечо, дёргает — и заставляет подняться.       — Ты не умрёшь.        Соня открывает глаза, но те медленно погружаются в слепоту — она мягкая… мягкая, как пух или вкус молока с медом на больном горле. Соня не понимает, чего от неё хочет это… существо? Но тёплые руки бывают только у живых морфов. Она может чувствовать чужое прикосновение, но не может разглядеть его источник. Соня… Соня всё равно засыпает. Она медленно теряет чувства, и способность понимать уплывает куда-то за горизонт. Ветер становится всё холоднее и тише… семена-вертолётики опадают на коленки, как вертлявые жучки.       — До тех пор, пока не восстановишь то, что сломала.       Голос, который говорит с Соней, одновременно похож и на женский, и на мужской, и ни на один из них. Он звучит требовательно и грубо, но почему-то это лучше любой колыбельной.       Соня хочет, чтобы её потрогал кто-то конкретный, но не может сказать кто. Как его… или её? это был морф? — но какое было имя? Соне хочется найти силы на то, чтобы протянуть руку и позвать, но глаза стекленеют, и дышать с каждым мгновением кажется все более и более лишним. Не надо вдыхать так глубоко. Только мир и покой. Мир и покой не бывают шумными.       — Просыпайся.       Что-то больно вонзается в плечо, заставляя Соню резко вдохнуть: воздух жжет лёгкие, слюна во рту приобретает металлический привкус, и когда ей удается протянуть руку — по той, словно после глубокого пореза, стекает кровь. По перчатке растекается алое пятно. Веки тяжело смыкаются.       Когда они размыкаются вновь, Соня лежит на колючей сухой траве — пахнет сыростью; что-то шумит, как прессы и поршни на заводе — монотонный давящий гул. Соня глядит на руку, лишенную кровавого следа, и в уголках глаз что-то шершаво комкуется, как после долгого сна… и как после глубокого, почти наркотического, проскальзывает по горлу короткая тошнота — её удается сглотнуть едва ли не сухим ртом.       Если она что-то скажет, её голос будет звучать слишком хрипло, чтобы быть воодушевляющим.       Небо над головой грязно-серое, точно залитое мутной после акварели водой. Тяжелое, свинцовое. Преддверие бури или дурной вести.       — Доброе утро, ксерокопия, — слышится низкий, чуть подхриповатый голос. На этот раз Соня мгновенно узнает его обладателя.       Чёрно-красный ёж, вспушённый и растрёпанный, как чёрт, вразвалочку сидит на примятой траве — такой же сухой и жёлтой. По другое плечо Соня слышит, как кто-то кашляет, и в этот момент взгляд Шэдоу перемещается на него. Шэд что-то вертит в руке, но Соня с ходу не понимает, что именно.       — … ещё бы пять минут, и я бы заставил тебя делать искусственное дыхание ей! — А вот этого морфа она не знает. И не торопится даже на него с ходу смотреть.       — А то, что я этим утром зубы не почистил? — бросает Шэдоу в ответ тому почти издевательски.       — Ха-ха. Очень смешно, сейчас умру, — фыркает неизвестный. Если в голосе Шэдоу Соня всегда узнает легкую приятную хрипотцу, то этот парень хрипит, как старый туберкулёзный дед. Ей-богу, это не ему ли искусственное дыхание нужно?..       Соня хочет повернуть к нему голову, но он сам над ней нависает — взъерошенный, с каким-то голубым следом под носом и с такими огромными и невыспавшимися глазищами, что сначала его можно принять за… за что это можно принять? Еще и смотрит в душу. Пристально так, как будто Соня одним своим коротким забытьем что-то ему сделала.       Впрочем, она улыбается ему и руку, которую только-только разглядывала, отводит в сторону приветственно:       — Хей… я Соня, если что. А ты-ы-ы?.. — тянет она неловко.       Барабашка, не иначе.       — А это Сильвер. Ёбнутый какой-то, — фыркает Шэдоу. — Но забавный.       — … нравится же тебе всех оскорблять, — белый ёжик фыркает, прежде чем с некоторой неловкостью откидывается назад и плюхается на землю. После он примерно складывает руки — что удивительно, совсем без перчаток — на колени. — Рад знакомству, Соня. Я надеюсь, мы поладим.       Сильвер улыбается, хлюпает носом — и затем скоротечно его вытирает рукой. В этот момент Соня замечает, что на его запястье уже все перемазано циановой жидкостью. На кибернетические сопли не похоже, так что… ну, на кровь не похоже тоже. Да и вообще, есть в этом парне что-то… искусственное, что ли? Даже вспушённая шерсть на его теле выглядит, как поверхность плюшевой игрушки, не говоря уже о натянутости его улыбки.       — Я пытаюсь разрядить обстановку, — Шэдоу пожимает плечами и подкидывает в руке зажигалку. — Представь вот, как полыхнуть может… Сонь, если серьезно, ты в курсе, где мы?       По логике естественного течения жизни Соня должна сказать, что знает: если Соня без понятия, где они находятся и что в этом случае делать, — насколько же ситуация безнадежная? Соня — та, кто всегда понимает, что происходит, или хотя бы убедительно делает вид. У Сони помутившееся сознание, она странно-странно чувствует своё тело и отчётливо помнит странное состояние, лишь отчасти напоминавшее сон; у Сони есть какие-то воспоминания, на которые она могла бы опираться, чтобы ткнуть пальцем в небо и как всегда угадать (или почти угадать). Для неё было бы лишним начать тупить.       То есть она, конечно, действительно тупит, но показывать этого не будет.       — Думаешь, я так сразу определю? — она усмехается, присаживаясь и поправляя неловко приподнявшуюся юбку — чисто по привычке. — Не удивлюсь, если нас закинуло в прошлое… ну или в альтернативную вселенную. — Соня пожимает плечами и переводит взгляд на нового знакомого. — Может, Сильвер что-то знает?       — Ага, конечно, знает, — Шэд фыркает и на этот раз зажигалку, подкинутую в воздух в очередной раз, ловит едва не с хлопком. — Но сказать стесняется.       Сильвер неловко, даже нервно, усмехается:       — Ну… я без понятия. Это не похоже на Солеанну.       — Солеанна?..       И если бы дело было в том, что Соня знать не знает о Солеанне — но дело-то, наоборот, в том, что она прямиком оттуда, из солнечного приморского города, уютного и пёстренького, стоящего на воде. И, более того, она даже общалась с принцессой Элис — будто вот-вот сидела рядом с ней на цветущем поле и напоминала ей улыбнуться. Она оббежала город в несколько кругов, говорила с горожанами и находила почти каждого из своих друзей — или хотя бы видела мельком за отстраненным делом; судя по реакции и поведению горожан — морфы не были частью их повседневной жизни и встречались достаточно часто, чтобы их не бояться, но и достаточно редко, чтобы они всегда выделялись в массе остальных. Если бы Сильвер жил в Солеанне в то же время, в которое Соня пришла туда… разве она не знала бы о его существовании уже сейчас? Она бы, конечно, не подала виду, что заметила его, если бы он скрывался, но точно бы заметила. А если не она, то кто-то из ее друзей… разве не так?       Впрочем, этот парень выглядит довольно футуристичным. Вряд ли его что-то связывает с той Солеанной, в которой Соня спасала принцессу от недоброжелателей.       — Ты там жил? — Соня подбирает коленки к груди и поворачивается к нему, ненавязчиво улыбнувшись и столь же ненавязчиво поглядывая на него. У неё нет привычки заглядывать всем в глаза и что-то требовать. Когда не настаиваешь, рассказывают даже охотнее…       … Соня вообще всегда была девочкой, которая вызывала доверие. Даже если слабое и подсознательное — в один момент даже Шэдоу «я-вас-всех-или-троллю-или-ненавижу» Ёж стал не таким скрытным с ней. Так что растерянный мальчик из, вероятно, будущего, не кажется трудной целью.       — Не совсем. — Сильвер, тем не менее, смотрит на неё в ответ пристальным и совершенно нечитаемым взглядом. По золотистой радужке, как по глади воды после камня, как по омуту, — темные круги, гипнотические, вокруг маленьких-маленьких зрачков. — Ямаджи включает в себя то, что раньше было Солеанной. Но мне нужно было попасть в прошлое, чтобы предотвратить катастрофу…       Соня задумчиво опускает взгляд. Катастрофа… вряд ли это связано с Солярисом. Если бы тот высвободился, катастрофа произошла бы намного раньше, и никакого города на месте Солеанны быть бы уже не могло.       — Что это за катастрофа? — Соня спрашивает это, пытаясь мысленно выйти хоть на что-то. Что бы ни произошло, все они сейчас находятся в одном месте, а значит, что-то должно было их связывать.       — Это бесполезная информация, — Сильвер отмахивается. Хорошо, про это рассказывать он не хочет. — Это никак не связано с тем, что я оказался не там, где планировалось.       — Интересно как. А про катастрофы и предотвращения наш юный терминатор мне не сказал, — Шэдоу перестает мучить и подбрасывать зажигалку — даже лезет в карман рукой и шуршит там. — И про какие-то китайские забугорья, из которых он прилетел, тоже.       Сильвер отводит взгляд в сторону и поджимает когтистые пальцы на ткани штанов — те у него темные, прямо-таки под белую рубашечку. Он выглядел бы, как собравшийся в школу первоклассник, если бы ее рукава не были неряшливо закатаны, и если бы штаны не оказались чуть потертыми джинсами, заправленными в до смешного высокие сапоги. На сапогах у него красуются какие-то символы — циановый жезл с кольцом, что бы это ни значило.       Мальчишка кажется Соне симпатичным.       — Лучше бы ты сказал. Но как хочешь, — зажигалка щелкает, и бумага, загораясь, шипит. В этот момент Сильвер чуть вздергивается, оттопыривает, как перепуганный кот, длинные не по-ежиному уши назад — и во всем, кроме его глаз, не то удивление, не то возмущение просвечивает:       — … а что ты делаешь?       — Ну я же сказал — как хочешь.       Соня сидит к Шэдоу спиной, но она, кажется, уже наизусть знает, когда он посидел и повтыкал, а когда затянется.       — Щ-щ-щас, разгорится посильнее, — он чуть пыхтит, явно переборщив с разговорами с дымом во рту, — жарить тебя будем.       От двусмысленности фразы Соня, подобравшись посильнее, себе же в коленку хихикает. От чего новый знакомый так засмущался — от того же самого или от абсолютного пофигизма Сони в сторону того, торчит у нее что-то из-под юбки или нет — она не знает, но его лицо видеть надо.       — … что бы ты ни имел в виду…       — Жрать охота, говорю.       — Шэд, да не смешно уже, — отвечает ему Соня, при том, тем не менее, улыбаясь во всю пасть. — Ну а еды я тут не вижу.       Для убедительности она даже рукой прячет глаза от — воображаемого — солнца и вертит головой.       В округе так трагически мало всего, что всё это время этой пустоты было проще не замечать. Проще представить, что ты до сих пор на той самой зеленой траве, под роняющим семена ясенем; вокруг только мир, покой и ветер, способный до смерти убаюкать — но так, чтобы было не страшно. Когда Соня вертит головой, она на самом деле осматривается.       У Сильвера, такого смущенного и недовольного, за спиной седина и грязь неба — небо издает тусклый свет, и на нем нет ничего, кроме темных-темных туч; тучи недвижны — словно налипли, как вата, на мокрый картон, они хотели бы предоставить свое знамение — но способны лишь нагонять пустой жути. Под этим небом — выцветшее в блекло-жёлтый поле, поделенное надвое зловеще темной и подвижной, точно ядовитая змея, рекой; река обрывается водопадом. Соню затрагивает предчувствие, что вода уходит куда-то в омут, в бесконечный застой — Соня опускает коленки на траву, и Сильвер неловко подбирается в ответ.       Она опускает руки и чуть приподнимается. Вертит головой дальше. Сначала влево — и слева, далеко на линии горизонта, возвышаются тени построек. Их форма кажется очень-очень знакомой, пейзаж этот — словно вырван из памяти и преобразован в нечто чудовищное. Не потому чудовищное, что габаритное и зловещее, а потому, что эти железные коробки, переполненные ядом, звучат как звенящая тишь и не источают ни яда этого, ни света. Конечно, конечно… это постройки Эггмана. Он никогда не отличался постоянством, и любая база могла быть им заброшена потому, что прибежал некто сверхзвуковой и разрушил все планы, но здесь даже издалека чувствуется, что что-то не так. Какая-то горечь в горле. Доктор Эггман отключил бы все системы, прежде чем уйти. Он был гениален, но не совсем безумен — и еще он точно был здесь. Эти постройки…       — Тебе знаком этот город? — Шэдоу шумно выдыхает.       Соня кивает. Это не город. Ну, это не совсем город. Она даже знает, что впереди — примерно, но что-то мешает ей сейчас окончательно вспомнить, как называется место, где они все неизвестным образом оказались. Ну, как неизвестным. У Сони был Изумруд Хаоса, когда… не важно.       Она всматривается в разрушенную Империю Эггмана и чувствует дурное положение дел на всех уровнях. Она не должна открыто показывать это, но её… её определенно пугает увиденное. Героиня Мобиуса не может позволить себе открытого страха, не может почувствовать желание отступить.       В мёртвом пути, лежащем перед ней — далеко-далеко — есть что-то, с чем точно справится она, но что могут пережить далеко не все. Она готова прямо сейчас внезапно поверить в высшие силы и помолиться, чтобы здесь — на этой угасшей земле — оказалась только она да вот эти два придурка.       — И где мы сейчас находимся, в таком случае?       … пальмы. Тут много пальм — но это не Остров Ангелов. Пальмы виднеются там, если присмотреться, по бокам ползучей реки, их много-много на пути к умершим заводам, базам и фабрикам. Пальмы… пальмы…       Вспоминайвспоминайвспоминай, — просит себя она, а потом…       — … извини, если я тебя с мысли сбиваю, но… там кто-то идёт.       Сильвер, её перебив поднимается — Шэдоу шуршит, то ли вставая тоже, то ли просто поворачиваясь, а Соня только дёргает ухом. Она слышит обрывки разговоров. Кто бы там ни был, это разумные существа, и если они идут так открыто, то они или не враждебны, или им удастся в два счета навалять. Можно и оставить их пока что на периферии сознания, погрузившись в мысли о чем-то действительно важном. Если она вспомнит, что это за место, она ещё лучше будет знать, куда, собственно, идти.       — … только, мать твою, не это. Вы там охерели? Ладно ещё мы вляпались!..       — Я так понимаю, вы с Соней знакомы с этой кучей наро… кхм, с этими ребятами. Я прав?       — Со всеми до единого, — по голосу Шэдоу даже не поймешь, счастлив он в глубине души такому огромному пополнению или наоборот — удивлен напополам с негодованием.       Почему-то до Сони доходит именно в этот момент.       — Вы когда-нибудь слышали про Маленькую Планету? — спрашивает вдруг она, взглянув сначала на заметно занервничавшего Сильвера, а затем, повернув голову, на нервно докуривающего Шэда.       — Это та, которая с орбиты сошла и Блуждающей стала?.. — чешет затылок Сильвер.       — Какой прекрасный прогноз, — зыркает на того несколько нервно Шэдоу. — Я не слышал. Но, так понимаю, я сейчас на ней стою.       Соня потирает нос. Ухо по-прежнему подергивается, реагируя на приближающиеся шаги — шелестящие в сухой траве. Разговаривающие голоса становятся всё более отчетливыми и знакомыми; обретают форму, приближаясь, словно в тумане.       — Насчет орбиты я не знаю, — она пожимает плечами. — Не хочу никого расстраивать, но… думаю, да, это она. Я здесь была раньше.       На это уже почему-то никто ничего не отвечает. Шэдоу решает перевести тему:       — Пойдёмте, что ли, к ребятам. Может, они что-то знают.       — Пойдём, — соглашается Соня.       И встает с места, и это дается ей на удивление легко. Как бы долго она ни спала, тело не чувствует себя ни разморенным, ни усталым.       Только когда она смотрит вверх второй раз, до неё доходит, что ясень давным-давно высох. И что среди пальм ясени обычно не растут.