***
Руки и спина чудовищно ныли и болели. Спустились в помещение, в центре стоял стул, рядом находился военный. Среднего роста, хромой, худощавый и лысый мужчина в идеально чистой и выглаженной форме. Судя по погонам — генерал-полковник, зовут Хагай Мин. «Фурукава?» — спросил он, я кивнула, и после этого будто подменили человека. Резким жестом он посадил меня на стул и начал допрашивать. Уже не помню, что он говорил. Мужчина, который привёл меня сюда, сидел позади меня и под тусклым светом фонаря оформлял документы, не реагируя на происходящее вокруг. Видимо, привык. Глаза генерала лихорадочно блестели когда тот ругал, пинал меня ногами, давал пощёчины. Генерал колотил меня ещё сильнее. Боль разливалась по телу, дыхание становилось прерывистым, в ушах шумело, в глазах стояла чернота, но я держалась, стараясь не выдавать весь тот ужас, который испытывала тогда. Его громкий крик: «Говори!» — был наполнен такой злобой, что я сама впала в оцепенение. «Я ничего не знаю!» — это всё, что я могла произнести. Затем последовал ещё один удар, в живот. В один момент я вдруг потеряла сознание, а когда очнулась, ожидала, что мужчина снова начнёт меня избивать и скрутилась в защитную позу. Однако вскоре он меня отпустил, прошептав, что не верит ни единому слову. По телу пробежал холодок, ему хотелось меня запугать, и у него это получилось. Что было с другими пленными, которые оставались наедине с генералом, могу только представить. И посочувствовать. Я боялась подумать о том, что может произойти дальше, если первый день в плену начался с унизительных побоев и допроса. Эти раны долго заживали и напоминали о том ужасном дне, на следующий я начала работать, с трудом преодолевая боль. До сих пор на теле остались шрамы.***
В концлагере 11 для политических заключенных, а также солдатов и противников Партии проживает не более пяти тысяч человек. Работники также называют его «Центром сосредоточения». Всё идёт по расписанию, начиная с рабочего графика, заканчивая походом в туалет. Один-два официальных выходных в год, когда количество рабочих часов сокращали. Это происходило на большие праздники, а дальше — рутина. Подъем ровно в шесть, водные процедуры, построение, завтрак. Большинство девушек, как и меня, определили в швейный отдел. Это не настолько тяжело, сколько нудно и посредственно. Ещё я подрабатывала уборщицей, за что нашему отряду давали дополнительную порцию еды. Не считая перерывов, мы работали по девять-десять часов. Процесс усложняли плохие условия труда: на лесопилке, например, люди работают практически голыми руками, без страховки и нормальных инструментов. Территория строго охраняется, выйти никуда нельзя, а за каждым шагом пристально следят. Объект по размерам небольшой, но каждый день возводятся все новые и новые укрепления. Я не имела понятия, где конкретно нахожусь, знала только, что на Севере, в отдаленной от города местности, большее узнавать не хотелось, ведь за каждый лишний вопрос могла получить от охранников по спине. Видела, как так делали с другими заключенными, порой даже детьми, которых здесь, кстати, немного. Ситуация ужасна, что только на уме у этих людей? Так поступать неправильно, мерзко, гадко и… но, я отошла от темы. Напишу об этом позже, а пока еще рано. Хочу упомянуть, что в моем положении были и плюсы, ведь мы находились в безопасной зоне, куда не распространялась война (нужно ведь держать себя в руках и думать о чем-то хорошем?). Я надеялась на обмен, и что моё пребывание здесь не будет долговечным, не могли же они забыть обо мне? В итоге мои надежды оказались напрасными. Была бы мама или отец в Корее, им бы сообщили о моём положении, и они бы могли повлиять на решения нужных людей и освободить меня взамен на какого-то солдата из севера. Но мать, будучи заграницей и не зная, что со мной случилось, ничего не могла сделать. Обмен здесь происходил редко, чаще всего люди оставались в заточении вплоть до конца войны. В расписании дня остаётся полчаса свободного времени, разбитого на небольшие перерывы. Днем я читала книги, которые находила в старом здании, где расположена наша швейная мастерская. Похоже, помещение не успели толком очистить, а после начала войны сразу стали заселять сюда людей. Частенько слышала от офицеров, а в частности Хагая: «Бросай эту ересь и иди работай!». Старалась лишний раз не попадаться на глаза, однако, строгого запрета на чтение не было на тот момент. Присмотрела себе пару книг, они хоть скучные, зато дают возможность отвлечься и не думать, где нахожусь и что происходит. Из-за малого количества свободного времени не удавалось заниматься этим основательно. Поделилась книгами с коллегами по работе, они, на первый взгляд, дружелюбные и работящие девушки, с которыми приятно иметь дело. Одновременно я чувствала себя все хуже и хуже. Часто вспоминала прекрасные деньки, проведённые с отцом. Когда он был свободен, он часто любил повторять, что в жизни самое главное — помнить, что полного доверия между людьми не существует, для решения конфликтов существуют войны, но также упоминал — что даже здесь есть свои негласные границы, которые должен придерживаться каждый здравомыслящий человек. Мы часто вели с ним беседы о литературе и искусстве, и на первое место в них всегда выдвигалась поэзия. Он цитировал «Сердце» Нацумэ Сосэки, которого очень любил. Помню особенно удивительную строфу: «Если идти всё время по пути страданий, наступит момент, когда они больше уже не будут тревожить». «Ну когда уже наступит этот момент?» — думала я в отчаянии. Шоковое состояние, в которое впала из-за смерти отца, заглушилось, у меня появились новые хлопоты и на слезы времени нет. Я так и не узнала его причину погибели. Спала часа три-четыре в сутки, в лучшем случае. Во время медосмотра, которое проходило каждый месяц, я пожаловалась на здоровье и мне выписали средство, но от него нет толку. Какая-то странная горькая настойка. Сказала персоналу об этом, но те ответили, что сейчас дефицит, и на складе осталось только это, другую партию привезут через пол года. Что касается других пленных, то северная армия обеспечивала минимальный медицинский уход. Много людей страдало от истощения, вызванного тяжёлыми работами или недостаточным количеством еды, а зачастую все вместе. Зубы выпадали, десны темнели, кости ослабевали. Заключенный должен жить, спать и работать в лохмотьях, без мыла, носков, рукавиц и нижнего белья, в течении года он получает один-два новых комплекта одежды. Здесь находились также старики по пятьдесят лет, но им тоже приходится работать, пока они не умрут. Некоторые, не найдя ничего поесть, питались листьями, соломой, и прочим, однако так можно заработать разве что боль в желудке. На себе проверяла. Врачами тут работают представители обоих сторон военного конфликта, однако их было недостаточно для количества постояльцев. Пленным врачам разрешалось лечить своих раненых, используя только те медикаменты, которые имелись при себе. Для старших офицеров, насколько мне известно, предусмотрена другая, более расширенная программа лечения.***
Если хоть один человек из группы не выполнил норму, то отвечает за него целая бригада, их ждет наказание, в том числе публичный выговор вплоть по повышения срока заключенным. По той же причине на меня один пленный написал донос: мол, не выполняет работы в срок, сваливает обязанности на других, в общем, полная клевета. Такое уже случалось, но я не обращала внимания, подобные сценарии стали обыденностью, пока такая участь не коснулась меня самой. Несмотря на оправдания, меня без разъяснений отправили в карцер. Это были одни из самых худших часов моей жизни. В маленьком помещении, похожем на чулан, установлена одна мигающая лампочка, стул, и раковина со ржавым капающим краном. Звук капель воды сводил с ума, он был настолько отчетлив, что хотелось врезать чем-нибудь по нему, чтобы он смолк. Не получалось, и это выводило из себя еще больше. Наконец, голова начинает просто раскалываться. В этом маленьком пространстве не было ничего, за что можно было держаться. Ночи особенно мучительны, потому что к концу дня остальные ощущения исчезли, и вместо них было полное безразличие ко всему. «Что ты опять натворила?! Думаешь, я забыл, как ты сокрыла личную информацию на допросе?». Я слишком много о себе возомнила, раз думала, что все мои поступки мне с рук. Так я попала на второй допрос к управляющему, где я рассказала ему некоторые данные о себе, которые не предоставила в первый день нахождения здесь. Когда упомянула имя своего отца, Хагай просто ухмыльнулся и ответил коротко, что осведомлён о нём. Я не говорила об отряде из принципа, не хотела подводить Хёна и бывших напарников. Конечно, генерал хотел заполучить больше сведений, но я физически не была способна вспомнить какие-то детали. Сначала карцер, потом снова побои — я едва стояла на ногах и пару дней не могла даже работать. Проишествие стало уроком на будущее: никому доверять нельзя. Одно неосторожное слово, жест, человек запомнит это и донесет на тебя, а прав или нет, без разницы. Основательно отдалилась от остальных, старалась иметь нейтральные отношения к сотрудникам, чтобы потом таких конфликтов не возникало. Не все люди, находящиеся здесь, бесчеловечные лжецы и подлецы, однако таких большинство. Рано или поздно лагерь изменит людей, и скорее всего, в обратную сторону. Отношение Хагая ко мне после того случая несколько изменилось. Во время работы наблюдал за мной, стоял за спиной, не говоря ни слова. Подумал, что я совсем из рук выбилась и он ждал, пока я натворю снова что-то плохое, чтобы потом иметь повод меня расстрелять? Было бы желание, он убил бы меня на первом допросе. Значит, решил поиздеваться и испытывать мои нервы. Помню, как генерал частенько приходил в наш женский коллектив. В его глазах читалось спокойствие, недружелюбие и в какой-то степени меланхолия. Не могла сосредоточиться на работе, у меня учащался пульс и накатывалась тревога. У него же имелись подчинённые, которые докладывают обстановку, он что, не доверял им? Мин — ярый сторонник коммунизма, не признает других идеологий. Не скрывал этого и любил открыто высказываться о политике. Однажды случайно подслушала разговор между ним и каким-то офицером. Этот офицер, как и многие здесь, ранее служили лично самому командиру, значит, здесь на производстве очень тщательно подбирали людей, и не кто-то сверху, а лично сам Хагай. Генерал выглядел строго и официально, невзирая на свою хромую походку. Говорил с сарказмом и не стеснялся личных подробностей, на удивление открытый человек. Мужчине уже под сорок. Мин рассказал, что много лет назад был знаком с моим отцом. Хотела расспросить подробнее, но не решилась, не помню, чтобы Акира рассказывал о нем, это и беспокоило. Начать собственное расследование? Я не была уверена, что мне удастся, ведь речь идёт о военных высокого статуса, и у меня, обычной заключенной, вряд ли были шансы. Может, заслужить его доверие? Увы, это не так просто. Мне нужно было трудиться не покладая рук, чтобы он стал лучшего мнения обо мне. Либо я умру от истощения, отдавая все свои оставшиеся жизненные ресурсы работе, либо я погибну в карцере или от руки генерала за то, что не выполняю трудового плана. Сомнительная перспектива, но первый вариант мне казался чуточку лучше. В конечном счёте решила пока не подавать виду, а вести себя как обычно, но оставалась настороженной. Старалась держаться от Хагая подальше, ведь я ещё не забыла, что произошло в тот вечер в тире. Его избегали, словно он прокаженный бродяга, а не военный с наградами. Возможно, он привык так себя вести, проще говоря, Хагай — человек, воспитанный войной, чёрствый и проницательный. Тревога подкрадывалась незаметно, даже без причины, и не отпускала, пока не отвлекусь и не погружусь с головой в какое-нибудь занятие. Шитье, например, или чтение занудных книг. Постоянно думала о двух вещах: Хён, который остался по ту сторону лагеря воевать с отрядом, и мама. В мирное время у меня была семья, работа и друзья. Но я не ценила этого, а когда стала изолирована от мира, готова отдать все, чтобы возвратить время вспять и вернуть все как прежде. Но глупо было предполагать, что после такого количества убийств и разрушений можно без последствий вернуться в прежнюю жизнь. Не оставалось ничего, кроме как сидеть и ждать, когда война закончится и смогла бы встретиться с ними. Побег организовывать не планировала, хотя в первое время казалось, что это единственный способ закончить страдания и встретиться с родными. Лагерь находился в глуши, до ближайшего цивилизованного города ехать полдня, а в деревне наверняка не осталось людей. В подобных посёлках либо все умерли, либо уехали, а случае обнаружения грозит, в лучшем случае, арест. Это место быстро сломило меня, стыдно признать, но меня сильно запугали, я боялась оказывать сопротивление.***
Слухи в узких кругах распространялись быстро, особенно между женщинами. Неоднократно слышала о самоубийствах, которые происходили здесь. Это неудивительно, учитывая атмосферу, которая сильно психологически давит на тебя. Заключенный рассказывал, что во время ночной работы, на которую ходят пленные нарушающие дисциплину, тоже часто погибали. Жёсткие нормы, суета, напряжённый график, плюс сонливость. Ребята получали сильные и порой смертельные травмы. Знала все слухи, которые ходят здесь, в том числе ведомости о некоторых пленных и надзирателях, кто где служил, чем увлекался и как живет. Это единственный источник информации, хоть и недостоверный, но это лучше, чем ничего. Знала, что происходит каждый день в лагере, в котором нахожусь, знала обстановку внутри его, то, что скрывается за каждым «кирпичом». Знала все о жуках, которых здесь, кстати, тоже полным-полно. Мне о многом известно, но не о многом дозволено писать. Стала словно тенью, в которую никто не вглядывается, и если эта тень может что-то сказать, никто ее не спрашивает, а если она и говорит, никто не слышит. Генерал что-то замышлял касательно меня. У меня не было явных доказательств, но я чувствовала это. Девушка, что донесла на меня, пыталась спасти собственную шкуру, таким образом, пытаясь пробить «место под Солнцем» в окружении Хагая, добиться каких-то поблажек. В дальнейшем у нас были напряжённые отношения, и я подозреваю, что она просто сошла с ума оттого, что слишком долго здесь находилась. Непривлекательная, но острая на язык прыдкая дама, что выглядела старше своего возраста. Она работала в швейном отделе вместе со мной. Из её уст мне удалось узнать, что управляющий принимал участие в японо-китайской войне*. Я слышала, как девушка обсуждала мужчину за его спиной, рассказывая остальным, какой он подлый надзиратель лагеря, но умелый в прошлом вояка. Подобные разговоры в коллективе больше не происходили, у них возникли более важные темы для беседы, чем обсуждение жизни Хагая. Часто всего лишнюю болтовню присекало начальство, но я все услышала и запомнила. Откуда этой особе известна столь интересная информация о мужчине? Об этом мне узнать не удалось. Спустя пару дней после этого случая она умерла на тяжёлых работах. В один момент я засомневалась, куда же приведёт моё решение, и не ждёт ли меня такая же печальная участь? Но ответ на заданный вопрос я не находила, а лишь злобно смотрела в след удалящющумуся силуэту в военной форме, и возвращалась к своему делу.