***
Hozier — Take Me to Church
Радость от долгожданной встречи омрачали вернувшиеся мысли. Теперь, когда Юнги вновь рядом, Хосоку хотелось проводить больше времени с ним. При этом вошедших в привычку совместных перекусов после работы стало мало. Хотелось как можно дольше растянуть эти минуты. Юнги при этом лишь подливал масла в огонь, постоянно находясь непозволительно близко. Вновь в голову лезли прошлогодние размышления о собственных чувствах. Если к зиме Хосок решил, что все же придумал свою влюбленность, то сейчас он так не считал. Щемящее сердце чувство возникало в груди каждый раз, стоило подумать о Юнги. И это не было чем-то хорошим. Все размышления сходят на нет уже к концу месяца. Все вопросы и мысли о том, что он испытывает, уходят из головы. Он не может любить Юнги, это просто невозможно, так зачем же накручивать себя этим? Возникшие ощущения не могли быть романтической любовью или хоть каким-то ее подобием. Вот только легче почему-то не становится. Вопросы уходят. Остается отрицание. Юнги посещает церковь по воскресеньям, отсиживаясь на последнем ряду, и по будням, ожидая завершения рабочего дня Хосока. Но прекращает, бросив попытки увидеться с начавшим его избегать Чоном. Священник разворачивался в противоположную сторону, стоило их взглядам встретиться. И вел себя так на протяжении недель трех, не объясняя свое поведение. Несмотря на попытки убедить себя, что ничего не чувствует, Чон все равно не мог нормально общаться с Юнги, смотреть ему в глаза, не краснея, и не думать о нем весь последующий день и вечер.BTS — UGH!
Отрицание чувств не помогало; кажется, за прошедшее время он лишь больше в них убедился. Мысли: «Почему я? Почему не кто-то другой? За что мне такое испытание? Зачем я вообще его встретил?» и подобные им то и дело всплывали в голове. А вместе с ними и гнев. Гнев на себя, на Юнги, так некстати появившегося в жизни, на Сокджина и его глупый журнал, на окружающих людей. Все большая раздражительность не укрылась от друзей, вот только никто не мог понять причины странного поведения или получить внятных объяснений. От собственных действий становилось тошно, но вечерами ноги сами несли в это подвальное здание. Очередная бутылка алкоголя, влитая в себя, путь домой на заплетающихся ногах и очередная злость на себя. Каждое утро одни и те же слова раскаяния, замаливание столь отвратного поведения и обещания прекратить, а вечером все повторяется.***
Не с первой попытки попав в замочную скважину и открыв дверь, он заходит в квартиру, не включая свет. По памяти проходит в комнату, врезавшись в стену всего раз, и слышит: — И долго это еще будет продолжаться? — упрекающий голос, столь далекий и столь знакомый, звонкий, совсем еще детский, заставляет вздрогнуть. Дрожащей рукой он нащупывает выключатель. Яркий свет режет глаза первую минуту. Стоило картинке перед глазами стабилизироваться, как бутылка выпадает из рук и с громким звоном разбивается о пол, расплескивая жидкость по ковру. Перед ним на широкой заправленной кровати сидит мальчик. Ему лет шесть, и он словно светится изнутри мягким белым светом. Черты лица, чем-то похожие на самого Хосока. Конечно, он узнает этого мальчика. Только как это возможно — увидеть родного брата, умершего в шестилетнем возрасте шестнадцать лет назад? — Пора завязывать, — бормочет он. Чего-чего, а подобного рода галлюцинаций у него еще не было. Да и вообще никаких не было. Это всего лишь выдумка, его больная фантазия. Ее стоит проигнорировать. — Да-да, братец, пора, — отвечает мальчик, не собираясь никуда исчезать. Он спрыгивает с кровати и приближается к Хосоку, всего за пару секунд изменяясь внешне и становясь старше. Стоящий теперь перед ним парень мало похож на свою детскую версию, но почему-то Чон не сомневается, что перед ним все еще его брат; возможно, так бы он выглядел, если бы не погиб. Призрак брата. Или галлюцинация. Теперь он выше Хосока на несколько сантиметров, одет в странного рода белый балахон и имеет пару белоснежных крыльев за спиной. — И что ты тут устроил? Я, значит, пашу там, в Раю, в надежде, что появится возможность спуститься на землю и повстречаться с любимым братцем, который решил пойти по пути священника, а он очень вовремя решил оборвать общение со всеми своими друзьями и запить. Боюсь узнать, что послужило причиной твоего отвратительного поведения, сын божий, — язвит он. А Хосок, успевшего протрезветь от подобной встречи, прорывает на слезы. Он опускается вниз по стене, закрывая лицо руками и захлебываясь в рыданиях. Сбито пытается оправдаться, путаясь в словах, и объяснить свой грех брату. Чонгук опускается рядом с ним, разобрав среди бормотаний истинную причину. Впрочем, он догадывался о причинах, наблюдая за ним, но теперь получил точное подтверждение подозрений. Он притягивает Хосока к себе, мягко поглаживая по волосам и что-то успокаивающе шепча. Чон успокаивается и, засыпая, слышит: — Ты хороший человек, Хосок, и Богу неважно, какого пола твой возлюбленный.***
Sleeping with Sirens — Talking to Myself
Неспокойный сон и ранний подъем не лучшим образом сказываются на работоспособности. Весь следующий день Хосок обдумывает произошедшее ночью. Было ли это выдумкой его пьяного сознания или же действительно ангел явился к нему в образе погибшего брата? Последние произнесенные им слова волновали еще больше. Мог ли он сам оправдать себя этим? Или же в его чувствах действительно нет ничего грешного? Начался торг. Конечно, он знал, что многие церкви уже давно не считают гомосексуальность грехом, но родительское консервативное воспитание оставило свой след в сознании. Сам прийти к окончательному решению в данном вопросе он не мог. — Ты был прав, — заявляет он с порога. Джин удивленно вскидывает брови, пытаясь понять, о чем ему говорят. — Про Юнги. Кажется, он мне нравится, и я не знаю, что с этим делать. Сокджин молча кивает и пропускает его в квартиру, а сам идет ставить чайник. Чон проходит за ним следом, не прекращая описывать ситуацию последних дней. Заостряя внимание на моменте про игнорирование существования Юнги после их разговора. — Честно, я мало чем могу тебе помочь в этом вопросе, — выслушав, сказал он. — У меня нет аргументов для того, чтобы убедить тебя принять какую-либо сторону. Ты же знаешь, я всегда буду на твоей стороне. Просто мне кажется, что библию не стоит воспринимать так буквально, и вообще, там разве было что-то про это? Да и эта книга была написана слишком давно, она просто не соответствует современным реалиям. Вот например, я занимаюсь магией, но ты же не бежишь сжигать меня на костре за поклонение Сатане? — Но я все равно считаю, что это неправильно, — заметил он. — Да, но я и не поклоняюсь Сатане, проводя кровавые ритуалы. В любом случае, это мой выбор, и ты в него не лезешь. Вот и в твоей ситуации что-то типа того. Кстати, сейчас, — он побежал в свою спальню и вскоре вернулся оттуда с каким-то листком бумаги. — Вот, это адрес церкви, я слышал, что они занимаются поддержкой ЛГБТ-людей, подумал, что там тебе помогут разобраться со всем этим. Хосок лишь молча кивнул, забирая лист и читая записанный на нем адрес и имя святого отца. Не так далеко от места, где служит он. Он убирает ее в карман джинсов, мысленно сделав себе пометку заглянуть туда на днях. Время появляется только через неделю. Уже стоя на пороге здания, Хосок сглотнул. Хотелось развернуться и сбежать. Что если Джин ошибся? Что если этот разговор сделает ему еще хуже? Собрав волю в кулак, он прошел внутрь, выискивая глазами фигуру святого отца. Людей в здании церкви почти нет, и нужный ему человек отыскивается практически сразу. Хосок несмело подходит к нему, не зная, как начать разговор. — Преподобный Шехтер, — обращается он, как только мужчина поворачивается в его сторону. — Здравствуйте, я Хосок, служитель из церкви через квартал отсюда. — Рад познакомиться, Хосок. Что привело тебя сюда? — Понимаете, у одного человека из моего прихода есть проблема, но, боюсь, я не могу дать ему нужных наставлений, и мне порекомендовали обратиться к вам за советом. Это мужчина, ему кажется, что он испытывает романтические чувства к другому мужчине, и он не знает, как справиться с этим. Что мне стоит сказать этому человеку? Гомосексуализм — смертный грех по библии, разве это не так? — Полагаю, этот человек запутался в своих мыслях и мнениях окружающих его людей и не может теперь понять, что есть грех. Но стоит помнить: есть и другие толкования библии, — отвечает мужчина. — В книге Левит 18:22 это названо мерзостью. — В те времена это слово имело совсем другое значение, мерзостью названо еще много вещей, привычных для нас сейчас, никто и не посмеет назвать грехом, например, поедание моллюсков. — Левит 20:13: да будут мужеложцы преданы смерти. — То же сказано и о прелюбодеях, и о непослушных детях. Мы не истолковываем эти строки буквально. В библии говорится, что, если девушка выходит замуж, не будучи девственной, ее стоит вернуть отцу и забить камнями. Кто-нибудь делает так сейчас? — Нет, но разве это значит, что гомосексуализм — это норма? — Я считаю, что Господь любит нас такими, какие мы есть, независимо от пола, расы или ориентации. — Вот как, спасибо, я услышал вашу позицию. — Хосок спешно прощается и покидает здание церкви в смятении. Этот человек разбил его немногочисленные аргументы и, хоть немного, но подкрепил мысль о том, что он не неправильный. Ростки надежды и веры в свою «нормальность» появлялись в душе. Он не болен, возможно, даже не столь грешен. Пусть это и не давало ему возможности быть с Юнги — тот все еще был просто другом, кто вообще говорил, что тот сможет ответить на чувства, а сам Хосок оставался священником с обетом безбрачия, — но вселяло спокойствие. Только все связи с Юнги он разорвал. Он больше не появлялся в церкви, не писал и не звонил.***
Написать или позвонить Юнги самому было боязно. Хосок каждый день убеждал себя, что вот сегодня он точно сделает это. И так и не брался за телефон. Так пролетело четыре дня. Воскресная служба вытеснила мысли о Мине из головы, заменив их работой. Хосок выходит к людям и привычно начинает мессу с молитвы. Сегодня все протекает слишком быстро. После служения здание быстро пустеет, помимо хора в зале осталась пара человек на исповедь, среди которых Хосок успевает заметить знакомый силуэт. Юнги. Уже в исповедальне Хосок пытается понять, не показалось ли ему. Никто из зашедших на исповедь людей не был Юнги. И Чон надеется, что тот ждет его снаружи. Но, к его удивлению, последним посетителем исповедальни оказывается сам Мин. — Преподобный Чон, я согрешил, — через чур бодро и как-то слишком радостно для человека, действительно раскаивающегося, начинает он. — Понимаете, мой грех тяжел и не дает мне покоя. Вчера, будучи в магазине, я не сдержался и украл жвачку за пару центов. Помогите мне отпустить мой грех, преподобный Чон. — Ч-что? — Хосок давится воздухом. Это шутка такая? Он не успевает начать говорить, как Юнги продолжает: — Ладно, шучу. Оплатил вместе с остальными покупками. Просто сейчас у тебя нет возможности сбежать от меня. Что за дела все это время появлялись, стоило мне подойти? — Я… — Хосок понимает, что в свое оправдание ему сказать нечего. А признаться он не может. — Извини. Я не могу объяснить причину, но я действительно виноват перед тобой. Мне не стоило избегать тебя подобным образом. Просто сейчас немного сложный период в жизни, и я определенно плохо справляюсь. — Разочаровался в вере? Решил, что не хочешь быть священником? Проблемы с семьей? — перечисляет варианты Мин. — Нет, ничего подобного, к счастью. А… ты же не за исповедью пришел? Мы так и будем здесь говорить? — Он старается перевести тему в надежде, что Юнги не продолжит расспрос. — Нет, не за исповедью. Да, продолжим здесь. У тебя в таком положение нет шанса сбежать. Если все не настолько плохо, возможно, у тебя есть желание отвлечься и сходить куда-нибудь? — Это приглашение? — Да, определенно. Ну так? Например, сегодня вечером? Заодно обсудим твое поведение. — Хорошо, почему бы и нет, — немного неуверенно отвечает он. — Отлично, напиши мне SMS-кой свой адрес, я заеду за тобой часов в шесть, окей? — Окей, — успевает ответить он, как Юнги словно исчезает из исповедальни. Хористы давно ушли, Хосок остается один в звенящей тишине церкви. Только сейчас он понимает, что они даже не обговорили, куда идти. И в целом это приглашение выглядит подозрительно.***
Ровно в шесть часов Хосок стоит у своего подъезда в ожидании. Он надеется, что джинсы и футболка будут подходящей одеждой для места, куда они поедут. Почему-то позвонить и спросить у Юнги о конкретном месте он не решился. Вскоре рядом останавливается новенький автомобиль, из которого выходит Мин, подзывая Чона. Напомните, сколько зарабатывают учителя? Хосок точно не ожидал, что Юнги может позволить себе такую роскошь. Он молча садится в автомобиль, чувствуя себя немного некомфортно в дорогом кожаном салоне. Юнги старается разговорить парня, но по большей части ведет диалог сам, рассказывая о забавных случаях с работы, в этот раз той, о которой Чон знает, в школе. Хосок больше погружается в свои мысли, краем уха вслушивается в историю о детях, написавших о воевавшем во время второй мировой Наполеоне. С Юнги комфортно. С Юнги уютно. С Юнги нельзя находиться так близко. Этот поход «развеяться» ему все больше напоминает свидание. Наверное, до того момента, пока Юнги не привозит его в парк аттракционов. — Будет весело! — обещает он. И кто такой Хосок, чтобы сомневаться в его словах. Им действительно весело. Чон ни за что бы не подумал, что посещение развлекательного парка принесет столько удовольствия. Они пробыли там до самого закрытия, около часа ночи. Казалось бы глупая затея запомнится ему надолго. Одно колесо обозрения чего стоит. Впервые Хосок опаздывает в церковь и не жалеет об этом. Вчерашний вечер того стоил.***
Sleeping With Sirens — Better Off Dead
Так проходят еще несколько месяцев. Юнги берет за привычку хотя бы раз в неделю вытаскивать Хосока из квартиры или церкви и везти ресторан, кинотеатр, парк или иное место. Подобные вылазки позволяют на момент забыть о насущных проблемах. Для того, чтобы после окунуть в них с головой. Их встречи каждый раз все больше походят на свидания. Юнги вокруг слишком много, и Хосок чувствует, что он просто не справляется. Слишком часто он думал о Юнги. Одновременно с этим виня себя в этой глупой влюблённости. Вновь проснувшиеся чувства не давали покоя. Он уже много раз слышал от Тэхена, что стал слишком рассеянным и невнимательным, зачастую уходя в себя. Прихожане также заметили странное поведение святого отца, раз от раза интересуясь здоровьем. Хосок лишь вымучено улыбался и говорил, что все в порядке и, возможно, он просто не выспался. Высыпаться с длительностью сна не более пяти часов было сложно. Стоило только лечь в кровать, как все желание спать улетучивалось. Крутясь с боку на бок, ему удавалось заснуть на несколько часов, прежде чем звенел будильник. Юнги спрашивал, не решил ли Хосок сесть на диету, замечая, что тот практически ничего не заказывает во время их походов в кафе или рестораны и достаточно похудел за последние месяцы. А если и заказывает, то совсем не ест. Чон отнекивался, отвечая, что аппетита нет или же он успел поесть дома. Не укрылось состояние и от Джина. Близкий друг всерьез беспокоился подавленным состоянием Хосока. Отсутствие настроения, подавленность, сонливость и некая заторможенность в действиях наталкивали на не самые лучшие мысли. Депрессия затягивалась. Стараясь отвести подозрения друзей, делая вид, что он в порядке, Хосок все чаще задумывался о собственной жизни. А стоит ли оно того? Стоило ли посвящать себя вере, если он не может воспротивиться чувствам к мужчине? Может, стоит все это закончить? Может быть, лучше смерть? Подкосил состояние звонок матери пасмурным осенним днем. «Поганая погода под поганое настроение», — грустно усмехнулся Хосок, приготавливая кофе. — Хосок, твоя бабушка в больнице. Всего пять слов, а чашка уже падает на пол, разбиваясь на сотни мелких осколков. Новости о состоянии здоровья столь близкого человека приводили в ужас. Сколько Хосок себя помнил, именно бабушка всегда была рядом. Она поддерживала начинания и была самым настоящим другом, в то время, когда казалось, что родителям была нужна лишь его вера в Бога. — В какой больнице? Что случилось? — отчаянно кричит он в телефон. — Инсульт, — поразительно спокойно отвечает мать. — Записывай адрес. Он едет туда так быстро, как только может, так и оставляя осколки чашки на кухонном полу. Запах больницы кружит голову. От окружающей белизны рябит в глазах. В палату его не пускают. Из-за двери слышен лишь противный писк аппаратов. Последующие несколько дней туманно пробегают перед глазами. Он приезжает несколько дней подряд, бесцельно сидя на скамье около палаты. Пока наконец на четвертый день не разрешают посещения. Он проводит в больнице вечера, рассказывая последние новости из мира и своей жизни в том числе. Несколько раз его подвозит Юнги. Мин, понимая ситуацию, не настаивает на совместном времяпровождении, но напоминает, что в случае чего Хосок может к нему обратиться. Хосок лишь благодарно кивает. И несколько раз в разговоре с бабушкой упоминает Юнги. И, честно, он совсем не удивлен вопросу «Он тебе нравится?» от нее. Она всегда была проницательной женщиной. Хосок лишь грустно усмехается, бормоча под нос: — Это не имеет никакого значения. Нравится или нет, эти чувства все равно неправильны. — Хватит болтать глупости, — строго отвечает она. Всегда была понимающей и достаточно прямолинейной. — Не бывает неправильных чувств, бывают неправильные убеждения. Как у тебя сейчас. Ты можешь любить того, кого захочешь, неважно, какого он пола, если это хороший человек. Бог любит тебя таким, какой ты есть. Слова прочно заседают в голове. Где-то он уже это слышал. — Ты хороший человек, Хосок, и Богу неважно, какого пола твой возлюбленный. Хосок размышляет об этом на протяжении пути домой. В прошлый раз он слышал эти слова от Чонгука. Или это все же была выдумка его сознания? О той ночи у него больше вопросов, чем ответов. — Как там бабушка? — раздается голос, стоит ему включить свет в спальне. — Что за черт?! — вскрикивает Чон, чуть не подскакивая на месте. На его кровати вновь сидит Чонгук. Но не тот ребенок, которого знал Хосок, а его повзрослевшая версия. — Не черт, а ангел, — спокойно поправляют его. — Ты… — Хосок тяжело вздыхает. — Как это возможно? Я точно не пьян сейчас. Кто ты такой? — Прекрасно, теперь и брата родного не узнаешь, — фыркает он. — Спешу напомнить: Чон Чонгук, восьмидесятого года рождения, твой младший брат, умерший в шестилетнем возрасте. — В том то и дело, умерший. Почему я должен тебе верить? Еще и верить тому, что ты ангел. Ангел не явится так просто к человеку. — Серьезно? — Он расправляет сложенные за спиной крылья, белоснежные, окутанные мягким свечением. — И еще раз. Серьезно? — Касается рукой парящего над головой нимба. — И много ли ты знаешь об ангелах? Так просто к людям не являются, — передразнивает Чонгук. — Значит, это ты мне сказать смог, а то, что дети до семи лет в рай без очереди попадают, забыл. И почему-то сейчас ему хотелось в это верить. Наверное, дело в манере язвить по делу или нет. Шестилетний брат общался точно так же. — Но как такое возможно, чтобы ты стал ангелом… — Дослужился, а сейчас у меня отпуск, имею право и на Землю явиться. Итак, я задал вопрос. — Ах да, она… Не очень хорошо. С каждым днем все слабее. — Скоро отойдет к ангелам, — прошептал Чонгук, как бы заканчивая мысль брата. Хосок понимает, что брат прав. Но все равно не хочет в это верить. Чонгук, пробыв в квартире еще недолго, испаряется прямо на глазах брата. Так он появляется еще несколько раз. Хосок с увлечением рассказывает о своей жизни, друзьях и Юнги. Чонгук делится подробностями райской жизни, но чаще все же жалуется на количество работы. Выяснилось, что быть ангелом не так уж и просто. Он так же рассказывает, что пробивался в высшие ангельские чины как раз для возможности возвращаться домой. Но если к родителям он уже не придет, то общению с братом очень даже рад. Хосок в шутку называет его своим ангелом хранителем, на что Гук лишь согласно кивает. Как и предполагали, к концу ноября бабушка отошла на тот свет. «Плюнь на общество и начни с ним встречаться. Хватит страдать», — строго сказала она в последний их разговор. Похороны прошли тихо, в семейном кругу. Присутствие Чонгука рядом вселяло надежду, скорее даже уверенность, что сейчас ей намного лучше, чем было на Земле. Жизнь возвращалась на круги своя. Вернулись в привычный режим церковные служения и встречи с Юнги. Между ними втиснулись проводимые с Чонгуком вечера. Груз чувств собственной неправильности и никчемности спадал с плеч.***
Stray Kids — Phobia
Хосок заканчивал воскресную службу в комнатке для покаяний. В здании церкви, должно быть, уже не осталось людей, кроме человека, сидящего за стеной. После завершения разговора он должен был встретиться с Юнги. И никак не ожидал, что место говорящего займет сам Мин. — Святой отец, я согрешил, — начинает Юнги. Чона настораживает звучащий серьезнее голос. Кажется или Юнги в этот раз пришел с чем-то действительно серьезным? Или его актерская игра вышла на новый уровень и он решил вновь рассказать об украденной-но-оплаченной жвачке? — Святой отец, кажется, я влюбился в человека. — Что же в этом такого? — удивленно спрашивает Хосок. Влюбился? В кого? — Или же этот человек уже занят? — Нет, он совершенно точно свободен, но не обращает на меня никакого внимания. Знаете, я еще не согрешил… — Но собираетесь? — Да, собираюсь, — решительно отвечает Мин и, не дав Хосоку вставить слово, продолжает. — Согрешу прямо сейчас. Святой отец, сходите со мной на свидание? — Ч-что? — На свидание? Но разве его чувства не безответны? Хосок, не дожидаясь какой-либо реакции, выбегает из комнатки. Следом выходит Юнги. — Если это шутка, то она не смешная, — произносит Чон, стараясь скрыть дрожь в голосе. — Хосок, это совершенно точно не шутка. Я серьезен. Может, мы общаемся не так долго, но я точно могу сказать, что ты мне нравишься, и, возможно, я влюблен в тебя. Я понимаю, что ты священник и тебе нельзя, но все же, может, попробуем? Просто дай один шанс. Я же вижу, что тоже не безразличен тебе. — Я… — Хосок замолчал. — Я не знаю, Юнги. Знаешь, я столько времени провел в размышлениях об этом. Я пытался понять, за что Бог посылает мне такое испытание, заставляя чувствовать что-то к мужчине, испытание, с которым я не могу справиться. Попытки понять, что я вообще чувствую, и, может, это никакое и не божественное испытание. Я столько считал себя грязным и неправильным. Но сейчас буквально каждый считает своим долгом сказать мне, что в этих чувствах нет ничего неправильного. Я даже общался с другим священником на эту тему. — Он видит, как с каждым словом Юнги понимает все больше. — Это значит нет? — Это значит, что я слишком устал думать и пытаться действовать хоть сколько-то разумно. Самым разумным сейчас мне кажется согласие. Может, мы и можем попробовать. Пятая стадия: принятие.