Исход

Разве это не удивительно, что человек так много чувствует? Каждый день одна особь человеческого вида может пережить столько, сколько никому даже и не снилось, испытать на себе весь спектр известных и неизвестных эмоций. А чувства? Когда человек ненавидит или любит постоянно? Год, два, двадцать… И откуда только берутся силы на то, чтобы терпеть что-то подобное? Можно ли выбрать того, кого ты в итоге полюбишь больше, чем остальных, или это что-то на недоступном сознанию уровне? Почему нельзя заставить себя принять человека, который признается тебе в своих чувствах? Люди такие интересные. — Ложись, — голос у Арсения хриплый, дыхание рваное, а руки горячие настолько, что Шастуну кажется, что после них на его теле могут остаться ожоги. Судорожно вздохнув, мужчина расслабляет окольцованные пальцы, выпуская из рук чужое запястье, за которое хватался, как за спасательный круг, разводит руки в стороны и, прикрыв глаза, падает спиной на кровать. От удара из легких выбивает воздух. Антон не успевает сделать и вдоха, как на него сверху опускается Попов. Сжимает пальцами горло, жадно целует губы, и свободной рукой лезет под пояс джинс. Его ладони снова везде, а в комнате почти до ужаса тихо. Только возбужденное шипение, и тихие вздохи, когда чужие касания оказываются слишком уж резкими. — У меня нет с собой презервативов, — Шастун схватился за чужие плечи, не давая мужчине спуститься вниз, и заглянул в синие глаза. А затем закрыл свои, потому что все равно не увидел того, что хотел. Арсений насмешливо хмыкнул, будто услышал что-то забавное. А затем Антон болезненно застонал: Попов зачем-то укусил его за сосок. Его мокрый язык бегло скользнул по месту укуса, и медленно спустился вниз по мягкому животу, оставляя за собой едва заметные следы. — Мы же проходим медкомиссию чаще, чем трахаемся. Если не хочешь этого, то так и скажи. — Я… — пальцы Попова сомкнулись на члене Шастуна, мягко, почти нежно, — хочу. Правда. Арсений вновь ухмыльнулся и, схватившись за пояс чужих джинс, потянул их вниз, оголяя бледную, почти молочную кожу. Из-под кромки трусов проглядывался алый засос, оставленный мужчиной, кажется, на прошлой неделе. Интересно, а Кузнецова видела? Ревнует ли она? Почему-то Попову хочется, чтобы это было так. Чтобы она замечала эти следы, чтобы видела, что Шастун ей не принадлежит, чтобы эта глупая кукла не зазнавалась. — Арс-Арс-Арс, — Антон прошептал это судорожно, почти испуганно, когда мужчина коснулся губами его члена, прямо так, через белье, а затем, высунув кончик языка, провел им от основания до головки. Ткань пропиталась влагой слюны и смазки, и Шастуна это внезапно так смутило, что он даже показался Попову миленьким. Настолько, насколько миленьким вообще может быть почти тридцатилетний мужчина, лежащий под другим мужчиной. Он аккуратно, почти бережно, стянул с Антона белье, как когда-то проделывал это с собственной женой или особо раскрепощенными фанатками. Они не терпели грубости, а Арсению нравилось играть на контрасте. Именно поэтому одновременно с этим он звучно шлепнул Шастуна по бедру, заставляя его от неожиданности вздрогнуть. С ним можно, он ведь не сахарный. Наверное, Попов в Антона даже по-своему влюблен. Так, на уровне эроса*. Особенно эта любовь ощущается, когда этот вальяжный в телевизоре пацан, прогибается перед ним в пояснице, выставляя на показ мясистые ягодицы. В такие моменты его хочется зацеловать от загривка до блядских ямочек Венеры**, что Арсений и делает, каждый раз заставляя Шастуна сдавленно стонать, уткнувшись носом в подушку. Кто знал, что у экранного мачо такая нежная кожа у основания спины. — Арс, аккуратнее, — едва ли не всхлипнул Антон, схватившись пальцами за ладонь Попова, чересчур грубо сжавшую его ягодицу, — больно ведь. — Прости, — произнес Арсений и, чуть ослабив хватку, коснулся губами красного полумесяца, оставшегося на коже Шастуна от его ногтей — видели бы тебя сейчас эти девчонки, что по тебе сохнут, — он внезапно усмехнулся и, раздвинув руками чужие ягодицы, размашисто провел между ними языком, — или Ирка твоя… Вот нелепость. Ответом на хриплый смех Попова послужил очередной стон, заглушенный подушкой. Не кричи, не активничай, делай, как скажет Арсений — три постулата их секса. Единственного всегда доступного секса, который не нарушал бы контракт. Думал ли тот долговязый мальчишка в розовом, что все приведет к этому? А о чем думал мужчина в строгом костюме, подписывая ненавистные сейчас бумажки? Где вообще были в тот день их мозги? — Я хочу сегодня дойти до конца, — прошептал Арсений и недвусмысленно толкнулся бедрами в ягодицы Шастуна. Тот на секунду замер, даже, кажется, дышать перестал, — не дрожи ты так, я осторожно, — в доказательство своих слов он провел кончиком указательного пальца по колечку нервно сжавшихся мышц и чуть огладил его по кругу, мягко пытаясь расслабить. Интересно, представляет ли Арс в такие моменты на месте Антона свою жену? Уже пять лет прошло с той аварии, но, кажется, рана все еще иногда кровоточит, особенно, когда кто-то пытается копать на прямых эфирах или интервью. Наверное, в тот день все доброе, что когда-либо было в Попове, погибло вместе с его семьей. Быть раскрытым перед Арсением сложно. Антон спрятал лицо в складках подушки, тихо поскуливая, когда палец Попова погружался в него особенного глубоко. Два его собственных пальца также находились внутри, растягивая стенки в стороны, но он старался не шевелить ими, чтобы не причинять себе лишний дискомфорт. Иногда извращения мужчины смущают Шастуна до слез. — Ты молодец, — тихо произнес Арсений, нежно целуя его в выпирающий позвонок на шее, — тише-тише, — с губ мужчины сорвался болезненный стон, когда Попов добавил второй свой палец и медленно погрузил оба до основания. Заполнено. Антон не любит людей. Они такие странные. Куда-то бегут, ждут чего-то, ругаются, мирятся… До дрожи не любит. Шастун интроверт. Несмотря на весь этот образ раскрепощенного быдловатого мальчика из Воронежа, ему больше по душе сидеть дома и смотреть Гарри Поттера, чем ездить в бесконечные туры и взаимодействовать с огромной аудиторией. А сердце взяло да влюбилось. И надо же, выбрало не абы кого, а самого красивого, умного, холодного и настолько недосягаемого, что даже больно. Очень больно. И что делать с этим дальше? Трахаться. Каждый раз после съемок и в туре, когда есть свободное время. Обоюдно отдавать друг другу себя в попытке заполнить давящую в груди пустоту. Паршиво. Иногда Антону становится страшно. Рядом с Арсением холодно. У него в глазах будто Антарктида застыла. Попов в жизни не тот, что на экране. Арсений в жизни жесткий, надменный, с душой, израненной настолько, что после общения с ним иногда даже Матвиенко скулит от безысходности. Попов не снимает своего кольца даже в постели, светит им перед лицом Антона, словно напоминая о том, что кроме нее мужчина никого не любил и любить не будет. Ведь Hands remember***, верно? — Расслабься — тяжелая ладонь Попова звучно опустилась на бедро Антона, заставив того вздрогнуть. Член мужчины плавно проникал внутрь, туго растягивая стенки ануса. У Шастуна от боли даже задрожали колени, он прикусил губу изнутри, сжимая ее в зубах до предела, а затем от неожиданности охнул, когда пальцы Арсения мягко надавили на его рот, очерчивая зубы, — чш-ш, маленький, — шепот Арсения мурашками прошелся по спине, отчего Антон едва не захныкал, словно ребенок, — кусай лучше меня, — он и вправду позволил сомкнуть зубы на своих пальцах и резко толкнулся вперед, выбив из мужчины жалобный стон. А еще, как оказалось, Шастун романтик. Ему недостаточно чувствовать рядом тело Арсения. Недостаточно ощущать на себе его прикосновения, пусть обманчиво-нежные, почти любовные; недостаточно встречаться лишь на два часа после съемок; недостаточно того, что Попов думает о нем лишь во время секса. — Ну ты чего? — первые толчки Попова, привычно плавные и осторожные, отдавались в теле ноющей болью, — не больно же совсем, ну, — когда член задел внутри простату, Антон судорожно всхлипнул, невольно поддавшись назад, и тут же вздрогнул. Приятная дрожь разлилась по телу, едва заметно приглушая боль в мышцах. Странно. Антон ведь думает о Попове постоянно. Антон думает о нем перед тем, как заснуть, и после того, как просыпается утром. Антон думает о нем за завтраком и даже когда чистит зубы. Антон представляет, какой могла бы быть его жизнь, если бы в ней существовал Арсений, и от этих мыслей бабочки в животе замирают. Антон вспоминает о том, каковы волосы Попова на ощупь, и думает о том, позволяет ли он другим их касаться. Он думает о том, какого это — обнимать его. Прижиматься к его груди, вдыхать запах. Это страшно. Очень страшно произносить об этом вслух, но Шастун влюблен. Каждую секунду своей ничтожной жизни. Он любит. Попов крепко сжал в руках чужие бедра и несколько раз толкнулся грубо, резко, так, как любит он, вырывая из груди Шастуна несколько рваных вдохов. Каждый такой толчок отдавался блядскими мурашками в теле Антона, заставляя того насаживаться глубже, и едва ли не скулить, сжимая в кулаке собственный член. Смазка с него вязкими каплями лилась на простынь. Грязно. Пошло. Невыносимо стыдно. — Арс! — испуганный возглас мужчины разносится по комнате, но ладонь Попова мягко накрывает его губы. Член натягивает стенки ануса, кажется, до предела, но рядом кружит указательный палец Арсения, аккуратно поддевая кожу и пытаясь проникнуть внутрь. — Маленький, расслабься, — палец толкается вперед, пачкая в смазке и без того влажные ягодицы, и Антон тихо хнычет, невольно пытаясь уйти от этого проникновения. Ужасно туго. Почти невыносимо, — Шаст, че больно? — передразнивает. Сука, — аккуратно, не то порвешься. Когда Попова нет рядом, Антон вчитывается в фанфики. Как слезливая малолетка глотает один текст за другим, с робкой надеждой представляя, что это могло бы быть реальностью. А затем едва подавляет отчаяние и с силой прижимает руки к грудной клетке, словно не давая ему вырваться. Ебаный контракт, помимо образа приписавший ему еще и Ирку. По мнению Стаса, они с Кузнецовой когда-нибудь станут главной звездной парой шоу-биза, как Паша и Ляйсан. А разве так бывает с фиктивными отношениями?.. Стонать имя Арсения за секунды до пика у Антона любимое. Когда Попов, уже особо не сдерживаясь, вколачивается в его тело и едва не рычит от удовольствия, а Шастун поддается навстречу, в порыве страсти даже сжимает его руку, и мужчина вроде как даже и не против. Под ними ритмично скрипит кровать, дыхание, одно на двоих, становится тяжелее, и Антон не выдерживает первый. Его сперма выливается на простыни, пачкая его же ладонь, а с губ срывается облегченный вздох. Попов, поместивший внутрь него собственный член и два пальца, довольно усмехается, изливаясь следом. Следы спермы на ягодицах Шастуна — отдельный вид искусства. ****** — Арс, а ты вообще зачем на ТВ подался? — у Антона голос слегка хриплый после секса, а губы едва шевелились, но глядел он серьезно, почти сосредоточенно. Попов на этот вопрос лишь недоуменно приподнял бровь и, легко пожав плечами, хмыкнул. — За славой, — он усмехнулся, обнажив левый клык, и прищурился хитро, словно разомлевший на солнце кот, — нравится мне, когда меня боготворят, я это еще в театре понял, — он повернулся к Шастуну и коснулся кончиками пальцев его лица, обвел контур губ и слегка надавил, срывая с губ мужчины судорожный вздох, — а ты? Антон понятливо хмыкнул. Какого еще ответа следовало ожидать от такого человека, как Арс. Конечно, он хочет, чтобы им восхищались. Он поэтому и выбрал из всех именно Шастуна, глядящего на него щенячьими глазами с самого первого дня съемок. Ему нравится доминировать. Нравится давить тех, кто от него без ума. — Я же тупой, — медленно, словно обдумывая каждое слово, произнес Антон, — в школе хуи пинал, в институте с горем пополам учился. А у меня мать и бабушка. Нужно было как-то зарабатывать. — С чего ты вообще решил поговорить об этом? — лениво протянул Попов, обхватив Антона рукой поперек торса и прижимая ближе. Его ладонь скользнула вниз по спине и мягко огладила округлую ягодицу, заставив мужчину болезненно поморщиться. — Меня никто не любит. — Как самокритично, — насмешливо фыркнул Арсений, — а как же твои фанатки? Что они говорят? Антон замолчал. Отчего-то судорожно вздохнув, он прижался к мужчине ближе и сполз вниз, чтобы уткнуться носом в чужую грудь. Ладонь Арсения мягко опустилась на его затылок и тут же запуталась в русых волосах, перебирая короткие прядки. У Шастуна задрожал голос: — Что мы без них никто. Работники шоу, у которого нет ни сценария, ни совести. Заложники контракта. Рабы своего образа. Коллеги, которые спят по любви. Один по любви к другому, другой по любви к себе. Каков будет исход их истории?