на поражение

      Собственная жизнь напоминает Оби-Вану беспрестанно заезженную пластинку, тянущую за собой вереницу проблем и чрезмерную усталость.       Однообразные, нерушимые и монотонные дни начинают походить на самый настоящий регламент, норму, а их нарушение автоматически приравнивается к казни. Рутина утомляет, перекрывает воздух, топчет своими ножищами и тянет вниз, на самое дно. Ничего не меняется. Кеноби продолжает преданно, верно вставать в четыре утра, чудом не падая лицом на холодный пол прямиком с дивана от заветного желания поспать. Неизменно принимает душ, включая настолько горячую воду, что кожа под такой температурой краснеет, зудит, болит; а потом настолько холодную, что ноги от мороза резко подкашиваются, разделяя свое негодование с кружащейся головой на пару. Неприятные мысли, которым Оби-Ван всеми фибрами своей души не рад, от новой утренней методики не исчезают. Желудок совершенно не хочет воспринимать пищу в такую рань, противясь любой еде, поэтому белый унитаз, как итог, приветливо встречает его, принимая в свои крепкие объятья со всей присущей любовью. Оби-Ван ограничивается кофе с молоком и целым стаканом воды. Пять часов дороги в сумме: от дома до университета, от университета до дома — доводят до утомления и настоящего изнеможения.       Кеноби, злостно измученный совестью, буквально принуждает себя редактировать пьесу Энакина. Ночью, когда силы есть только на то, чтобы лечь на диван, укрыться с головой пледом и заснуть, — Оби-Вана встречает настольная лампа, свет луны и стопка листов с криво написанными буквами. Он понимает: если не убедит себя сделать что-либо — не сделает ничего. Однако ему, без всякого сомнения, даже при условии наличия совсем маленького личного давления, нравится делать это. Нравится изучать главных героев, узнавать в них черты характера Эни; записывать в ежедневник интересные, полюбившиеся цитаты и фразы; исправлять текст работы, чтобы она стала ещё лучше, удивительнее. Иногда Оби-Вану трудно. Трудно побудить себя к работе, не отвлекаясь на посторонние мелочи; спать всего лишь три часа за день, не успевать поесть и отдохнуть. Трудно. Но, положа руку на сердце, Кеноби абсолютно точно может признаться: он повторил бы этот эксперимент ещё двести, пятьсот раз, лишь бы до бесконечности читать чужой шедевр, находя там все новые и новые подробности нежданно открывшегося для него мира.       Встреча с Энакином, и правда, переворачивает жизнь Оби-Вана с ног на голову. Привычные, устоявшиеся минуты, часы, дни, недели начинают приобретать странные и абсолютно непонятные обороты. Обороты, к слову, превращаются в громадный снежный ком, сносящий все на своем пути. Спокойное существование, ранее состоявшее из встреч с сестрой и посиделок на работе, остро потревожено шалопутным Скайуокером. Смутными моментами Кеноби кажется, что его новый знакомый вовсе не с шумного центра Нью-Йорка, где у людей с рождения в крови бешеный траффик, суета, движение и горький эспрессо по утрам. Временами Кеноби думает, что Энакин прибыл прямиком с неизвестной им, людям, планеты, откуда его отправили, выслали с необыкновенным, просто изумительным заданием на Землю. И это задание — раздражать всех вокруг, буквально доводя до ручки. Совершать подобное с таким пристрастием, старанием, качеством может только самый настоящий знаток. Оби-Вана смешат собственные мысли. Как-то раз на скучной лекции он придумывает планету «Татуин» с двумя солнцами, бесконечной пустыней и противным, вездесущим песком, представляя, что Скайуокер прилетел именно оттуда. Когда мужчина рассказывает это Асоке, она смеется так долго и искренне, что самому Оби-Вану становится плохо. Тано, встречаясь после этого с Энакином, с серьезным лицом садится перед ним на колени, кланяясь и насмешливо шипя что-то на непонятном языке. У Скайуокера появляется резкое желание удушить кого-нибудь из этой парочки.       «Внутри Энакина — сплошной шторм и бушующие ураганы, — думает Кеноби, разговаривая с ним. — Он — загадка, которую никому и никогда не будет под силу разгадать полностью, до конца. Стоит подумать, что ты сделал это, и разочарование тяжко повиснет на хвосте. Эни всегда будет на шаг впереди, — размышляет Оби-Ван, принимая чужие объятья. — Энакин такой, какой он есть. И я должен уважать и принимать это».       Кеноби, созерцая циничные шутки в отражении зеркала в одиночестве, всецело откровенничает с самим собой: общение со Скайуокером доставляет сплошное удовольствие и детский восторг. С Энакином можно обсуждать новые прочитанные произведения, размышлять о просмотренных фильмах (оказывается, они оба просто без ума от кинематографии), пить много кофе, не слушая бубнёж Тано о том, как это вредно для больного сердца Оби-Вана. Кеноби нравится общаться со Скайуокером, потому что с ним просто, правильно и откровенно. С ним он чувствует себя собой. Нет необходимости притворяться, играть на публику, вести себя так, будто вся его жизнь — это мирная прогулка среди бабушек в парке, шахматы по субботам и ленивая пятница с чаем и телевизором. Тем не менее осознание, ощущение истины, точности в своих руках перечеркивает взбудораженное состояние косой линией. Оби-Ван понимает, почему Асока не рассказала о близком друге сразу, не познакомила, не представила их друг другу. Эни — точная характеризация слова «слишком». Слишком рискованный, слишком опасный, слишком беспокойный, слишком несдержанный, слишком фривольный, слишком неустойчивый. Слишком, слишком, слишком, слишком. Девяносто пять процентов — слишком, остальные пять для минутного спокойствия и сдержанности.       Сегодня не в меру много дел. Любимый университет кажется настоящей тюрьмой, пока Оби-Ван едет в тесном метро, будто под охраной конвоя, с трудом вздыхая из-за натиска других людей. Удивительно. У каждого из них своя жизнь. Каждый переживает что-то в душе. Плачет от боли или не чует под собой ног от радости, натягивает счастливую маску на лицо или, наоборот, улыбается искренне и обаятельно, целует родных по утрам, выгуливает собаку или просыпается среди серых стен, коробок, сверлящих мыслей, себя самого (что может быть страшнее?). Кто же Оби-Ван? Что проживает он? Если бы мужчина только знал ответы на эти вопросы, догадывался о затейливых аксиомах судьбы, может быть, все бы было куда легче, куда проще, куда надежнее. Когда Кеноби входит в здание, замечая расплывшегося в улыбке старика-охранника, хмурых студентов и коллегу, Эйлу Секуру, вся злость сразу же пропадает, абсолютно честно уступая место ликованию и удовольствию. Кеноби нравится быть тем, кем он является на самом деле. Нравится быть там, где он находится. Нравится делать то, что он делает.       Лекция дарит ему ещё больше сил, положительных эмоций, мотивации создавать, творить и учить. Студенты задают много вопросов, участвуют в обсуждениях, радуют Оби-Вана своим, почти что, хорошим произношением и показывают бесконечное уважение, внимательно слушая и стараясь понять новый материал. Благодаря идеальному поведению, Кеноби успевает закончить запланированную тему раньше окончания лекции. Если рады студенты — рад преподаватель. Он включает им отрывок фильма на латинском языке, пытаясь занять чем-нибудь интересным на оставшиеся двадцать минут, в то время как сам садится редактировать уже полюбившуюся пьесу. Оби-Ван восхищается тем, как Энакин понимает своих героев, чувствует их, защищает и любит; как вкладывает в каждого из них кусочек себя и своей души. Оби-Ван восхищается тем, как тревожится сердце при прочтении, как понимаются чувства, будто они его собственные, как появляется желание испытать, пройти тоже самое. Кеноби восхищается тем, насколько Энакин Скайуокер талантлив.       На перемене он готовится к следующей лекции. Раскладывает контрольные тесты и листочки на парты, поправляет криво, неровно стоящие стулья и выкидывает фантик, подобранный с пола. Удовлетворенно смотря на чистый кабинет, мужчина собирается заняться своими делами вновь хотя бы пять минут. Оби-Ван открывает пьесу снова, чувствуя неясный трепет, как это было первый раз после их встречи в кафе; присаживаясь на стул, достает из сумки простой карандаш, чтобы делать нужные пометки. Едва он сосредотачивается, начиная внимательно вчитываться в текст, в кабинет вихрем влетает один из студентов, чудом не ломая ничего на своем пути. Кеноби смотрит на него недовольно, ощущая растущее возмущение. Это единственный момент в университете, когда у него есть время для редакции, чтобы, придя домой, предотвратить муки над самим собой. Если он выполнит хоть малую часть запланированного — то побыстрее ляжет спать по приходе, укутавшись пуховым одеялом после тяжелого рабочего дня, а не будет сидеть, осязая закрывающиеся глаза от усталости и расплывающиеся черные буквы. — Salve! Это Вам, Магистр Кеноби.       Оби-Ван глядит на поставленный перед ним картонный стаканчик и пончики в крафтовом пакете, как на нечто инородное, странное и непонятное. Желудок вот-вот начнет урчать от нехватки еды, когда глаза видят её, аппетитную и вкусную, прямо перед собой. Кеноби всеми силами пытается не подавать виду, сохраняя спокойствие, но студент, кажется, все равно замечает явное смущение и озадаченность. Оби-Ван смотрит так, что для понимания всех его мыслей не хватило бы и тысячи слов. Мужчина лишь растерянно мычит что-то себе под нос, разводя руками, в то время, как на лице читается немой вопрос: «Что это?». — Insperata accidit magis saepe, quam qua speres.       Студент, что поразительно, понимая фразу Оби-Вана, тоже начинает не на шутку смущаться. Его прямая осанка меняется сгорбленной спиной и вырисовыванием кругов ногой на полу. Он пытается что-то сказать, открывая рот, как рыба, но по итогу лишь разводит руками, как несколько минут назад сделал магистр, похоже окончательно принимая сложившуюся ситуацию, и то, что его совершенно неправильно поняли. Как сообщить это, парень, к сожалению, тоже не знает. Но чудом вспоминая про записку, прикрепленную на стакане, он разворачивает его листочком и подвигает ещё ближе к Кеноби. — Извини, золотко. Пять не поставлю, прячь зачетку обратно в карман, забирай свою «взятку» и беги заниматься добрыми делами, — Оби-Ван заметно напрягается, говоря это.       Студент звонко ахает от недовольства. — Магистр Кеноби, как вы могли такое подумать? — не на шутку изумляется он, — Это не мое. Молодой человек на улице попросил передать вам — я передал.       Оби-Ван раскрывает рот в удивление. Видимо, сейчас его очередь поменяться местами, показывая немое изумление, со студентом. Тот, в свою очередь, расслабляется, принимая прежнюю позу и переставая нервничать, наконец-то зная о безусловной правоте. Теперь он смотрит более спокойно и терпеливо, не сомневаясь, что никакого наказания не последует. Кеноби придвигает к себе поближе стакан и пакет с пончиками. Кто же это мог быть? И с какой целью? Тысяча вопросов и ни одного ответа. Почерк на записке до жути знакомый. Оби-Ван чувствует приятный, одурманивающий аромат кофе, из-за чего голова начинает кружиться от самого настоящего, неподдельного наслаждения. Ещё немного и, честное слово, он оставит этот завтрак себе, даже не думая. Срывая приклеенный листочек, мужчина пытается всмотреться в кривые, но, что странно, аккуратно выведенные буквы. На бумажке скромно и лаконично написано: от Эни с Татуина, для Оби с Нью-Йорка. Сегодня в восемь. Отговорки не работают, посмотришь видео Асоки с котятами в воскресенье. Оби-Ван вздыхает слишком громко. — Хорошо, ты свободен. Но в следующий раз, quaeso, не бери ничего у незнакомцев.       Они давно не общались с Энакином. Да и по-честному, иногда Оби-Ван просто не знал, как правильно общаться с ним. Все казалось каким-то неправильным, эфемерным, сложным. Скайуокер часто звал встретиться, доставал надоедливыми сообщениями и даже отправлял видео с котятами, пользуясь методикой Асоки. Но, увы, ничего не помогло. Кеноби, несмотря на свое явное хорошее расположение к Эни, просто не мог пересилить себя. Лишь бы придумать множество отговорок, остаться дома, ни с кем не контактировать, спрятаться в ракушку и сидеть там вечно, занимаясь самобичеванием. Энакин, правда, пытался. Пытался всеми силами. Пытался стать и быть другом. Но дело, конечно, было совершенно не в нем. Оби-Ван не хотел открываться полностью, все же оставляя какую-то завесу тайны не из-за своего желания быть загадочным, а из-за страха снова быть бессильным, а потом снова быть разбитым. Оби-Вану тридцать восемь, но свою инфантильность он так и не перерос. Кажется, терпение Скайуокера просто лопнуло.       Когда дверь наконец-то закрывается, Оби-Ван рассматривает стаканчик и сладости, вертя их так и сяк. Ситуация не прояснится ни на йоту, новые детали тоже не обнаружатся, пока магистр не разберется в себе, раскладывая все по полкам и шкафам, ящикам. Перед самым началом лекции Кеноби пишет скромное «Спасибо». Перед самым началом лекции Кеноби не может не позволить себя улыбнуться, получая ответ Эни.

***

      Тяжелый, буквально каторжный день выжал из Оби-Вана все соки. От нескольких килограммов проверочных работ, которые приходится нести, нестерпимо начинают болеть руки, ноги с большим трудом стараются не потерять свою способность двигаться, а голова идет кругом. Долгая поездка до дома кажется чем-то неподдельно сносным и даже изумительным. Народу намного меньше, чем утром, поэтому мужчине хотя бы удается посидеть, чего не скажешь про раннее путешествие. Кеноби просто рад. Рад ехать в метро и идти двадцать минут до дома после. Рад, что сегодня пятница, что завтра будет суббота, а послезавтра — воскресенье. Рад, что сегодня сможет спокойно посмотреть телевизор, завтра посидеть с Асокой, которая заполнит весь день собой, и брат абсолютно не будет против этого, а послезавтра флегматично подготовиться к понедельнику, ничуть не торопясь.       Он совершенно забывает про Энакина.       По пути домой мужчина стандартно забегает в продуктовый ларек. Сначала Оби-Ван покупает корм для черной кошки, которую подкармливает уже около месяца, и, только хорошо подумав, разрешает купить себе целое ведро шоколадного мороженого и красное сухое вино. В его возрасте да с его здоровьем, которое оставляет желать лучшего, только от одного упоминания алкоголя становится плохо. Зато, когда Оби-Ван был в возрасте Тано и ещё сам учился в университете, ему нравилось выпивать в их студенческой компании. Они развлекались так, как молодежь уже никогда не сможет и не будет. Никаких нарушений законов (почти), драк и ссор. Лишь бесконечное веселье, нескончаемое счастье и ощущение молодости. Все тогда казалось не таким. Все было куда проще и легче. Можно было признаться в чувствах, смеяться так громко, что уши закладывало, путешествовать, говорить все, что только приходило на ум, любить, как в последний раз. Конечно, это можно было бы делать и в возрасте Кеноби. Понятное дело, жизнь не заканчивалась на тридцати восьми, но в его года больше хотелось безмятежного спокойствия, а не головную боль. Веселье было не для Оби-Вана — слишком уж энергозатратно. Лучше, и правда, посидеть дома, почитать книгу, пересмотреть любимый фильм, вымыть всю квартиру до блеска или приготовить какое-нибудь новое блюдо.       Заходя в квартиру, Кеноби буквально опускает руки от усталости, роняя практически все, что было в них. Он оставляет вещи на полу так, как они упали, лишь аккуратно перешагивает, чтобы не создать ещё больший бардак. Банка мороженого и бутылка вина остаются крепко прижатыми к груди, а потом плавно перемещаются в холодильник, чтобы не потерять необходимую температуру. Оби-Ван раздевается медленно, прилежно вешая рубашку и брюки по стрелкам на вешалку, несмотря на свое желание сделать наоборот, — совершить некий бойкот, разбросать все свои вещи по полу, помять их, испачкать. Он надевает пижамные штаны и рубашку в голубо-белую полоску. Кажется, этот комплект чуть большемерит, потому что штаны волочатся по паркету из одной комнаты в другую. Зато во всем есть свои плюсы: потом не придется мыть пол. Когда Кеноби проходит мимо зеркала, собственное отражение пугает. Его ярко русо-рыжие длинные, растрепанные волосы блекнут на фоне мертвенного, словно воскового, лица, некрасиво контрастируя с слабо фиолетовыми синяками под глазами и впалыми щеками. Придет час, и мужчина абсолютно точно будет жалеть о том, что когда-то сотворил с самим собой.       На часах показывает девять. Едва Оби-Ван садится на диван, включая телевизор, чтобы посмотреть шоу, связанное с готовкой, и успевает расслабиться, в дверь просто-напросто начинают ломиться, чудом не снося её с петель. Он встает неохотно, абсолютно не торопясь, будто знает, что не застанет никого важного на пороге. Это не Асока: по вечерам пятницы у неё курсы итальянского языка, а потом встреча с подругами. И не соседи: они не общаются с друг другом то ли по отсутствию необходимости, то ли по непонятной неприязни, естественно, не со стороны Оби-Вана. Кеноби достигает двери за минуту, но ещё полторы стоит рядом. Непонятное желание, ковыряющееся детской лопаткой где-то в подкорке мозга о жгучем порыве остаться здесь, не впускать в свой скрытый мирок, не дает покоя. Лишь, когда шум затихает на секунду, момент озарения посещает мужчину.       Энакин. — Знаешь, Оби. Я могу понять все, но вот это, — парень тыкает пальцем прямо Кеноби в грудь, как только его впускают, — понять не могу.       Скромности Эни не занимать. Скайуокер без всякого стеснения скидывает с себя кроссовки, снимает куртку и хлопает дверью так, что на соседней тумбочке падает несколько предметов, а ещё криво повешенная картина два года назад. Он оглядывает их, решая не поднимать. Чудно! Всегда, абсолютно всегда, если рядом с мужчиной появляется Энакин, что-нибудь обязательно улетает, падает или ломается. Парень, символически бурча о том, что жизнь наказала Оби-Вана за то, как он обошелся с ним и встречей, которую Эни, между прочим, планировал, проходит вглубь квартиры. Скайуокер находится тут всего лишь две минуты, но навел такой беспорядок, какой Кеноби не видел со времен переезда. Кажется, если бы здесь была Асока, она бы уже давно выгнала всех, лишь бы её не раздражали, не говорили с ней и не задавали абсурдных вопросов. Как бы сказала Тано, находясь тут: «Не хочешь услышать глупый ответ — не задавай глупых вопросов». Энакин бы вздохнул. Оби-Ван бы улыбнулся. — Я не забыл, я просто опоздал, — пытается придумать оправдание Кеноби.       Энакин хмыкает громко и насмешливо. Хмыкает так, что мужчине по-настоящему становится стыдно. Ситуация начинает забавлять Эни все больше и больше, Оби-Ван видит это. Наверное, так торопился на встречу, что забыл снять пижаму. И выйти из дома. Скайуокер любит поворчать, высказать свое неудовольствие и сделать вид, что его ничего и никогда по-настоящему не устроит, не удовлетворит, но видя измученное лицо Кеноби, желание сделать это сразу отпадает. Он шагает на кухню, вытаскивает из холодильника почти что все продукты. Питание у Оби-Вана скромное. Если это вообще можно назвать питанием. В холодильнике лишь упаковка мороженого, бутылка вина, несколько фруктов, пакет картошки и контейнер с курицей, переданный Асокой в прошлую субботу. Энакин зачем-то ставит виски, которые он принес с собой, в морозильный ящик, забирая в обмен вино и мороженое. Кеноби возмущенно бросается спасать свои продукты питания. Скайуокер победно поднимает руки вверх. — Быть Хатико не по моей части. Твое дезертирство расстроило меня, — многозначительно усмехается парень, — поэтому это, — он кивает головой на то, что взял, — мой моральный ущерб. А это, — указывает свободной рукой на балкон, — место, где мы будем отдыхать, благодаря тебе. Надеюсь, что холодный пол нравится тебе больше, чем приятная музыка и мягкие стулья.       Кеноби не возражает. Да и не пытается. Ему уже не сбежать. Энакин находится рядом: в его доме, квартире, балконе, мыслях. Сердце? Оби-Ван буквально чувствует, как тот дышит, как бьется не его, чужое, сердце, и как смешно трепещет завиток возле уха. И как же страшно признавать, что присутствие Скайуокера до безумия нравится ему. Что весь его сарказм, шутки, ирония, забота, бутылка виски и холодный протез, сжимающийся вокруг кисти, привлекают, привязывают к хозяину, а не отталкивают. Ненормально, дико, чуждо, глупо. Глупо, когда они стоят друг напротив друга молча, глядя в глаза и читая все то, что навсегда останется спрятано в глубине души невысказанными словами. Чуждо, когда Энакин лишь сильнее сжимает руку, а холод металла приятно обжигает кожу. Дико, когда Скайуокер прижимает его к себе, шепча на ухо, что Кеноби устал, что Кеноби просто нужен отдых. Ненормально, когда Оби-Ван не пытается оспорить это. Ненормально, когда Оби-Ван впервые хочет быть слабым. Ненормально, когда Оби-Ван в тридцать восемь лет, кажется, влюбляется, как бестолковый мальчишка. — Итак, сегодня у нас по программе, — Эни хватает красный плед с дивана, целенаправленно направляясь на балкон и волоча за собой мужчину, — Мои шутки, твоя очаровательная улыбка, разговоры о всяких глупостях. Невкусное вино, банка мороженого. Искренность. Все запомнил и уяснил? — шрам на виске от мерцаний уличных фонарей светится ярким светом. «Боже, какой он красивый». Кеноби впервые разрешает себе думать о таком, мысленно убирая все ненавистные знаки «STOP», преграждавшие дорогу. Запрещенная мысль огревает его нежданно и негаданно, ударяя лопатой по голове; нападает на него со спины, как хищник на свою жертву. Он завороженно и внимательно рассматривает Эни, как в первый раз, пытаясь запомнить каждую деталь. В свете блестящих фонарей, манящих огней города, ночной тьмы и слепящих звезд на небе. «Если бы он только знал, знал, насколько красив, когда не пытается показаться язвительным и равнодушным. Если бы он только знал, насколько красив, когда на его лице сияет самая яркая улыбка, которую я когда-либо видел. Если бы он знал…».       Внутри Оби-Вана просыпается романтик. Ночь разрешает откровенничать, рассказывать секреты, признаваться, любить. У Энакина изящные кудрявые волосы, едва касающиеся широких плеч, и бездонные голубые глаза, в которых, как утверждают женские романы, можно утонуть. Оби-Ван знает, что Скайуокер не боится носить свои травмы на показ. Он не прячет жуткий, глубокий шрам, всегда привлекающий внимание, не выбирает протез, похожий на человеческую руку. Протез Энакина черный. Оби-Ван даже в темноте видит провода там, где должны быть вены, и механизмы вместо костей. Это пугает. Но что пугает или привлекает ещё больше — умение быть сильным и оставаться собой в любой ситуации. — In vino veritas, — подмечает Кеноби, когда Эни откупоривает бутылку. — Сделаю вид, что понял, что ты сказал.       Вино развязывает им язык. Энакин рассказывает про то, как потерял руку, попав в автомобильную аварию, как познакомился с Асокой, которая единственная из всех прохожих не растерялась и смогла оказать ему первую помощь. Оби-Ван все это время думает о том, как гордится Тано. Он скромно улыбается и пожимает чужое плечо в знак поддержки. На балконе дышится легко. Ветер ласково касается чужих волос, бетонный пол дарит приятный холод даже через плед, а человеческое тепло греет бок. Оби-Ван радостно делает вдох. У него кружится голова от выпитого алкоголя и присутствия Скайуокера, а ещё совсем немного бьется сердце, готовое вырваться наружу от того, насколько все хорошо. Их взаимоотношения самая настоящая коллизия. Они ведь совершенно разные. Эни любит новые, современные фильмы, где кругом световые мечи и путешествия во времени, рок и горький кофе, обжигающий горло. Оби-Ван любит старые, черно-белые, где добрая атмосфера чувствуется в каждой сказанной фразе, джаз и приторный кофе, оставляющий на языке сладкий вкус сиропа. В конце концов, Эни не боится признаваться в своих чувствах. Оби-Ван же знает, что в нем недостаточно духу, недостаточно силы и смелости, чтобы сказать о том, как, о боже, он влюблен.       Дело, и правда, не в Энакине. Это не его страх, не его сомнения, не его паника и испуг. У Энакина настежь открытое сердце, истина в словах и не сказанное вслух признание, ясно читающееся в глазах. Оби-Ван не хочет сознаваться в том, что впервые по-настоящему неравнодушен к кому-либо. Не хочет сознаваться и в том, что избегал Скайуокера, боясь потонуть в своих чувствах, уплывая на дно вместе с балластом; что Эни вдыхает в него жизнь, полную искромётности и воспоминаний, дарит новые краски и эмоции. Не хочет сознаваться, что бегает не от парня, а от самого себя. Они пьяны и по-детски наивны. Оби-Ван прекрасно знает, что стоит обнаженный, что все его эмоции видны от начала до конца, что сам он прозрачный. Оби-Ван знает, что протяни Скайуокер руку, то коснется его насквозь, пройдет через ребра, легкие, сердце. Оби-Ван уверен: если Скайуокер настоит на признание, то Кеноби будет слишком слаб, чтобы промолчать. Оби-Ван знает, что больше не сможет терпеть. Оби-Ван знает, что прямо сейчас готов побежать со старта, нарушить все свои принципы и правила. Оби-Ван знает, что любовь Энакина — это красиво. Судьба судьбой, но выбор всегда был за ним.       Они так устали притворяться. — Так нельзя, — шепчет Кеноби одними губами, когда Энакин выжидающе смотрит на него. — Так неправильно, — напоминает он, пока рука Скайуокера держит его собственную. — Мы пожалеем об этом, — малодушно продолжает умолять вослед. — Мы не должны, — едва слышно произносит Оби-Ван, когда чувствует чужое, обжигающее дыхание на себе.       С Эни не может быть иначе. Все через край, выше головы, предостаточно, немерено, переполнено, набитое битком, трещащие по швам. Все слишком. Все правильно. Он не убегает, не пытается оправдаться, спрятать чувства, выставленные напоказ, отшутиться, забыть. Сделать вид, что эта игра, алкоголь в крови, одиночество в сердце и брешь в груди. Они сидят на балконе в середине апреля. Они смотрят на ночное небо шумного города сквозь пелену, вглядываясь в тусклые звезды. Они думают о том, что через тернии всегда попадаешь именно к ним. В них двоих достаточно пороков и грехов. В них достаточно ошибок и грязи. В них достаточно любви, одной души на двоих. Скайуокер выиграл. Выиграл, даже не пытаясь победить. А Оби-Ван проиграл. Проиграл, пытаясь прибежать первым на финиш. Проиграл, потому что влюбился. — Пожалуйста, просто не убегай от меня. Умоляю, не убегай. Каким мне быть для тебя? Каким быть, чтобы ты остался? — шепчет Энакин в губы, едва дыша.       Кеноби окончательно ломается. Ломается с громким треском и чувствами, вырывающимися наружу. Ломается с бесконечной любовью в глазах и влечением. — Просто будь со мной. Рядом.       Энакин переплетает свои пальцы с чужими. Его губы шершавые и обветренные, с привкусом горького кофе и сухого вина. Он прикасается ими к губам Оби-Вана мягко и нежно, сталкиваясь зубами из-за сбившегося дыхания. Кеноби готов поклясться, что земля уходит у него из-под ног. Скайуокер держит мужчину крепко и уверенно, сжимая в своих объятьях, всем своим поведением показывая, что не уйдет. Не сейчас. Эни не пропускает ни один сантиметр кожи. Он касается легко и чутко, а каждое чужое движение отзывается громким стуком сердца о ребра, дрожащими руками и едва слышными всхлипами. Энакин невесомо целует в висок, за ухом, снова доходит до губ. Целует со страстью, горячим желанием и небрежностью. Оби-Ван — его рай и ад. Энакин заставляет дрожать, заставляет шептать его имя на ухо, заставляет выгибать шею, подставляясь под поцелуи.       Чужие кудрявые волосы щекочут кожу. Эни держит лицо Кеноби в своих руках, вырисовывая извилистые реки на едва заметных паутинках капилляров, цветы на родинках и бескрайние поля на губах. Он касается их кончиками пальцев, будто сокровищ, хрупких и ценных, завоеванных огромным, непосильным трудом. Будто искал их всю жизнь. И нашел. Температура достигает невероятных высот. Одного Скайуокера становится мало. Он держит за руку, будто не хочет отпускать, будто никогда не отпустит. Он говорит, что всегда будет рядом. Оби-Ван улыбается, цепляясь за Эни, как за спасательный круг. Улыбается, когда целует сам. Улыбается, когда ему окончательно сносит голову. Они держаться друг за друга, пытаясь осознать, что все это — реальность. Поцелуи Скайуокера невесомые, незаметные, скрытые, едва ощутимые. Поцелуи Скайуокера лучшее, что случалось с Кеноби. — Veni, vidi, vici, — подмечает Энакин, переводя дух.       Оби-Ван смеется ему прямо в губы. Искренне и по-ребячьи. Изгибы линий, мягкость прикосновений, бесконечное желание до исступления и слез. Все чересчур. Все так, как любит Эни. Все так, как должно быть. Они валятся на большую кровать от усталости. Кеноби не хочет думать о том, что спит на ней первый раз. Он не хочет думать о том, что впустил кого-то в собственную вселенную, разрешил прочитать себя, как открытую книжку, позволил, чтобы его полюбили и он полюбил сам. У Скайуокера красивая россыпь родинок-созвездий на спине и доброе-доброе сердце. У Кеноби острые лопатки и чрезмерная, ласковая мягкость. Он обнимает его крепко-крепко, прижимая к себе. Скайуокер согревает своим теплом, своей любовью, своей заботой. Они не разговаривают: лежат абсолютно молча. Им не нужно произносить что-либо, чтобы понять о чем думает каждый из них. Перед тем, как окончательно провалиться в сон, Энакин ласково целует в лоб, переплетая их пальцы.       Все заканчивается на нужной ноте.       Они бы никогда не смогли быть друзьями.