***
Я вступила на учёбу с гордостью, что смогу себя реализовать в военном деле, но в душе таилось смутное сомнение, стоит ли оно того? Не была уверена, но думала, что мой страх перед неизвестностью вскоре пройдёт с опытом. Нужно только начать, а начало всегда трудное. За время нахождения в учреждении не могу выделить особо запоминающихся моментов. Дни проходили незаметно и в то же время одинаково, расписание не менялось. Теория ориентирования на местности, виды оружия и боеприпасов, физические тренировки, ничего примечательного. Вскоре я сдружилась со своим ровесником Хёном. Как оказалось, мы имеем много общего. Хён, как и я, увлекался мировой историей и литературой. Он инженер-радиолюбитель, хорошо разбирался в технике и был лучшим в этом деле вреди соратников. Несмотря на то, что я — единственная девушка в отряде, относились ко мне так же, как и к остальным. Да, были иногда насмешки в мою сторону, но только от тех, кто мало меня знал. Не могу сказать, что любила свою работу, скорее относилась к ней, как к своему гражданскому долгу. Старалась пересилить свои эмоции на службе, усердно трудилась над собой, ведь кто кроме нас будет выполнять такую работу? Требовалась максимальная выдержка и умение держать себя в руках в самых непредвиденных ситуациях. Куда больше мне нравилось проводить время с Хёном. Он добр и отзывчив, а ещё каким-то чудом угадывал, что мне хотелось в данный момент, куда пойти, чем заняться. Казалось, будто знали друг друга с детства. Он очень умен, вливался в любой коллектив, мог разговаривать на любые темы, но при этом знал, когда лучше посидеть в тишине. Быстрый и непостоянный: находился на своей волне, однако мы отлично работали вместе: я подавала идеи, он решал, как их лучше реализовать. Хён задавал вопросы на каждом уроке. Его, казалось бы, наивные вопросы могли поставить в тупик опытных учителей. Он не возражал, что некоторые напарники в шутку называли его заучкой. Возможно, уже тогда, не ограничиваясь поверхностным чтением конспектов и посещением лекций, человек приобретал все новые и новые знания, которые пригодились в последующих боях. Несмотря на его внешнюю уверенность, ему необходима была поддержка со стороны друзей, а когда он ее получал, то в благодарность мог отдать еще больше взамен. Тогда у нас только начинали зарождаться отношения. Однако я отказывалась верить в это. Я верила, что это лишь дружба, не более. Насколько я помню, Хён еще тогда намекал о том, чтобы начать встречаться, но мне было не до него. Зациклившись на карьерном росте, я хотела получить орден за службу, повысится в звании. Это была моя ошибка, и о своём решении я жалею до сих пор. Я не знала, что значила для него. После моего отказа в годы совместного обучения он стал меньше рассказывать о себе, словно он уже выложил всю полноту чувств в самом начале и ему уже практически больше не было, что добавить.***
В мирное время я занимались охраной специальных складов и объектов. Уже тогда медленно назревала нестабильная ситуация в стране, связанная с распределением власти на северной и южной части полуострова. На границах начались мелкие потасовки. 25 июня мы охраняли крепость. Ночью нас разбудил грохот. Меня оглушило, в груди похолодело. В первые секунды я опешила, несмотря на то, что я была подготовлена к подобным случаям. От искры взрыва загорелся вещевой склад. Мы с Хёном тут же бросились тушить пламя, пока остальные доставали и подготавливали оружие. Движения и инстинкты едва поспевали за разумом, необходимо было незамедлительно действовать. Минуты через три-четыре мы усмирили пожар. Нам помогли сторожевые, что не спали и первыми застали прилёт. Вещи на складе сильно пострадали. Окончательно потушив огонь, мы с командой выяснили, что большинство солдат, на тот момент находившихся в крепости, погибли. Из пятидесяти человек осталось двадцать один, четверо из которых были тяжело ранены. Хотелось плакать, кричать, биться а отчаяние: ведь вчера, под этой одеждой бились сердца, дышали теплые тела! Еще вчера это были люди! А сегодня их уже нет! Они сгорели, испарились, ушли в иной мир и их вечно молодой голос больше не донесется до моего слуха? Я ясно видела ужасную картину — и не могда предотвратить ее: их уже не спасти. Мрачная рука судьбы неминуемо отсекла нас друг от друга… Моя боль нестерпима! Жестокое, страшное оцепенение охватило меня, а потом наступил ужас, который невозможно выразить словами… Все выжившие чувствовали одно и то же: у них не осталось ни сил, ни надежды на будущее. Постепенно люди опять собрались вместе, казалось, они постепенно просыпаются ото сна, так отчетливо и глубоко были затронуты их чувства. Они стали тихо переговариваться, каждый о своем. Я была совершенно сломлена. А ведь это только начало, потом будет хуже. Мы услышали по радио объявление о начале войны. Я не знала, как жить дальше и что теперь делать. Множество вопросов обрушилось, как снег на голову, на некоторые даже отвечать не хотелось. В такие моменты и проявляется истинная сущность человека. Будет он в панике бежать из страны или станет помогать, таким как мы и противостоять врагу, зависит только от него. Я понимала, что с сегодняшнего дня моя жизнь очень изменится, и ничего уже не будет, как прежде. По-моему, меня всегда берегли и опекали, я выросла в комфортных условиях и не знала нужды, моя семья была состоятельная. Я не была уверена, что выдержу на войне и полгода. Я совершила ошибку, попав сюда. Нужно было слушаться маму и не лезть в это. После нас незамедлительно отправили на фронт, и так как мы уже завершили обучение, данный процесс занял не так много времени. Другие отряды, например, проходили ускоренную усиленную подготовку. Солдаты заранее подозревали о возможности начала вооружённого конфликта, но это не сопоставимо с теми утратами, что мы понесли в итоге. Реальность оказалась намного суровее. Первые дни воевать особенно тяжело. Новые ребята, которые бились плечом к плечу с нами, были подготовлены хуже, чем погибшие солдаты. Возможно, новоприбывших мобилизировали против воли. Поначалу все очень переживали, многим ужасно хотелось вернуться домой. Как они могли это сделать? Банально — нанести себе умышленные повреждения и отправиться на реабилитацию. Однако, большинство людей которых я знала, оставались верны своему делу.***
Через неделю после объявления войны отец отправил маму в небольшой курортный особняк в Америке. Акира сильно беспокоился за неё, но, к счастью, она добралась туда без происшествий. И вовремя: уже спустя полмесяца вражеские войска продвинулись в город, где раньше счастливо жила наша семья. Отец же остался здесь. Причина войны кроется в далеком прошлом, сорок лет назад, когда Корея ещё находилась под строгим контролем Японии. Я была маленькой и ничего не помню из произошедшего, но от старшего поколения наслышана, как из-за политики тогдашней власти, придушивались массовые восстания жителей, в результате которых погибло множество людей. С тех пор прошло много лет, но японский быт и традиции настолько укоренились в сознании, что теперь я не могу жить без них, хоть и понимаю, через какие тягости пришлось пройти корейскому народу при имперской власти. После Второй мировой СССР и Америка поделили Корею на северную и южную часть, а Япония капитулировала. Планировалось, что такое разделение будет временным и через некоторое время Корея снова воссоединится. После выборов встал вопрос: кто же всё-таки объединит государство и станет полноправным правителем? Оба лидера: президент Южной Кореи, и глава КНДР хотели распространить власть на всю территорию страны. Республика неоднократно совершала небольшие вооруженные вторжения на соседнюю границу, а последние надеялись, что США предпримет меры и остановит этот беспредел. Но американцы сказали, что Корея не входит в их сферу интересов, чем очень сильно шокировало жителей страны. Северное правительство же, убедившись в том, что вмешательство штатов маловероятно, взяли инициативу на себя и первыми совершили нападение. Так постепенно и развязалась война.***
Побывав в посёлках, что находились возле крепости, что могло гореть, было объято пламенем. Народу было немного, все были озабочены, кое-где слышны вопли и крики. Я видела трупы людей, которых вытаскивали из огня. Они были небрежно накрытые какими-то тряпками и тканями, от них пахло жестоким огнём, который не щадит никого. Глядя на всё это, у меня возникало ощущение, будто я смотрю на черно-белую фотографию, а не на то место, где раньше мирно жили люди. Почти такая же ситуация была и в городе. На зданиях и бордюрах висели патриотические провокационные плакаты, а на вокзалах, площади и других подобных местах были беготня, ругань, суета… и многочисленные проклятия в сторону врага. Я не узнавала родные места. Мой город больше не был похож на тот, где я жила много лет. Вид трупов уже не производил на меня такое впечатление, как вначале. Смерти быстро на войне стали нормой. Но тяжесть пережитого по-прежнему лежала на плечах — мне было жутко от мысли, что я напрямую причастна к убийствам. В такие моменты в моей голове рождалась страшная мысль: «А правильно ли поступаю? Для чего вообще здесь нахожусь?». Я растерялась, не понимала, ради чего так сильно жаждала вступить в ряды военных. Смогу ли я не оступиться, не сбежать с поля битвы и если будет нужно — отдать жизнь ради того, чтобы помочь своим боевым товарищам? Чувство неясной горечи все время мучило меня, и я старалась отгородить себя от этих мыслей, потому что это моя работа. В то непростое время был важен каждый человек на фронте, поэтому я не могла отступить. Всё больше и больше вопросов рождалось в моей голове в тот момент. Ужас увиденного сковал меня холодом, связал по рукам и ногам. Я слишком часто бывала свидетелем того, как хрупкое и неуверенное человеческое стремление сбивает остальных с ног: одни кончают жизнь самоубийством, другие — лишаются разума, третьи становятся орудием злых сил. Я не хочу быть ничем из этого, и не стала бы, если бы меня с детства не учили историям о войне. С другой стороны, я настолько привыкла к своей военной службе, что уже не представляю себя на другом месте. Привыкла.***
Уже в августе КНДР захватили почти весь полуостров, кроме юго-восточной части. Военные и начальство в смятении. Мы временно остались на этой территории и «ждали у моря погоды», пока ООН снабдит отряд боеприпасами, чтобы продолжить дальнейший бой. Поначалу мы были недовольны сложившейся ситуацией, но затем смирились и ожидали приказа свыше. Выбраться из окружения и стабилизировать линию фронта нам удалось осенью 50-го года, потерпев большие человеческие потери. Теперь же нам помогли не только Соединённые Штаты, но и Великобритания в том числе: нам прислали танки, и оружия, необходимые для дальнейшего боя. Из разговора с одним солдатом мне удалось узнать, что в Америке происходящее в Корее называют не более чем полицейской операцией. Предполагаю, это было сделано, чтобы военные не устраивали панику, а воспринимали окружающее как временное недоразумение, которое скоро наладится. Точно также война на моей родине получила название «Инцидент 25 июня». Понимаю такие меры со стороны правительства, но считаю, что вещи стоит называть своими именами.***
За всё обучение, а также проведенное на войне время, моя репутация в отряде повысилась: я дослужилась до сержанта и стала командовать отделением. Находясь на фронте вот уже полтора года, мы писали письма в гос. органы, просили снабдить продовольствием и едой, и также пересмотреть возможные варианты завершения войны. Если на первые просьбы иногда отвечали, то от вторых отнекивались. Бывало, наши командиры продавали солдатские пайки, чтобы заработать немного денег, а мы в это время питались пойманными в лесу животными — надо было что-то есть, чтобы не умереть от голода, поэтому нам приходилось промышлять охотой, где иногда могли подстрелить кабана. Однако, это лишь малая часть историй, произошедших со мной на фронте и упомянутых в дневнике. Некоторые истории, к сожалению, оказались навсегда утеряны.***
Мы сжигали северокорейские деревни, нападали на местных, которых подозревали в сотрудничестве или прямому отношению к коммунистам. Беженцев с севера, пытающихся перебраться через границу, могли просто расстрелять. А другие южные отряды, я помню, рассказывали о массовых убийствах в районе Синчхон, расположенном в сотне километров к югу от Пхеньяна. До сих пор точно неизвестно, какие именно силовые подразделения принимали участие в той резне. Народ, оказавшийся в один момент по две стороны баррикад, пытался всеми силами победить, используя все возможные способы и действуя часто не по правилам. Здесь на них всем плевать. Корейский народ во все века будет помнить резню и отплатит кровью за кровь. Хён принимал активное участие в подобных боях против мирного населения. «Они первыми напали на нас, а потому заслуживают справедливой расплаты. Они верят в победу коммунизма и готовы умереть за нее, и пускай гибнут, хоть сотнями, хоть тысячами. Это будет на их совести». Не только он, многие под подобными лозунгами теряли рассудок и творили невесть что. Таким образом, проводилась чистка городов с целью бороться не только против агрессии и порабощения, но и последовательно отстаивать собственную независимость, исключать господство, попирающего независимость других стран. Наш отряд был небольшой и зачастую такие грязные дела поручали другим воинам, но мы тоже периодически участвовали. Я упрекала себя в том, что делала, и отчасти не соглашалась с позицией Хёна. Что тогда происходило между нами? Любила ли я его? Да, неистово. Как мужчину? Нет, скорее, как человека. А может быть, меня привлекала его изобретательность, стремление и уверенность? Часто преградой между нами выступали события в деревнях с гражданскими. Он поступал с ними порой чересчур жестоко, но я готова была прошать его снова и снова, надеясь поддерживать наши отношения дальше. Признаюсь, мне удавалось это не просто, но как сержант я должна была всеми силами налаживать контакты с подчинёнными, а лишние конфликты нам не нужны. Когда недоразумения среди воинов были не частыми, я активно помогала их урегулировать. Мы выполняли наши поручения свыше и делали все, что от нас зависило. Мы боролись за становление справедливости, свободы и равенства. А по мнению северян, хоть народ и является субъектом социальных движений, но это не ведет к демократии в нашем понимании. Для них это подразумевает сложную иерархию, и не отрицает даже авторитаризма. Только под руководством партии и ее лидеров рабочий класс может выдержать трудную революционную борьбу, осуществить национальное и классовое освобождение, построить социализм. Южане видели в этих тезисах прямую угрозу для своей страны и мира в целом, ведь если соседняя держава будет продолжать накапливать оружие, наращивать силы для «мировой революции» как она делала это до войны, то ситуация будет только ухудшаться, поэтому нужно сопротивляться. Мне становилось морально хуже, но самые тяжёлые испытания были впереди. Изначально я попала в армию не из-за политических взглядов, а по велению отца. По большей части я поддерживаю позицию именно своей страны, за которую воевала, но при этом утверждаю, что обе стороны совершали в равной мере преступления. Нельзя описать все, через что проходит пехотинец, который каждый день рискует своей жизнью далеко от родины. Так, за полгода можно забыть, как живут нормальные люди. Боишься каждую минуту быть убитым, терпишь ужасные условия, в которых находишься, но это ещё цветочки. Как насчёт унижения со стороны других солдатов, например, танковых войск? Отношения между нами становились каждый день хуже и хуже, хотя воюем за одну сторону. Хоть я и командовала отделением, всё равно я постоянно испытывала унижения от своих собратьев. Ведь мало того, что я девушка, так у меня ещё были и японские корни, что очень не нравилось моим боевым товарищам. Ребята презирали наш небольшой отряд, смотрели сверху вниз, считали, что все мы — глупые, трусливые людишки, которые ничего не смыслят в войне. Они показывали на меня пальцем, и что-то шептали друг другу на ухо, иногда искоса поглядывая на меня. Порой это выводило меня из себя, я старалась вразумить их, ведь если мы будем постоянно ссориться и не сможем работать в команде, то это ни к чему не приведет. Хён отговаривал меня, мол, не стоит с ними спорить, пусть что хотят, то и думают, без них обойдёмся. Но я его не слушала, и продолжала делать по-своему. В тот день сильно поссорились с Хёном, на эмоциях я наговорила ему много глупостей, а ситуация между отрядами практически не изменилась. Вскоре мы помирились, но я окончательно запуталась в своих чувствах. Я не знаю, что я чувствую к нему, ведь он четко дал понять, что мы «можем быть отличными напарниками и друзьями. Только в следующий раз следует лучше прислушиваться к мнению друг друга». В ходе беседы он признал, что был неправ в прошлый раз, поэтому решил изменить подход к нашему отряду и службе в целом. Для парня есть только одна цель — обеспечить победу союзникам, он рад отдать всё ради этого дела. Ничто не должно было отвлекать Хёна от поставленной задачи: его не интересовали отношения и прочая ерунда, даже после войны он был готов отдать всего себя на служение стране, больше ничего не имело значения для него. Эта новость огорчила меня. Парень поступил со мной так же, как и я в прошлом: отрёкся от моей любви, сам того не осознавая, прикрываясь стремлением достичь лучших результатов на службе. Осознание этого повергло меня в ещё большие мучения. Как же сложно оставлять свое слабое нутро на ни в чем не повинной бумаге. Мои мысли и чувства иногда очень ясны и глубоки, но я никогда не могла их записать. Думаю, это связано со стыдом и сильной внутренней скованностью. Я до сих пор не решаюсь позволить своим мыслям свободно течь. Во мне всегда что-то остается не высказанным и навсегда запертым в душе. Я не могу писать о своей любви, потому что она такая… Непроявленная. Она не видна. И поэтому так страшна, так мучительна. Когда любишь, хочешь просто полностью раствориться в любимом, одновременно боясь от него оторваться. Но я, видимо, не умею правильно её выражать, поэтому мне остается только писать то, что чувствую. Если бы я знала, какого это — быть с человеком, который действительно мой, я бы не теряла зря времени. А так… Как можно описать то чувство тоски, то непонимание, какое охватывает меня, когда я смотрела в глаза Хёну? Война, конечно, сильно все изменила, и во всем моем горе и смятении на первом месте неизменно стоит страх навсегда потерять его. Настолько глубоко, как будто только он и существует. Мне не хочелось ни о чем думать. Только смотреть на него, слушать и радоваться, какое же это счастье — просто стоять рядом, прикасаться к нему. Несмотря на это, мне нужно поддерживать репутацию стойкой и сильной девушки в отряде, поэтому приходилось оставаться хладнокровной, а также поддерживать дисциплину в окружении, ведь кто кроме меня будет этим заниматься? Во время боёв человек забывает о личных проблемах и переживаниях, сконцентрировавшись на деле, он не ощущает на себе то бремя чувств, которое тяжёлым камнем лежит у него на душе. Также было и со мной: во время тяжёлых военных действий я порой забывала обо всех других проблемах, но когда наступало время сна и передышки, я снова начинала чувствовать эту мучительную пустоту, не в силах найти себе отраду от мрачных мыслей.***
Нам помогали ООН и американские войска. Если бы не они, Северная Корея давно уже разгромила бы нас, ведь изначально имела численное и вооружённое превосходство. Также на стороне северян был Китай. Все равно обе стороны понесли большие потери… Весь 1951 год я провела в боях. Отдых и сон совсем не восстанавливали силы. У многих такой режим вызвал либо вялость, либо внезапные вспышки героизма. Все чаще диагностировали хроническую усталость или тяжёлую степень контузии. Такие уже были непригодны к службе, оставались сильнейшие.***
Письмо Акиры Фурукавы, 1 марта 1951 года: «Привет милая, прости что не отвечал, хотел написать раньше, но не получилось. Сообщаю, что жив, здоров, чего и тебе желаю. Сейчас нахожусь в столице. За прошедшее время со дня моего отъезда, побывал во многих местах, многое видел и пережил. Не хочу напрягать тебя, поэтому расскажу основное, ведь и так знаю, что у вас там напряженная обстановка. Не отчаивайся, все будет хорошо. Обо мне меньше думай, так будет лучше для тебя. Вот уже почти я год пребываю на этом участке фронта. В январе китайские добровольцы вместе с корейской армией захватили Сеул. Наша ситуация критична, и мы временно были вынуждены отступить. Командиры отрядов обдумывали даже использование ядерного оружия, представляешь? Настоял на том, чтобы не допустить подобного инцидента, как, например, с Хиросимой с Нагасаки в Японии шесть лет назад. «На войне все средства хороши», но уверен, есть более гуманный, если можно так сказать, способ все уладить. Уже не боюсь смерти, если приблизит час победы, страшнее умереть напрасно, так ничего и не успеть сделать при жизни. Хотя, в последнее время ситуация постепенно налаживается, мы совершили несколько успешных контрнаступлений вместе с войсками ООН. Не унывай, успех за нами! Я держу у себя в команде ситуацию под контролем, это не то, что было раньше. На самом деле мне есть многое, что хотелось бы тебе рассказать, но боюсь, сейчас не подходящее время и место для этого. Верь: даже если ты попадёшь в беду, мало ли, что может случиться, я найду способ тебя освободить. Я уже однажды пережил и погони, и пытки, находясь на волоске от жизни, но в этот раз я справлюсь. Не зря же проделал такой долгий путь. Ладно, давай не будем об этом. Передавай привет Хёну. Он хороший парень, мы часто общаемся, не знаю, почему сомневаешься в нем. Я уверен, что он тебе не безразличен, главное — не упусти свой шанс, вы отличная пара. Понимаю, ты не любишь разговаривать на подобные темы, поэтому на этом и закончу. P.s: У тебя день рождения 20 марта. Не знаю, дойдет ли мое письмо вовремя, но все равно поздравляю, высылаю открытку из Сеула. P.s: Я доволен, даже не знаю, как передать мою радость, что хотя через письма, но ты вместе со мной. Пиши чаще, пожалуйста. Всего хорошего, твой папа». Я была удивлена, когда нашла адрес матери на обратной стороне листа — это значило, что у меня появилась возможность поддерживать и с ней связь тоже. Когда у меня оказалось немного свободного времени, я сразу написала письмо и ей, чтобы она не переживала за меня.***
Как сейчас помню, был конец апреля, мы выстояли в битве возле реки Капхён*, китайские войска отступили, и мы даже немного расслабились. В тот же день меня оповестили, что в другом конце города, где тоже проводились военные действия, умер отец. Причину так и не сказали, умышленно скрыли от подчинённых. Среди солдат началось смятение, многие посчитали это дурным знаменем. Фурукава был одним из первых погибших высокопоставленных военных. «Раз до них добрались, что будет с нами?» — беспокоились парни. Сидела в кругу других солдат, на привале, и в первые секунды не могла поверить услышанному. Казалось, будто целый мир возненавидел меня. Вспомнила его последнее письмо, оно было таким трогательным и одновременно обыденным, будто ничего не предвещало беды. Будто и дальше сможем нормально общаться, писать друг другу письма, но все закончилось так неожиданно и быстро. Устала притворяться сильной девушкой, которая всегда выручает и помогает, не сломается и поведёт людей за собой как лидер. Так часто отыгрывала эту роль, что уже забыла, как это, испытывать настоящие эмоции. В бою часто опускались руки, я уже не верила, что могла что-то изменить в лучшую сторону, приходилось все время это удерживать в себе. Я временно впала в болезненно равнодушное состояние. Что? Голод и нехватка еды? Уже половину из нашего отряда потеряли. От нас ведь мало пользы, со сколькими бы не работали, двое из пяти будут говорить, что мы безграмотны и никуда не годимся. Я ответственна за других людей, значит, не должна полностью отдаваться своим чувствам в такой решительный момент, мы должны идти дальше. После лета 1951 боевые действия зашли в тупик, несмотря на большие потери, армии ещё располагали большими ресурсами и намерены наращивать их дальше, для будущих сражений. И некоторые стычки между армиями севера и юга случались, но не на том уровне, что в первые месяцы. Наши дивизии продолжали конфликтовать в свободное время, а в критических ситуациях действовали более-менее слаженно, и меня часто упрекали в том, что я не могу разрешить их вопросы. Я снова впала в отчаяние, но старалась держаться, а едкие комментарии американских помощников якобы все беды из-за того, что женщина командует ребятами, больно резали по сердцу. На замену отцу быстро назначили нового военного, но о нем мне ничего толком не известно.***
На следующий день, рано утром на штаб напали северяне, враги поступали со всех сторон, им не было конца. Было неожиданно услышать звуки выстрелов. На тот момент танковая дивизия, с которой мы работали, помогала обороняться. Это был единственный момент за пару месяцев работы, когда команды работали слаженно. Я открыла огонь по группе китайцев, бегущих прямо на нас. У меня было достаточно патронов, но из-за соседних деревьев выскочили ещё люди. Перезарядить винтовку оказалось в таких условиях нереально. Хён встал и одним ударом плечевого упора винтовки повалил на землю одного из нападающих. Началась бойня под моим командованием. Не думала ни о чём, он кроме желания выжить и вытащить раненых. Если не смогу спасти наших людей, какой из меня будет лидер? — размышляла я. — Мы должны продержаться до последнего, иначе пораненые не будут перенесены в безопасное место — иного выхода нет. У врагов имелось превосходство в количестве. Мы старались отбиваться и некоторое время держали оборону. Бежать было тяжело, но мы бежали, что-то крича и выхватывая оружие. Сзади раздавались выстрелы и крики. Залпы велись отделениями, взводами, а иногда и ротами для повышения поражающего действия и морального воздействия на противника. Танки, усиливая пехоту основных направлений, действовали в тесном взаимодействии с нами. Бой превратился в месиво из стреляющих солдат, не понимающих, откуда летят пули, уже и не живых, но ещё сохраняющих подобие человеческого разума. Кто-то из южан выпустил долгую пулеметную очередь, в свою очередь спровоцировав врагов на ответные, более жёсткие действия. «Казуми-сонбэ*, это, похоже, последние», — сказал мне Хён. Я достала гранату и бросила её как можно дальше в ту сторону, откуда шли вражеские солдаты. Происходит взрыв, и звук осколков постепенно стих. Удалось оттащить несколько наших раненых. Но было поздно. Китайцы перешли в контратаку и сумели прорвать позиции нашей южнокорейской дивизии в районе Тэгу*. В результате коммунистические полки вторглись в стык ООН и атаковали позиции других дивизий. Большинство наших легионов было уничтожено. Организованное отступление стало невозможным. Меня и еще нескольких человек силой утащили с собой. Погрузили в машину, напоминающую грузовик, нацепили наручники и увезли. В период военных действий никто не задумывался о том, что может попасть в плен. Быть расстрелянной, подорванной на мине? Запросто! Но попасть в плен? Странно, как такие очевидные вещи не приходили в голову, несмотря на то, что большинство солдат проходили инструктаж, что делать в таких ситуациях. Ничего не поделаешь, так распорядилась судьба. Я почувствовала отчаяние… В дальнейшем убедилась, что возникновение первых признаков отчаяния, безразличия в условиях плена — опасно в первую очередь для самого пленного: он может окончательно разочароваться и, в конечном счете, погибнуть. Хён вместе с отрядом остался на свободе. Как я могла считать себя сержантом, если меня так просто одолели? В одночасье все мои предыдущие заслуги на фронте аннулировались с этим позорным поражением. Кто вместо меня будет главенствовать командой, учитывая все наши конфликты? Я не успела попрощаться с ними. А Хён был единственным, кто пришёл и поддержал в тот злополучный день. Одновременно осознавала, что не могла быть для него больше, чем товарищем по службе. Сожалею, что не провела с ним больше времени до моего попадания в это ужасное место…