на поражение

      Местное заведение, в которое Оби-Ван попадает из-за излишней инициативы Энакина и часовых уговоров, больше напоминает палитру ярких красок, невкусную выпивку и будущую головную боль, стоящую на пороге и готовую в любую секунду постучать в двери. Глаза слезятся от светодиодного шара, что вертится со стремительной скоростью, бросая огни редкими всплесками прямо в лицо. Пыльная темнота обнимет, едва касается плеч, утаскивает за собой, не разрешая и на минуту осознать происходящее. Люди топчутся в своеобразных кругах, выкрикивая строчки песен и размахивая руками в танце. Кеноби чувствует себя треклятой Алисой, легкомысленно бросившейся за белым кроликом и падающей в бесконечный тоннель прямо сквозь землю позже.       Одежда, которую Скайуокер взял для него у своего знакомого, выглядит нелепо и смешно, что лишает обыденного уюта и давит на плечи гирями, тянущими к полу. Привыкший к черным классическим пиджакам и брюкам, мелькающим в центре города через каждый сантиметр, щегольской бархатный синий костюм кажется Оби-Вану самой настоящей трагедией. Ворсистая ткань нежно застревает между пальцев, щекоча кожу, стоит Кеноби провести ладонью по ней от нескрываемого волнения и забыться на секунду-другую. Энакин, без всякого сомнения, выглядит куда презентабельнее, спокойнее, будто громкая музыка не заставляет барабанные перепонки покинуть ушную раковину, а пьяные люди не приносят никакой неловкости, обтираясь об них чем только можно. Притворяться человеком, довольным обстановкой, ради наслаждения молодого человека, забывая о собственном благополучии, — поступок отнюдь не взрослый.       В клубе тесно, некомфортно и неправильно. Через толпу приходится пробираться словно в джунглях, случайно наступать кому-то на ноги и злиться, когда кто-то наступил на ноги тебе. «Наверное, — задумывается Кеноби, — расслабляться в таких местах не для меня». Зона комфорта и жгучий Рай для Оби-Вана, встречающий искушением и искуплением одновременно, — это запачканный диван в гостиной, телевизор, порой работающий с перебоями, кружка с разбитой ручкой и поцелуи Энакина. В их квартире каждый шкаф, статуэтка, книга пропитаны воздухом счастливого прошлого, воспоминаниями, моментами, заставляющими плавиться от гармонии и внутреннего покоя. Здесь же нет ничего такого, что грело бы душу, заставляло сердце уходить в пятки, но нарушение устоявшегося жизненного расписания ощущается верным поступком. Скайуокер улыбается во все тридцать два, абстрагируясь от мира, но упрямо продолжая тянуть Оби-Вана в сторону выпивки. Несколько человек жмут свободную руку ему по пути, не смущаясь железной механики вместо ладони, будто видели такое раньше. Будто знали Энакина.       Внезапная теория подтверждается, когда мужчина, чуть младше самого Оби-Вана, выбегает откуда-то сбоку, бросаясь на Скайуокера с объятьями, чудом не снося Кеноби, еле удерживающегося на своих двух. Энакин выглядит счастливым, словно встреча, произошедшая сейчас, была важной. Словно Энакин ждал этого. Парень, налетевший на Эни, выглядит ещё более экзотично, чем все остальные в клубе. Ярко-золотая полоска, наклеенная на переносицу, выглядит странно и причудливо; она сверкает, переливается насыщенными цветами от вспышек потолочных огней. Длинные темные запутанные волосы застревают в складках одежды Скайуокера. Энакин смеется так громко и звонко, так радостно и блаженно, что ревность на малейшую секунду превратно сеет зерно в глубине сердца Оби-Вана. Это ненормально. Так нельзя. Неправильно сомневаться в достоверности чувств Скайуокера. Эни любит Кеноби больше всего на свете. Оби-Ван знает это наверняка. — Эни! Здоро́во, дружище! — незнакомец бьет Энакина по плечу с такой силой, что Скайоукер отшатывается на добрый метр. — Не стой на проходе, невежливо оставлять тебя в толпе, когда ты наконец-то вернулся домой.       Домой? Возможно, Кеноби не все понимает в этой жизни, но когда клуб на окраине города успел стал для Энакина домом? Что ещё не знает Оби-Ван? Сколько тайн хранит в себе Скайуокер? И какой процент из недозволенной информации доступен для него? Кеноби отгоняет мысли, прячет их в вымышленный сундук, закрывает ключом, бросает в воду, создавая волны всплесков, лишь бы не загонять себя в угол из-за собственных глупых, не имеющих почвы мыслей. Оби-Ван неловко переступает с ноги на ногу, сдержанно улыбаясь то старому знакомому, то Эни, который от волнующей встречи чуть ли не прыгает до потолка. Кеноби ощущает себя маленьким, крошечным, невидимым, будто любая девушка или парень, проходящие мимо, не заметят его, раздавят, оставляя неприятный след на плитке.       Энакин не выпускает руку Оби-Вана ни на секунду, сжимая так крепко, что уверенность возвращается на свое законное место. Знакомый Эни ведет их сквозь толпу, пока люди расступаются под громкие просьбы парня. Кеноби, не привыкший к такому вниманию и крику съёживается, прячется в ракушку. Сейчас, в эту минуту, так отчаянно, так безумно хочется вернуть себя, свою уверенность, остроумие и умение говорить. Скайуокер, поглощенный ситуацией, не замечает переменившегося настроения, поникшей головы и грустной улыбки. Оби-Ван чувствует одиночество, захлестывающее метровыми волнами с головой. Не стоит преувеличивать ситуацию, раздувать из мухи слона, когда все идет своим чередом. Но перестать пугать себя, когда ураган эмоций поглощает, заглатывает, желая погубить в своем водовороте, не получается. Сейчас, в эту минуту, так отчаянно, так безумно, хочется вернуть себя в квартиру, на старый грязный диван, стоящий перед огромным телевизором, и слушать бесполезные разговоры Энакина под шелест экранных диалогов. Так отчаянно хочется… и так отчаянно невозможно. — Как жизнь? Как радиофизика? — спрашивает парень, заходя за барную стойку и моментально хватаясь за начищенные до блеска стаканы, — Привел с собой преподавателя или отыскал старика? — подмигивает он, — Рассказывай, где одолжил?       Оби-Ван давится такой наглостью. Энакин краснеет, продолжая сдержанно улыбаться и держать Кеноби за мизинец, будто такое поведения — норма. Незнакомец легким движением кладет ладонь на плечо, сжимая его. Старик? Оби-Вану всего лишь тридцать девять, он спит с парнем младше его на шестнадцать лет и шутит со студентами в перерывах от лекций, а ещё смотрит мультфильмы по воскресеньям. Старик? Нет, Кеноби не старик. У него вся жизнь впереди, он молод и активен. Прежние чувства вышвыриваются язвительной фразой, пинком за дверь, толкая негодование на передний план. Скайуокер, кажется, даже не собирается поправлять своего знакомого и напоминать о правилах этикета в обществе. Оби-Ван не будет терпеть такое отношение к себе, и едва он хочет сообщить об этом, Эни перебивает его на полуслове: — Это мой молодой человек, парень, партнер — называй, как хочешь. Оби, — Энакин поворачивается к Кеноби всем корпусом, в его тоне нет и намека на гнев, — Это Квинлан Вос — мой давний друг. Квинлан — Это Оби-Ван Кеноби. — Когда тебя потянуло на парней постарше?       Энакин уверенно оставляет Воса без ответа на этот вопрос. — Прости, я не поступил на этот факультет. Аналитика, — поднимая две руки, сдается он, — Но сейчас не учусь — академический отпуск, — Скайуокер перегибается через стойку, хватая упаковку сигарет. — До сих пор хранишь её тут? — Эни разражается заливистым хохотом, прислоняясь лбом к руке Воса. — Жаль, мы все ставили на тебя, малыш. Как Асока?       Оби-Вана, рассматривающего стены здания и картины в качестве успокоения, бьет разрядом тока. Кеноби хватает одного произнесенного имя, чтобы развернуться по инерции, чудом не сталкиваясь с Энакином носом. Все в этом клубе кажется не таким. Скайуокер ощущает себя рыбой, царем в океане: ему комфортно в этой обстановке, с этими людьми — пока Оби-Ван, жадно глотая воздух, открывает рот выброшенной на берег рыбешкой. Мелкой и ничтожной. Костюм давит, стягивает в свой кокон, отчего желание сбросить, сорвать с себя совершенно ужасный пиджак, надетый на черную майку, возрастает в миллион раз. Ценность домашних, уютных вечеров скачет метрономом перед лицом. Оби-Ван хочет чувствовать себя собой. И быть им на этой территории у него, увы, не получается. — Он знает Асоку? — шепчет Кеноби прямо на ухо Энакину, притягивая к себе за ворот кофты. — Знаю ли я Асоку? Конечно, — на лице Воса появляется усмешка, но Оби-Ван просто-напросто не может не заметить в этом животный, грязный оскал, — Они развлекались тут после школы каждый день. Малыш починил всю технику, пока Асока разрисовывала стены. Видишь, — он указывает рукой в сторону танцпола, — это её работа. Они заправляли многим тут, когда мы только готовились к открытию. — Ты тут работал? — не унимается Кеноби, не повышая тона. — Работал? — смех у Квинлана неприятный, желчный, злой. — Да он тут жил! Не хочешь вернуться? Для тебя всегда будет местечко. — Сколько лет? — не перестает сыпать вопросами он, переводя тему. — Чуть меньше сорока, — улыбается Энакин. — О-о-о, — мычит Вос, — попахивает пенсией.       Оби-Вану едва хватает сил, чтобы сдержаться и не начать лезть с кулаками. Привыкать к дурному характеру Энакина — одно дело. Принимать Воса, что вроде бы с боку припёка, — совершенно другое. Грубить, язвить в ответ — показывать свою невоспитанность, но и терпеть такие нападки — издеваться над собой. Скайуокер молчит, не произносит и слова в защиту Оби-Вана, будто похабное отношение совершенно незнакомого человека заслуженное. Неладное крадется, наступает на самые кончики пальцев, готовясь незаметно подойти сзади и придушить. Квинлан не церемонится, касается Энакина каждую минуту, словно Оби-Вана, спящего со Скайуокером в одной кровати, тут и в помине не было, а незнакомый мужчина рядом… Ей богу, кто обращает свое внимание на простых людей, сидящих неподалеку? — Это Магистр Кеноби, Вос, не твой дружок, — тем не менее вступается Энакин, не переставая глупо и лучезарно улыбаться. Это напоминает привычную язвительность, а не попытку сохранить психику Оби-Вана в целостности. И все же Кеноби старается не зацикливаться на этом, выдыхая, — Он знает Асоку лучше нас двоих. Она его сестра. — Сочиняешь? — останавливается парень, ударяя стаканом с напитком по столу, что провоцирует несколько брызг, — Не ожидал. Пути Господни, и правда, неисповедимы. Что ж, приятно познакомиться, Кеноби. — Да, очень, — щебечет Оби-Ван, вытирая ладонь после рукопожатия об ткань.       Слушать разговоры Воса и Эни — удовольствие не из приятных. Особенно, когда каждое второе слово напоминает заигрывание и кокетство. Оби-Вану совершенно точно не нравится быть третьим лишним, точно также, как Квинлану претит мысль быть незамеченным. Кеноби выглядит странно, снимая пиджак от волнения и оставаясь в одной майке и брюках. Наверное, такой вид не подходит даже для ночных клубов. Эни замечает изменения лишь через несколько минут, стоит ему прикоснуться к руке и встретить мягкую кожу вместо привычного за вечер бархата. Оби-Ван не реагирует на прикосновения: его пальцы продолжают незатейливо вырисовывать обруч стакана, будто это сможет отвлечь от происходящего. У Скайуокера пересыхает во рту, а губы поджимаются в тонкую полоску, стоит увидеть Оби-Вана таким. Кеноби хмурится, пока морщинка между бровей залегает неровной складкой. Руки у него сильные, накаченные, по иронии, то ли от ношения тетрадей из института домой, то ли от новой привычки, обозначающей походы в спортзал по субботам. Волосы неряшливо кудрявятся на груди. Энакин сойдет с ума, если не сделает что-либо прямо сейчас. — Там остались приватные комнаты? Одолжи ключи на вечер.       Вос кидает сцепку прямо в руки. Эни ловко ловит её. Оби-Ван не хочет думать о изворотливых хитростях Энакина. Все, о чем мечтает Кеноби — это уйти от назойливых вопросов Квинлана и бесконечной нетактичности. Как можно общаться с Асокой, самой нежной и доброй девушкой и невоспитанным барменом, скрывающим грубость и злость за маской веселого паренька, одновременно? Скайуокер не отводит взгляда, высматривая, выворачивая сознание наизнанку. Его руки едва заметно поглаживают бедро в тихом намеке на большее. Оби-Ван намеков не понимает. Ему раздеться и лечь здесь? Неплохой вариант, может быть, так Вос поймет, что его общение, больше похожее на флирт, не имеет и доли на успех. Можно выгнуться колесом, заигрывать с Энакином так искусно и сладко, что у любой девушки бы от этого в голове нарисовалась картинка их будущих детей и загородного дома с собакой. Можно, но успеха в этом не будет. Скайуокер любит слишком сильно, слишком правильно, чтобы хоть на мгновение заглядеться на другого. — Я понимаю, старость — не радость, — подмигивает Квинлан, — номер скорой — Девять-один-один. Зови, если понадобится помощь. — О-о-о, — мычит Кеноби, чувствуя точку предела, — Да, Вос, без тебя, — наигранно расплывается Оби-Ван, не выдерживая беспочвенных колкостей в свою сторону, — мы бы, конечно, не справились. Спасибо за советы, — кричит он вслед, пока Энакин оттаскивает его от стойки силой, — Обязательно учтем, когда дело дойдет до этого.       Ноги Оби-Вана скользят по полу, пока Кеноби, стараясь выкрикнуть что-то ещё, чудом не ударяется об стену. Лицо Энакина багровое то ли от злости, то ли от мольбы замолчать, сталкивается с его. Дыхание Эни сбивчивое, прерывистое, затрудненное. Во взгляде немой укор. Оби-Ван не сказал ничего такого, что не было заслужено Восом. Никто не тянул его за язык, когда каждая фраза больше походила на бомбу замедленного действия. Кеноби старался, старался вести себя прилично, не проявляя враждебности, что лезла отовсюду. Он пытался уважать друга Энакина, ведь выбор Скайуокера заслуживал этого, как и любой другой. Все, что просил Кеноби, — каплю уважения. Оби-Ван едва успевает устоять на ступеньках, как что-то останавливает его, оттягивая тело Эни назад. — Твоя любимая. Потанцуем? — улыбается Квинлан, протягивая руку. — Втроем? — замирает Кеноби, шокированный ситуацией и отсутствием всякой деликатности.       Он шутит над ним? — Нет, зачем втроем, — искренне удивляется Вос, — Ты нам не нужен. — Мне так жаль, — хнычет Оби-Ван, — но Эни по расписанию нужно поить меня таблетками. Гуманитарная помощь для стариков, все дела. В следующий раз обязательно, обещаю.       Энакин скромно улыбается, сжимая ключи пуще прежнего. Кеноби не доволен собой, совесть сжимает мозг в тисках, сопротивляясь колкостям, выкинутым прямо в лицо. Вос заслужил. Оби-Ван знает, что и слова дурного не сказал, пока Квинлан то и дело бросал в него завуалированные оскорбления под видом нетактичности и сарказма. Может, между ними что-то было? Бармен был влюблен в харизматичного парнишку, у которого молоко на губах не обсохло, и души в нем не чаял. Долго скрывая данную информацию, Квинлан, набирая полную грудь смелости, решает признаться. И получает отказ. «Прости, Вос, мы всегда были друзьями, вряд ли что-то получится». Оби-Ван не видит верных вариантов, мелькающих перед глазами, как тысячи замудренных загадок с легким ответом, до которого, как не пытайся, а дотянуться не получается. Может, Восу и разбили сердце, но быть настоящим исчадием ада его точно никто не просил.       Каждая ступенька ощущается наслаждением. Пока разговоры Воса и Энакина непринужденно велись под лепет развлекающихся людей, Оби-Ван насчитал четыре красных платья, двадцать две девушки на каблуках и пятнадцать мужчин в белых футболках. Кеноби не будет расспрашивать Скайоукера в попытках узнать, почему его присутствие задело Воса до капризного поведения обиженного ребенка. Оби-Ван не маленький мальчик, что не понимает предназначение приватных комнат, но причину Энакина, которая толкает его в спину по протертым ступеням в быстром темпе, не является чем-то очевидным. В отличие от Скайуокера, Оби-Ван любит людей, не притворяясь, будто в квартире никого нет, чтобы не общаться лишний раз с соседями, которые в очередной раз пришли жаловаться на шум в квартире. Оби-Ван любит людей, но вынести Воса — задача невыполнимая. Дверь хлопает с громким лязгом, заглушая музыку и пьяные выкрики. — Что ты делаешь? — спрашивает Энакин, упираясь взглядом в руки Оби-Вана. — Я скрестил пальцы. — Как это взаимосвязано? — замирает Скайоукер, пытаясь закрыть дверь на кривой шпингалет. — Должно сработать. — Что сработать? — продолжает сыпать вопросами он. — Чтобы ты замолк, Энакин. Сделай милость. — Вос не придет, — осознает Скайоукер, опуская руки по швам, — Если ты узнаешь его получше, он понравится тебе.       Энакин не глуп. Заметить взаимную неприязнь легко, когда в твоей голове есть хоть что-то похожее на мозг, а глаза работают без заминок и глюков. Возможно, идея провалилась. С крахом. Скайуокер не знает, чего именно ожидал от неловкой встречи со старым знакомым, тем более, когда он пришел не один, и обсудить старые воспоминания не удается под взглядом того, кто такие воспоминания точно не одобрит. Энакин не собирался скрывать от Оби-Вана тайны прошлой жизни или подробности дружбы, просто времени для рассказа своей биографии не было. Когда отношения только зарождались и пытались стоять на ногах, Скайуокер не мог налюбоваться на Кеноби, отходя от него лишь в редких случаях. Позже, когда все закрепилось и перешло в ещё более серьезные намерения, единственное, о чем мог говорить Эни, желая поделиться с самым близким человеком, были воспоминания о детстве. Предугадать, что случилось бы сегодня, — было невозможно, но подумать об этом стоило. — Надеюсь, ты лишишь меня этого. Что за дурацкая кличка «Малыш»? Ты спал с ним?       Лицо Оби-Вана каменное. Будь это иная ситуация, Энакин бы счел интерес за ревность, но в поведении Кеноби скрывается нечто иное. Ещё несколько минут назад злость гуляла по воздуху, как по канату, заполоняя все пространство собой, а сейчас её отсутствие режет пустоту вокруг них. Спал? Несмотря на свою бестактность, Скайуокер, что с трудом научился улыбаться в ответ и принимать любые комплименты, не мог обнять Воса, не стесняясь близости взрослого мужчины. Вскоре, конечно, пропала скромность, а заодно и маска хорошего друга, так старательно надетая на лицо Квинлана. Отказывать Энакина никто не учил, но действовать пришлось немедленно. Только глупый человек не заметит, что между ними то и дело скачут искры пережитков прошлого и едва заметное сожаление. — Я? Он старше меня на десять лет. — А я? — удивляется Оби-Ван. Если Энакина пугает разница в десять лет, то что говорить о них? — Ты — это ты.       Кеноби понимает: дело тут вовсе не в возрасте. Осознать так же ясно, как увидеть свое отражение в зеркале, что привлекло в совершенно незнакомом человеке, — невозможно. Невозможно объяснить, почему замирают, цепенеют, замечая кого-то чужого среди толпы и находя то, что не видит никто из них. Невозможно объяснить, почему любят и самый кривой нос, и противную родинку на шее, и уродливый шрам, бросающийся в глаза. Невозможно объяснить, почему терпят совершенно несносные характеры, прощают каждую мелочь и принимают каждый недостаток. Невозможно объяснить, почему волнуешься, не спишь ночами, карауля покой во время болезни, поправляешь раскутанное одеяло, пробуешь чай на вкус перед тем, как поставить чашку на стол. Невозможно объяснить, почему ранят самые близкие. Невозможно объяснить, почему разбивают сердце, небрежно оставляя кучу осколков, и чинят, аккуратно склеивая каждый из них. Невозможно объяснить, что толкает на пожертвование, заботу, помощь. Невозможно объяснить, почему любят. Всем сердцем, душой. Нет, любовь не про возраст. Любовь про жертву и самый великий дар. Любовь про обмен. Не всегда честный и счастливый. — У меня нет нужных слов, чтобы ответить тебе. — И не надо. Знаешь, спать с профессором… Это возбуждает. — Когда-нибудь ты научишься говорить вовремя. — Перестань.       В комнате уютнее. Легкое опьянение обволакивает мягкостью, заставляя предметы плыть перед глазами. Кеноби чувствует: он летит вниз, раскинув руки, как птица. Энакин засматривается на него. Сейчас, когда музыка не ударяет басами по ушам, а светодиодные ленты не слепят глаза, Оби-Ван кажется куда естественнее. Пиджак не сковывает движения, мышцы лица расслаблены, а улыбка выглядит радостной, нежели измученной нежданным обществом. С разговором о Восе выветривается и желание покинуть это место. Тут хорошо. Скайуокер не полюбит тишину и пустые комнаты в клубах, пока будет помнить привычный гул разговоров и смазанных предложений. Спокойствие — самая неподходящая атмосфера, какую только можно создать для Энакина, но рядом с Оби-Ваном все становится проще. В конце концов, завтра, когда Кеноби будет готовиться к работе и погрязнет в пособиях с материалом, забывая о том, что изредка нужно и дышать, Скайуокер отдохнет. Асока и он будут болтать обо всем, пока кружки то и дело будут наполняться алкоголем, а разговоры не перейдут в разряд глупости. Потом Энакин проводит её домой, крепко обнимая на прощание, а когда придет сам, заснет под шелест бумаги и шум чайника, чувствуя поцелуй в макушку.       Делать такое непривычно. Пальцы подрагивают, стоит Энакину сжать их в кулак в попытке успокоиться. Целовать кого-то, обнимать среди кучки людей, прижимающихся к тебе, легко. Пропадает всякое стеснение, желание уединиться, сбежать. Здесь все одинаковы и равны. Целый год Скайуокер жил рядом с Оби-Ваном, наблюдая все то, что не следует видеть другим. Они стригли Кеноби волосы, когда парикмахерские возле дома оказались закрытыми, а выглядеть презентабельно было необходимо. Эни гладил рубашки, ненавидя тонкие воротнички, за которые невозможно зацепиться, и готовил невкусную яичницу. Но сейчас, сейчас он чувствует, как рдеют щеки и горят ладони. Энакин опускается так медленно и невесомо, словно на ноги падает шелковый шарф. Ткань натягивается в коленях, окутывая кожу пуще прежнего. Скайуокер готов поклясться, что Оби-Ван, запрокинувший голову назад и прикрывший глаза, не издает и шороха. Пути назад нет.       Энакин робеет. Робеет, когда глаза Кеноби выжигают незримую печать, заполняя пустоту любовью. Робеет, когда понимает, что потерялся в лабиринте собственных эмоций, невыраженных чувств и безграничных возможностей. Во взгляде Оби-Вана усталость, больное прошлое и не зажившие раны. Лучистые морщинки напоминают: нужно беречь, ценить, хранить. Кеноби серьезен. Нет привычной улыбки, заботливых прикосновений, шутливой щекотки. Энакин не двигается, забывая первичный замысел. Лишнее движение все изменит, переведет в неназойливую шутку и попытку узнать для чего это было. Оби-Ван выдыхает, пробуждая окаменевшего Скайуокера. И оно наступает. В поцелуе Энакина — все. Сожаление за сегодняшний промах, пропущенный спокойный вечер субботы; убеждение в правдивости собственных чувств и желание показать Оби-Вану, каково любить его. Скайуокер мажет мимо губ, цепляясь за собственную панацею. Слова застывают, рисуются на стенах наскальными рисунками, запоминая каждый вздох в комнате, запечатывая его навечно.       Движения Энакина инстинктивные, нежели знакомые или заученные. Пальцы вжимаются в кожу, выжигая пламенем заветные желания. В танце Скайуокера нет роскоши, грации, плавности. Все происходит оборванно, резко, отрешённо. Но, плюя на все правила собственной темницы, Оби-Ван видит в этом красоту. Подаренную только ему. Глаза Эни — зеркало Кеноби. В темноте, едва видя цвет стен, он находит руку. Что-то щёлкает, барабанит по голове, трезвонит в слабой просьбе отреагировать на это. Пальцы сплетаются, вешая обоюдный замок на них двоих. Ничего не значит. Ничего не значит так, как согласие, подтверждение правильных действий. Кеноби теряется в океане глаз, тонет, захлёбываясь водой и барахтаясь в ней, словно утопленник. Оби-Ван чувствует мимолетный трепет ресниц возле носа. И пропадает. Энакин не сжимает руки до больной красоты, не клянется в любви и не забирает больше, чем может ухватить. Пальцы трясутся, хватаются за кожу. Оби-Ван ловит мысль на одно мгновение. Он не выживет. Умрет. Пропадет. Ничего не будет иметь смысла, если рядом, разбрасываясь несмешными шутками и остротами, не будет Скайоукера.       Во рту пересыхает. Кеноби забывает, как дышать. Рука Энакина скользит по шее, возвращается к лицу, приподнимая губы подушечкой пальца. Плечи двигаются волнами, разрезая воздух вокруг них. Вверх-вниз, вверх-вниз. Ладони блуждают по телу, не останавливаясь ни на секунду. Спина выгибается колесом, лопатки, подобно крыльям, врезаются в раскрытые руки Оби-Вана. Тяжесть чужого тела на коленях не позволяет забыться, окунуться в происходящее. Легкое движение Скайуокера создают беспорядок на голове. Лента слетает, распуская собранные в небрежный пучок волосы. Кеноби усмехается: просмотры фильмов по женскому каналу дали пользу. Кудри путаются, теряются в бесконечной пшенице прядей, спадают на лоб, прикрывая глаза. Энакин не смотрит в глаза.       Первое, что слетает со Скайоукера — привычная манера шалить и улыбаться. Второе — желание успеть все и сразу. Третье — рубашка в клетку. Энакин не торопится, снимая с себя каждый надетый слой, и не разбрасывает вещи, даже не пытаясь делать вид, что борьба со страстью продолжается. Сейчас есть лишь они. Оби-Ван наблюдает за ним, глядя на Скайоукера с неясной завороженностью, трепетом. Глаза горят желанием, мечтой коснуться самыми кончиками пальцев, разделить каждый взмах и поворот. В этом нет атмосферы танцев на крыше под скромное пение Энакина и встающее солнце. В движениях Энакина есть что-то животное, что-то очень знакомое, сокрытое от чужих глаз. Расставленные ноги сжимают колени Оби-Вана, фиксируя тело на одном место. Руки Скайуокера блуждают по собственному телу, задевают шрам, переходящий в протез, ногтями проводят по впалому животу и бедрам. Его дыхание обжигает шею кипятком.       Мир замолкает. Замолкает так же резко, как прерывается Энакин, неловко поправляя ремень на брюках. В глазах невысказанная просьба остановить, не дать им затеряться друг в друге без возможности выбраться, когда ситуация не позволяет сделать этого. Оби-Ван тянет его на себя, мажет губами мимо губ, оставляя хрупкие поцелуи на щеках, бровях, одинокой родинке и могущественному шраму. Кеноби стонет так громко и отчаянно, сотрясая все вокруг них, что Энакин жмется лишь настойчивее и упрямее. Руки Скайуокера, невероятно сильные и накаченные, не отрываются от чужого тела. Мокрые волосы прячутся в морщинистых складках на лбу, прилипая к нему. Ладони упираются в грудь, слегка сжимая кожу. Оби-Ван возвращается, припадает к лицу, и, неотрывно глядя в голубые глаза, замирает.       Толчок Энакина бросает в пропасть. Лопатки упираются в мягкую обивку дивана, пока Скайуокер, блуждая руками по каждому кусочку тела, проводит носом по изгибам острых ключиц. Майка Оби-Вана зацепляется за ухо при попытке снять её, брюки неуклюже путаются в ногах. Взгляд Эни по-детски наивен, искренен, добр. Кеноби тянет волосы, теснит лицо в собственных ладонях, словно оно — золото. Пальцы Энакина гуляют по коже, проводя по хрупким голубым ручьям и веснушчатым родинкам. Оби-Ван ворует поцелуй, ворует Скайоукера, ворует, не пытаясь замести следы. Танец Энакина заканчивается: спина перестает двигаться, мнимость движений застывает в воздухе навязчивым напоминанием. Энакин начинает действовать: сбрасывает одежду с себя и целует. Целует, целует, целует.

***

— Только не говори, что это было твоей работой.       Энакин смеется. Домой они приходят лишь под утро, когда погода кормит всех едва заметной теплотой солнца и ленивым ветром, гуляющим меж свободной майкой и телом. Усталость сбивает с ног даже тогда, когда Оби-Ван, нарушая свой ритуал мыться перед сном, падает на кровать лицом, попутно стягивая с себя пиджак и брюки. Скайоукеру же хватает сил прыгнуть с разбега, продавливая матрас своим весом и устраивая такой переполох, что Оби-Ван на секунду-другую сомневается в возрасте Энакина. Скайуокер льнет к щеке, как ласковый кот, чудом удерживаясь от того, чтобы не замурлыкать. Эни подстраивается под плечо, укладываясь куда-то на грудь, пока Кеноби тяжело дыша, укрывается одеялом, стараясь не столкнуть парня. Волосы Оби-Вана щекочут щеки. Он улыбается. — Что я ещё не знаю о тебе? — не перестает Оби-Ван, лениво перебирая волосы. — Я люблю рыбу? — задается вопросом Энакин. — Что ж, больше я не хочу знать ничего. — Асока отправляла тебе фотографию? — Энакин оживляется, усаживаясь в позу лотоса и продолжаю несвязанную речь, — Она проколола ухо. — Но оно же было проколото, — удивляется Оби-Ван. — Да, вверху. Теперь посередине, изнутри. Ей так идет, она выглядит необычно. — Мне не понять молодежь, — пожимает плечами Кеноби.       Оби-Ван знает Энакина достаточно, чтобы понимать, что проколотое ухо сестры — не внезапная новость, которая резко всплыла в голове. Помнится, первый раз Асока почти упала в обморок и, уверяя всех, доказывала, что больше никогда в жизни не свяжется с иглой. Ухо заживало так долго и так мучительно, но вскоре позабылась и боль, и страдания после, и долгое заживление. Увидя несколько картинок, Аша только и говорила о новом проколе и своем желании сделать его. Нет, дело тут не в преображении Тано. Скайуокер пытался скрыться, избежать темы для разговора о своем прошлом. Что знал Оби-Ван? Ничтожно мало. Мама, брат, Уотто, сказку на ночь да привычку хамить всему, что движется. Осознание огревает Кеноби чем-то тяжелым и железным. Они живут вместе больше года, отдыхали на море и говорили о том, о чем не говорят даже друзья, Оби-Ван знает, что Энакин ненавидит тапки и кокосы. Но он не знает… ничего? Ничего о друзьях, ничего о университете, работе, баре. Это не сходится с планом Кеноби, с ситуацией, с честностью, что была оговорена заранее.       Оби-Ван хочет поговорить об этом завтра утром.       Оби-Ван беспечно забывает об этом.