на поражение

      Утреннее солнце, по ощущениям, встречает куда ласковее и приветливее, чем в обычные дни, когда квартира больше походит на раскаленную печь, а не уютную обитель. Пытаясь разбудить нежно, оно, будто пуховым одеялом, заботливо укутывает мягким теплом с граничащим долгожданным жаром после протяжной зимы. Заурядное вдруг становится непривычной радостью и определенно приветствует недавно образовавшийся тандем так, как они оба заслуживают. Ослепительные лучи незаметно щекочут нос Кеноби с через силу заметными веснушками-крапинками. Рыжие волосы под таким светом начинают переливать, искрить самым настоящим огнем, почему-то напоминая огромные подсолнухи в поле, теплую осень с разноцветными, шуршащими листьями под ногами, беззащитные одуванчики летом. Светило оставляет следы на коже, прядях Оби-Вана, взращивает их несколько десятков лет, чтобы показать всю простоту, красоту, необыкновенность.       На лице Кеноби тысяча красок. У него ухоженная, но колючая борода, неприятно царапающая кожу и даже губы. Он смешно жмурит глаза во сне, затягивая под живот отобранный нечестными правилами кусок пледа. А ещё едва слышно бормочет себе что-то под нос, снова упираясь лбом в плечо парня, как делал это всю ночь. Скайуокер норовит угадать, что беспокоит Оби-Вана, что тревожит его, что радует или делает счастливым. Глаза беспокойно мечутся под закрытыми веками. Шепот Кеноби гудит где-то под ухом, но разобрать сказанное совершенно не получается, несмотря на целую вереницу попыток. Энакин просто продолжает рассматривать Оби-Вана, пытаясь запомнить каждую деталь, будто видит впервые или, наоборот, в последний раз. Возможно, отголоски недостатка общения, изобилия одиночества и игнорирования, дышащие в самую спину, внесли свою лепту, но сейчас, к счастью, это не имеет никакого значения. У мужчины красивые и сильные руки, а ещё подтянутое спортивное тело. Энакин, почти не касаясь, проводит пальцем по обнаженным участкам, выводя узоры на бледной, чуть ли не мертвенно белой коже. У Кеноби атлетическая фигура. Кеноби — олимпийский бог, сошедший прямо со школьного учебника в свой просторный кабинет на втором этаже с целью преподавать простым смертным священный язык. Он запоминает каждый сантиметр. Запоминает, убеждаясь в том, что когда-нибудь будет знать это с закрытыми глазами, наизусть, без права на ошибку.       Когда Оби-Ван просыпается из-за нарушивших его покой, но таких приятных прикосновений, на него светит сразу два солнца. Одно — через окно, другое — с противоположной стороны кровати. Улыбка Эни, подаренная Кеноби, сияет точно так же, как на придуманной им знойной планете «Татуин» мерцают два солнца. Ей, вращающейся вокруг двух звезд, с бесконечной пустыней и живущими на ней джавами и тускенами, несомненно повезло с таким обитателем как Энакин. Если эта планета в действительности выглядит так — Оби-Ван готов жить на ней вечно. Мягкие кудри Скайуокера щекочут лоб, едва их хозяин наклоняет голову в сторону мужчины, чтобы поцеловать в затылок. Никто не пытается сделать вид, что вчерашнее — действие алкоголя, нескончаемого отшельничества, шагающего по пятам, как верный пес, и скоротечное лечение не затягивающихся ран. Все происходит естественно. Они признают свои чувства, затяжную паузу и неожиданную влюбленность, свалившуюся им прямо в руки. Они признают, что могут собрать друг друга воедино. Никаких обещаний, любви до гроба, совместного дерева на территории их коттеджа, посиделок с детьми или внуками Асоки, общих обожаемых песен и глупых шуток. Только протянутая механическая рука, остывающий поцелуй в висок и застревающее в воздухе: «Я рядом». Им хорошо сейчас. Этого достаточно. — На кого любуешься? — спрашивает Кеноби, сонно потирая глаза и зевая, — На себя или меня? — он вяло машет в сторону зеркала. — На себя, конечно! — громко подмечает Эни, — Но ты немного загораживаешь вид. Знаешь, почему на Татуине жарко до потери сознания? Вот причина, — он тыкает пальцем себе в грудь, поток слов не прекращается, выливаясь изо рта Энакина, как вода из открытого крана, — Такой красавец — и именно тебе. Ты должен быть рад! — возглашает Скайоукер.       Кеноби не замечает, как сильно меняется Энакин, утаивая и маскируя былое мнение. Забавная история о планете, существах на ней, сгенерированная за несколько минут на лекции месяц назад, заставила Эни бунтовать, ругаться и злиться после рассказа Асоки, да так, что Тано лишний раз наотрез отказывалась язвить. Что могло произойти, что Скайуокер стал шутить над этим сам? Атмосфера расслабляет, окутывает прочными нитями, затягивает в водоворот неожиданных событий. Оби-Ван забывает обо всем. О неудачных отношениях в прошлом, скомканной бумагой жизни, провалах и беспомощности. Все кажется простым, очевидным, лежащим на поверхности. Какой смысл в бесконечном развитии, изучении латыни, множестве книг, если он просто-напросто не может разобраться в себе? Кажется, теперь Кеноби понимает. — Ты невыносим, — делает вывод Оби-Ван, натягивая одеяло с головой. — Рыбак рыбака, магистр Кеноби, рыбак рыбака.       Они продолжают валяться в кровати, лениво наслаждаясь утром и испытывая нескончаемую радость. Сегодня выходной, можно позволить себе лежать так хоть целый день, смотря в потолок и ничем не занимаясь, мечтая о чем-то, что ждет их в далеком будущем — только прикоснись. У Энакина все такой же холодный металлический протез и теплая левая рука, сжимающая руку Кеноби. У Оби-Вана перекати-поле во рту и закрывающиеся от недосыпа глаза, а ещё мерзнущие ноги из-за открытого окна. Скайуокер прикладывает ладонь мужчины к своей. Она значительно больше его собственной. Он рассматривает линии, порезы на пальцах от бумаги и маленький шрам-ожог на большом пальце. Все это кажется чудом. Несколько лет назад кто-то опоздал на автобус, поступил в университет на два года позже, пролил горячий кофе по пути на работу, подобрал маленького котенка на улице или остановился покормить уток в парке, чтобы когда-нибудь совершенно два разных человека встретились. Когда-то Тала увидела Квай-Гона в Нью-Йорке, Шми Скайуокер решила зайти в магазин за бутылкой воды, Кеноби прищемил кожу застежкой от молнии в школе, а Эни попал в аварию на пятой авеню, чтобы сейчас… Чтобы сейчас Энакин и Оби-Ван могли смотреть друг на друга (в душу) и думать о том, как они сходят с ума, блуждая по замкнутому кругу, не в силах прекратить.       Встать все-таки приходится. Кеноби, безусловно, любит поспать, понежиться в кровати, почитать новости с утра или поговорить с Асокой, рассматривая птиц за окном, но когда на часах показывает двенадцать, у Оби-Вана начинается чуть ли не самая настоящая паника. Одно дело — пролежать под одеялом до восьми-девяти, другое — валяться почти что до часа дня, даже не собираясь подниматься и находясь в плену чужих объятий. Кеноби почти что открывает в себе способность быть белкой-летягой, когда принимает решение о срочных мерах исправления ситуации. Из-за этих срочных мер Оби-Ван почти что равняется с полом, видимо, чудом не оставляя автограф на нем, спасаясь только из-за поймавшей и удержавшей сильной руки Энакина. Скайуокер укладывает мужчину обратно, заворачивая в плед. Физиономия Кеноби такая же недовольная как и в первый день их встречи. У Оби-Вана красное лицо, контрастирующее с покрывалом, и раздувающиеся ноздри из-за чередующегося с холодом жара или злости. Эни обнаруживает для себя невообразимую находку: мужчина до смерти боится щекотки. — Представляешь, — смеется Энакин, щекоча Оби-Вана, — моя мама водила меня в зоопарк за несколько долларов. Стоило мне познакомиться с тобой, он стал совершенно бесплатным. Невероятно! — Отпусти меня, — у Кеноби едва хватает сил, чтобы дышать, — Я старый и немощный. Это противозаконно. Ты слышишь? — спокойный разговор переходит в настоящий свинячий визг, — О боже, отпусти, Эни, отпусти. Умоляю. — Уже так? Умоляешь?       Энакину определенно нравится эта ситуация. Ему нравится разгоряченный Кеноби, лежащий под ним, чужой обнаженный живот, задорный смех и веселье, парящее в воздухе и застревающее в горле непонятным, нелепым, но уморительным хрюканьем. Ему так хочется остаться в этом моменте навечно. Запечатлеть его на камеру, поместить в бутылку и закупорить пробкой, чтобы потом поставить на полку и любоваться каждое утро, каждый вечер, каждой свободной минутой или секундой. Им так хочется застрять в этой маленькой квартирке, на совершенно новой кровати, под оглушающие вопли Оби-Вана, оживленный хохот Скайуокера и ветер, обдувающий голое тело. Им так хочется всегда быть рядом с друг другом. Даже если это и кажется невозможным. Даже если они прекрасно знают, что так никогда не будет. — Я выпущу тебя из своих драконьих лап, только за поцелуй, принцесса.       Оби-Ван соглашается на чужие правила игры. Он обхватывает лицо Энакина ладонями, едва ему удается спуститься на своих длинных волосах с громадной башни, обменять чудесный голос на две ноги, расколдовать чудовище, победить злого султана Аграбы. Просто выпутаться из свернутого пледа. Кеноби смотрит внимательно, не отрываясь и не спеша. Так много времени, чтобы изучить друг друга. Так мало времени, чтобы успеть сделать это. В глазах Эни — целый мир. Целый мир напротив: целые планеты, леса, океаны и цветочные поля, летящие по небу птицы и бегущий за добычей тигр. Целый мир, смотрящий только на него. Оби-Ван целует, когда понимает, что всего этого мало. Что хочется больше, что он, как алчный человек, готов спрятать все деньги к себе в карман, похитить самый дорогой алмаз, украсть древний экспонат из музея. Оби-Ван целует, когда понимает, что не сможет уйти. — Фу, — насмешливо морщится Эни, упираясь ладонями в голую грудь, стоит Кеноби отстраниться от него, — тебе необходимо почистить зубы. — Ну же Эни, не будь ребенком, ты сам попросил этого. Хочешь поцелую ещё?       Оби-Ван тянется к Энакину, падая прямо на него. Грудная клетка сотрясается в искреннем смехе, руки хаотично цепляются то за простынь, стаскивая её в кучу, то за чужие локти. Плед путается где-то между ног. Кеноби замирает на секунду. Хохот Скайуокера трещит в ушах, взгляд бегает из одной точки в другую. Эни валяется на кровати так по-домашнему, родному, словно Оби-Ван — гость в этой квартире, незнакомец, сосед, зашедший за солью. Энакин — синоним слова «Бестактность». Он раскрывает ящики, не требуя разрешения, спрашивает то, о чем приличный человек бы постеснялся спросить, называет людей так, как ему вздумается. Энакин практически не знает уважения к посторонним, необходимость личного пространства, правильно подобранных слов. Оби-Ван, непривыкший к такому, до невозможности чувствует себя как дома. И это не может не удивлять. — Зубная щетка и паста жаждут твоего внимания, — Кеноби елозит носом по спутавшимся волосам, — Ну же, мистер Чувствительность, ленивому времени пора бежать, — шепчет он, наблюдая за Эни, накрывающимся одеялом с головой и отказывающимся куда-либо идти.       Тело после долгого горизонтального положения отрицает все нормы послушания, потому что ноги начинают скользить по ламинату, как по льду. Холодная вода освежает. Она стекает по лицу, жилистой шее и рыжей бороде, оставляя за собой мокрые, неприятные следы. Оби-Вану хочется проснуться. Или, наоборот, представить, что все это — сон. Страшно, непонятно и безумно. Безумно жить так, как раньше никогда не жил, привыкать, что кто-то делится и делит с тобой все, держит за руку и ловит, пока ты стоишь на натянутом тросе без страховки с закрытыми глазами. Непонятно нарушить все свои принципы, правила, жизненные устои всего за одну ночь. Страшно не бояться доверять, открывать себя нараспашку и делать так, как подсказывает сердце. Кеноби чистит зубы на автомате, буквально механическими движениями. Он разрешает себе на несколько, буквально на несколько секунд, окунуться в свои сомнения, прочувствовать каждое, пропитаться ими насквозь, пропахнуть, привязать к себе, потянуть канителью. Он думает, что не заслуживает такого, что его удел — тоскливое одиночество, сиротливая кружка на полке, рассыпанный кофе, одно грубое полотенце в ванной и пустая половина кровати. Он думает, что от себя ему уже никогда не сбежать.       Энакин подкрадывается незаметно. Как зверь. Как хищник. Оби-Ван ощущает чужое желание, уверенность, лихорадку, азарт. Оби-Ван ощущает, что попал в ловушку к жуткому чудовищу, который не отпустит на волю и не расслабит хватку когтей на жертве. Энакин подкрадывается незаметно, точно так же, как подкрадывается сильный лев к беззащитной антилопе, готовясь напасть и съесть. Он обнимает его сзади, утыкаясь носом в затылок и путаясь в золотистых волосах, покамест порывы чужого дыхания с жаром теряются в лабиринте тела, сливаясь с ним воедино. Язык скользит по голой коже, обводя родинки в круг и оставляя мокрые следы. Рваный вздох дребезжит в воздухе, словно стекло. Оби-Ван не дышит. Сердце бешено колотится, ноги ощущаются настоящей ватой, а руки до красноты упираются в раковину, пытаясь найти спасение. Лишь бы не упасть. Не упасть.       Пальцы Энакина сжимаются вокруг кисти, скользя вверх, пока ладонь мужчины с внешней помощью достигает зеркала, упираясь в стекло. Кеноби выгибается колесом, стоит теплым пальцам отпустить руку и переместиться к животу. Металлические пальцы приподнимают губы, лишь на секунду обнажая розовые десна. Кончик носа упирается в щеку, постоянно перемещаясь, чужие губы едва касаются губ, на миллиметр достигая желаемого. Эни играет с ним, придумывает замысловатые правила, меняет по щелчку пальцев, не дает расслабиться, погрузиться в происходящее, уплыть в эмоции. Скайуокер размазывает капли по щекам, выпирающим ключицам, лопаткам, упрямо спускаясь вниз, зная, что его не остановят. Руки нагло блуждают везде, изучая, исследуя, распознавая. Горячий поцелуй остывает на обратной стороне шеи. Кеноби готов поклясться, что сердце падает куда-то в ноги, а кровь просто-напросто стынет в жилах.       Мужчина заметно дергается, хватаясь за чужое тело. Открытый всхлип звучит слишком громко. Эни напирает, не останавливается, целует между острых лопаток. Неясная страсть захлёстывает волнами, обещая потопить в диком водовороте. Пальцы впиваются в кожу. Оби-Ван с трудом отстраняется, когда сильные руки подхватывают под бедра, усаживая на стиральную машинку с треском. Все бутылки, коробки летят на пол, порошок рассыпается белыми крошками по маленькому ковру, напоминая о реальности. Ступни пачкаются в нем. Оби-Ван цепляется за Эни, как за спасательный круг, глоток воды, с трудом понимая, как сильно дрожат ноги, как растет температура в этой комнате, как обоюдное вожделение ощущается сбившимся дыханием и трясущимися руками, спущенными до бедер штанами. Все слишком быстро. Быстро, быстро, быстро. На губах чувствуется чужая кровь. Кеноби водит по широкой спине, касаясь мириад родинок, выпирающих ребер и плеч, целует развязнее. Хочется большего. Он оставляют целые дорожки поцелуев, как напоминание, как путь, по которому нужно вернуться, прийти домой после долгого путешествия, скитаний по свету, разлуки. Это мир сходит с ума? Или они? — Привет, братишка! — радостный женский голос раздается с коридора, — Извини, я проспала, не смогла прибежать раньше. Но, знаешь, что? Я принесла тебе твои любимые пончики, положу на стол. Вылезай из своей норы, будем завтракать. Ты не представляешь, насколько я голодная.       Хлопнувшая дверь отталкивает их друг от друга. Асока настигает как гром среди ясного неба. Энакина и Оби-Вана бьет током, едва они слышат знакомый голос, знакомую манеру разговора и знакомого человека. Они взрослые люди (Кеноби без сомнений), которые могут позволить себе такое, не думая об осуждении и чужом мнении. Но мозг отключается по щелчку пальцев, врубая оглушительную систему тревоги и план побега. Мужчина выключает воду, запихивает возмущающего Скайуокера силой в душевую кабину и натягивает сползшие пижамные штаны. Он делает спокойный вздох перед выходом, потирая лоб в волнении. Взгляд Энакина буравит спину. Утренняя уборка квартиры начинается. Никто не думал о таком развитии событий, все умные мысли вышибло сразу, как только Эни бесцеремонно вошел в эту квартиру, схватил плед и потащил Оби-Вана на балкон. Ничего не изменить, ничего не сделать. Приходится импровизировать. Все это напоминает фарс, дешевые комедии, ситкомы, которые так любил смотреть Квай-Гон по воскресным вечерам вместе с сыном, отдыхая перед рабочими буднями, и бесплатный зоопарк, упомянутый парнем после пробуждения. — Правда, извини, что так поздно. Ты, случаем, ничего не слышал от Эни? Не могу дозвониться до него со вчерашнего дня. А я говорила ему, что удары по телефону не починят его!       Тано легко целует брата в щеку, вставая на носочки. Оби-Ван не задумываясь, подсознательно сравнивает их с Энакином. Воздушные поцелуи сестры приносят счастье, спокойствие, покой. Он чувствует её любовь во всём: в прикосновениях, пончиках по утрам, заботливо приготовленной еде, сообщениях с пожеланиями на день. Поцелуи Эни напоминают гладиаторские бои. Исступление, желание, оголтелость, безудержность. Кеноби стирает тыльной стороной ладони чужую кровь со своих губ. Асока смотрит на Оби-Вана с некоторым удивлением. Мужчина напоминает выброшенного на улицу котёнка: мокрый с ног до головы, с растрёпанными волосами, красными губами и лицом, хлопающими в недоумение глазами и немного трясущейся коленкой. Девушка разочарованно вздыхает, готовясь ругать брата за то, что он снова проверял работы студентов всю ночь без отдыха, а потом заснул на них же. Она легким взмахом поправляет его волосы. Кеноби чем-то напряжен, девушка чувствует это кожей. Тано идет ставить чайник, лишь загадочно пожимая плечами. Её негодование бесполезно. С таким же успехом она могла встать напротив кирпичной стены и кричать во все горло, надеясь на внятный ответ. Оби-Ван бежит в комнату без оглядки, судорожно пытаясь спрятать вещи Скайуокера. Футболка совершает полет от ноги под кровать на пару с брюками, а рюкзак запихивается куда-то в шкаф. Он чувствует, как колотится сердце в груди и как кружится голова от волнения.       Кеноби не дышит, когда видит заходящую в ванную Асоку.       Все остается прежним. Ничего не происходит. Она внимательно рассматривает лужу воды на полу и упавший контейнер с порошком. Также спокойно поднимает, ставя на его законное место, хоть крупицы и продолжают валяться по всей поверхности плитки. Кажется, что-то беспокоит и тревожит её. Девушка заметно нервничает. Ей, по-честному говоря, совершенно не нравится сумасбродство брата. Она уверена: когда-нибудь Оби-Ван загонит себя в могилу с таким халатным отношением к своему здоровью. Тано начинает рассматривать комнату, открывая ящики без какого-либо разрешения. Девушка была тут несколько сотен раз, но сейчас оглядывает все, будто впервые. Кеноби самый настоящий ребенок, Асоке к этому не привыкать. Если не разберешь все барахло, не уберешь испортившиеся продукты — оно любезно простоит тут до следующего поколения, чтобы оно посмотрело на достопримечательности и винтажные продукты прямиком из минувшего прошлого. — Ну, у тебя тут и бардак, — она вытирает пальцем пыль с полки, — А это что? Не знала, что тут висит картина. А это? Просроченный гель для душа? Ты ещё не покрылся пятнами? — Асока подходит к душевой кабине, рассматривая потолок с пятнами от воды, — О! Привет, Эни. А это? Запас на случай апокалипсиса? — девушка раскрывает ящик под раковиной. Когда момент озарения застает её, жизнь, по ощущениям, замедляется на несколько минут.       Тано замирает так резко, распахивая глаза в удивлении, что молчание начинает быть чем-то слишком оглушительным. Кеноби не произносит ни слова. Энакин тоже. Последствия необратимы. Таймер на бомбе запущен, курок спущен, табуретка отброшена. Оби-Ван по инерции движется в сторону выхода, зная, что последует за молчанием. Едва девушка успевает открыть рот, Скайуокер выпрыгивает, обнимая её. Мужчина думает, что это неправильно. Неправильно прятаться от сестры, скрывать свою личную жизнь от близкого человека, смущаться своих чувств. Это также неправильно, как ноль в знаменателе, чтение книги с конца, прогулка в шортах в минусовую температуру. Им просто нужно признаться. Здесь и сейчас. Сказать так, как есть. Без прикрас и вранья. Так, как этого достойна Тано, Оби-Ван и Энакин. — Я так рад тебя видеть, Асока! — щебечет он, — Как твои дела?       Оби-Ван глупо хлопает глазами, не понимая, что нужно делать в такой ситуации. Девушка вырывается из чужих объятий, громко топая ногами. Энакин улыбается во все тридцать два зуба, будто это нормально стоять почти что раздетым в чужом доме, прячась в душевой кабине. Кеноби хочется поверить, что все это фикция, мираж, иллюзия, галлюцинация. Ему хочется представить, что это не кончится ссорой. Асоке не пять лет. Она прекрасно понимает, что делал и делает здесь Скайуокер. Девушка соврет, если не скажет, что по-человечески, до безумия рада за них. Они оба так долго были одни, со своими страхами и сомнениями, так долго дышали одиночеством, что просто-напросто заслужили маленький кусочек счастья. Но Асока будет не Асокой, если не начнет возмущаться. Почему ей пришлось узнать это таким способом? — Вы что, серьезно? И вы молчали? Не сказали мне? Мне?! — она кричит это во все горло, чудом не срывая голос, — Эни, как? Объясни, как? Он, — Тано тыкает пальцем в плечо Кеноби, продолжая эмоционально размахивать свободной рукой, — же ходячее правило. Ты понимаешь? Он моргает и дышит по расписанию! — Брось, Асока, мы всего лишь дру… — Брось, Асока, мы всего лишь встречаемся, — торопливо перебивает Энакин, закидывая руку на плечо и притягивая Оби-Вана, стоящего в метре от него, с такой силой, что он влетает лбом прямо в грудную клетку. — Jucundissimus est amari, sed non minus amare, — впервые смело подает голос Оби-Ван в свою защиту, решая выкинуть все оправдания прочь и повторяя случайные фразы, не относящиеся к ситуации, — Omnia fluunt, omnia mutantur. — Что?! — Асока практически визжит от злости, краснея, как брат. Кеноби и Эни синхронно отходят от неё на метр, — Говори по-английски. Ты меня слышишь? Говори на чертовом английском. Ты живешь в Нью-Йорке! В США! Не в Риме? Слышишь? Не в Риме!       Когда они совершенно молча садятся завтракать, пончики ест только Энакин.