В диапазоне между отчаянием и надеждой

Как виноградная лоза плетёт себе тропу по шпалерам, сырые пряди увивают румяные ланиты. Глаза юноши в предбанном полумраке тлеют не глуше голубого пламени. Братья Дракула разные. Слишком. Раду родная кровь претит до зубами больно сжатых губ. И минуты выдержать не способен холодный взгляд, полосующий фарфоровую кожу наживую; словно в реверсе, так зверски напоминающий отца. Но боле прочего терпеть не мог иное. Побелевший кулак иноши прошёл по свечению бледного пламени за отражением. Его собственные глаза были точно такими же. Ледяными и по-волчьи злобными. Раду был доставлен в империю после своей шестой весны на этом свете. Иронично — в качестве залога верности султану. Ни Раду, ни отец, ни братья, да сам Господь бог, от коего он давным-давно отрёкся, вестим быть не мог… Да мальчишке суждено было обернуться изумрудом в чалме Повелителя. Он взрослел, распускаясь для всех диковинным цветком. Молчаливый, всегда опечаленный, он был невинен и между тем тихо рос, обратившись в один момент самоцветом невиданных красот. Изящен, словно девушка, безоговорочно красив… И что бы не плели придворные, отринуть красоту пленённого принца ни одному гнилому языку не доставало власти. В покои султана будущий князь попал всё тем же невинным и пышущим первозданной красотой. Вне всякой очереди, посему Мехмед донельзя точно ему в последующем вверял: «прекраснее тебя, мой свет, нет никого». Раду принимал комплименты с опущенными веками. Раду прекрасно знал, что с повелителем властен сотворить робко сокрытый взор. Он становился ещё пленительнее, утаивая огромные холодные глаза. Не даром всю жизнь пугался колкого взгляда брата. Однако с тех же самых пор, как горячая ладонь султана, вся в россыпи прохладных перстов, сомкнулась у по-девичьи тонкого юношеского стана, Раду замечать перестал всё кроме своего солнца. Взор юного и прекрасного Раду отныне был обращён к одному султану. Мимо льдин и волчьей проницательности. Фаворит знает свой долг. Помнит его, когда Повелитель собирает губами пульс за ухом и шепчет в кожу то, что боле прочего пленит — «я — твой. тебе одному принадлежу». Прокручивает раз за разом, допуская мысль, чувство — отныне и навсегда он предатель и отреченец. Раду уже предал веру ради него. Брат — последнее связующее с Валахией. Он его без сожалений оборвёт. Как бы ни старался… Жмурится, мысль гонит… Нет. Он не чувствует к брату ненависти. Хватая ртом воздух, Раду презирает себя.