***
Уснул он вчера быстро: почти сразу после принятия ванны. Мысли неожиданно вымотали, поэтому сон вышел глубоким до момента, пока веки не начало нагревать вставшим солнцем. Цзинь Лин морщится, еле открывая глаза будто бы залитые этим вязким солнечным светом. Приходится потереть их тыльной стороной ладони, чтобы они согласились разлепиться. От вчерашнего дня остались мнимые ощущения; воспоминания похожи на поддельные. Цзинь Лин потягивается, перекатываясь на бок лицом в сторону окна. Час точно не совсем ранний, все адепты Гусу Лань уже должны были проснуться, но улица за окном девственно пустует. Птицы негромко что-то щебечут в ветвях магнолии; где-то журчит ручеёк, слабо стараясь напомнить Пристань Лотоса. От вчерашней облачности в ещë пока совсем бледно-голубом полотне неба ни следа: оно такое же чистое, как ощутимо прохладный горный воздух Облачных Глубин, вдыхать который подобно лëгкому опьянению. Цзинь Лин самозабвенно повышает в крови его концентрацию жадными вдохами, пока слух ласкает щебетание птиц и журчание ручья. Он не знает точно, сколько прошло времени, прежде чем осторожный стук в дверь нарушает идиллию. Цзинь Лин садится на кровати, двери внезапно принимают на себя бремя сингулярности. Первая и последняя мысль, возникшая в голове – дядя. Он точно пришëл с запасом самой отборной брани и уже сложенным втрое Цзыдянем в руках. Его вчерашние взволнованные объятия в одно мгновение становятся утопией. Сердце у Цзинь Лина в предвкушении ухает в пятки, пока двери не приоткрываются едва ли ни украдкой, и Жулань видит в проëме стройную фигуру в алебастрово-белых одеждах. — Молодой господин, — как-то неловко выронил Сычжуй (очевидно из-за вида этого самого «господина», едва разлепившего веки), — прошу прощения за вторжение, но я должен справиться о Вашем самочувствии. Пока Цзинь Лин молча недоумевал сидя на расправленном ложе с распущенными волосами и в спальных одеждах, Лань Юань уже молча и уверенно преодолел комнату, подойдя к кровати. Всë с тем же самоощущением он присел на одно колено, осторожно придержав одежды. Кто бы знал, как в голове у Цзинь Лина сделалось пусто. Кто бы знал... — Эй, ты... — не успевает он даже сформулировать мысль, как Лань Юань берëт левую ступню Цзинь Жуланя в руки, приподнимая пальцами с щиколотки шелка спальных штанов. Мозг Цзинь Лина окончательно отказался воспринимать происходящее. Вот он сидит в комнате Облачных Глубин, едва отошедший ото сна. Лань Сычжуй, которому молодой адепт Цзинь выказывал свою неприязнь как только мог, сидит перед ним на одном колене, сочувствующе пархая холодными пальцами над синяками. — Я нанесу мазь, чтобы быстрее прошло? — Сычжуй вроде бы не задавал вопрос, но прозвучал настолько осторожно, что слышалось именно так. Он достал из-за пазухи небольшую баночку, двумя пальцами зачерпав содержимое. — Моя ссадина уже почти зажила благодаря ей, а получил я еë... недавно. Не найдя в глазах напротив ни одобрения, ни протеста, он аккуратно – всë так же пархая – стал растирать мазь. У Цзинь Лина сердце сделало кульбит, споткнувшись дважды и в конечном итоге совсем потеряв ритм. Первым с языка готово слететь гневное «хватит жалеть меня», но уже в следующее мгновение оно внезапно задерживается. Жалость... Может, Сычжуй и не жалеет в самом деле? Не так всë должно быть. И почему это, в конечном счёте, Цзинь Жулань ощущает только себя достойным всех тех дежурных обзывательств, адресатом которых в его голове всегда был Лань Сычжуй?.. — Прекрати это... Замер, кажется, не только Сычжуй – на улице всë подозрительно стихло. Он поднял на Цзинь Лина такой же осторожный взгляд с вопросом и испугом(?) в нëм. Жуланю пришлось заставить себя сглотнуть. Говорить то, что он думает, ещë никогда не было так тяжело. — Прекрати, говорю, так официально ко мне обращаться, идиот. Я чувствую себя ужасно, пока ты вот так сидишь тут и... прекращай, в общем. Если бы кто знал, сколько тысяч по ощущениям игл воткнулось ему в кожу щëк. Если бы кто знал. Цзинь Лин, честно, сам не понял, зачем обозвался в очередной раз, но Сычжуй, кажется, вообще этого не заметил. Он сидел как завороженный чем-то действительно этого достойным. Жулань снова ощутил себя неоправданно возвышенным, поэтому, решив разрядить обстановку, он не думая зачерпнул из открытой баночки в руках Сычжуя мази, нанеся ему же на ссадину. Обстановка от этого, однако, только накалилась по ощущениям: у Лань Юаня глаза засияли изнутри как-то, спина сделалась ещë более ровной (хотя казалось бы...), а рука нечаянно дрогнула, больно проехавшись пальцами по синяку. — Ай! — Извините... извини, — замешкался Сычжуй, и, совсем не подумав, подул на больное место, едва ли это бы помогло, — Тогда как мне обращаться к... тебе? «С ума сойти...» Цзинь Лин действительно однажды запретил человеку называть его по имени, просто потому что ему не понравилась интонация, с которой оно было произнесено. Ещë больше сумасшествия было в человеке, который действительно старался не делать этого больше. Кто вообще такой этот Лань Сычжуй?.. Пару дней назад он был просто ëмкостью для всех «ненавижу» Цзинь Лина. Сейчас он как минимум заслужил «спасибо». Над «прости» Жулань обещал себе подумать как-нибудь позже, но даже на обдумывание благодарности, видимо, времени ушло слишком много – в дверях снова раздался настойчивый стук. Сычжуй подскочил с места, закрывая баночку с мазью и убирая обратно за пазуху, пока Цзинь Лин непослушными руками поправлял штанину на щиколотке. Не успел он раскрыть рта, чтобы позволить пришедшему войти, как в комнате появился Цзян Ваньинь с подносом и миской чего-то дымящегося на нëм. Сычжуй, вежливо ему поклонившись, посмотрел на Цзинь Лина перед тем, как покинуть комнату. В этом взгляде точно было что-то, но что именно – разобрать он не успел. Цзян Чэн проводил адепта Лань взглядом, а Цзинь Лин отметил про себя, что дядя выглядит даже как-то иначе. Не удивительно, что на его лице написана каждая эмоция в мельчайших подробностях – так было всегда. Когда, например, Цзян Чэн злится, у него на лице исчезают все признаки мимических морщин, кроме той, что уже скоро безо всяких посредников в виде эмоций заляжет между бровей. Когда зол, он стискивает челюсти, сразу после буквально на треть секунды растягивая уголки плотно сомкнутых губ в разные стороны, что очень напоминает его движение руками перед ударом Цзыдянем (словно постоянно пытается зачем-то растянуть кнут). Левая бровь у него всегда выгибается несколько заметнее правой, а в прищуренных глазах фиолетовые молнии уже не отражаются – они искрят изнутри. Это выражение его лица Цзинь Лин знает лучше, чем собственное отражение, поэтому сам факт эмоции, написанной на лице, не вызывал вопросов, но вот сама эмоция... Жулань точно впервые в жизни видит дядю таким. Его лицо напряженно, но совсем не так, как когда он зол. Это что-то совершенно новое, чего раньше Цзинь Лин никогда не видел на лице Цзян Чэна, который ставит на чайный столик чашку с чем-то жидким и явно горячим. — В Гусу тоже, оказывается, можно найти корень лотоса. Ни за что не сравнится с нашими из Пристани, само собой. Когда вернемся, сварю из них. Цзинь Лин озадачено ведëт бровью, натыкаясь, в конечном итоге, взглядом на эту самую миску. В почти прозрачном бульоне плавают куски корня лотоса и какое-то мясо. — Это что? — Этот суп твоя мама готовила нам... — Цзян Чэн оговаривается, споткнувшись об это «нам» как о что-то физическое, — мне постоянно. Я за него готов был душу продать, если не больше. Моë варево и близко не стояло, но должно быть съедобно. Ты пропустил завтрак. Последнее он добавил так, как будто попытался сгладить им «моë варево», потому что Цзян Чэн скорее умрëт с голоду, нежели приготовит себе поесть, что уж говорить о ком-то ещë. Это, конечно, Цзинь Лина очень интересует – хочется уточнить – но есть кое-что, гораздо сильнее зацепившее слух. — Моя мама? Цзян Ваньинь кивает. — А-Лин, она тебя очень любит, — он отмалчивается несколько секунд. — И я... тоже. Ты же знаешь? «И я тоже». Цзинь Лину было бы легче поверить в то, что суп перед ним Цзян Чэн сварил без чьей либо помощи, чем в «и я тоже», сказанное им. Либо в его жизни наступает череда невообразимых потрясений, либо он точно не понимает чего-то важного в ней. — Я хочу сказать... Лань Хуань открыл мне глаза на многие вещи, — после каждого предложения он делал длинную паузу: очевидно говорить ему было непросто. Чтобы сказать последнее, он собрал всю волю, что в нëм была. Всë это отчëтливо читалось на его лице. — Я не всегда прав, А-Лин. Прости. Пар, исходящий из миски с супом из корня лотоса стройной ниточкой тянулся к потолку, испугавшись будто даже дëрнуться, выпустив полупрозрачные невесомые кудри.***
Скажи кто Цзинь Лину, что однажды вечером он будет бродить по всем Облачным Глубинам в поисках человека, которого нужно поблагодарить в срочном порядке – натравил бы Фею, потому что ерунда очевидная. Но вот теперь, когда он, очень стараясь соблюдать приличие и здешние устои обходит всю резиденцию Гусу Лань в поисках Лань Сычжуя (и не для того, чтобы обозвать или стукнуть), становится даже не смешно, а очень и очень волнительно. Вдруг он растеряет всю смелость, как только увидит Сычжуя? Нужно ли ему вообще это «спасибо»?.. В раздумьях Цзинь Лин не заметил, как замедлился у небольшой полянки, на которой среди кучи белых пушистых комков был ещë один – белый и очень даже пушистый в некотором смысле, но побольше точно. Цзинь Лин сжал ладони в кулаки. Саньду Шэншоу смог, значит сможет и он. — А-Лин, — радостно окликнул Сычжуй, заметив его стоящим неподалëку. — Не поможешь? Собственное имя он едва ли не впервые в жизни слышит с такой теплотой в голосе. Это так странно, потому что внезапно хочется попросить произнести его ещë, как будто это не он недавно «просил» этого человека никогда его не произносить. Цзинь Лин силком вытаскивает себя из плена собственной мысли, неспешными шагами направляясь к Лань Сычжую, стараясь попутно не раздавить мечущихся под ногами кроликов. — У вас в Облачных Глубинах же вот это вот... — Цзинь Лин присаживается на корточки рядом с Лань Юанем, схватив одного не особо шустрого зверька за шкирку, — запрещено? Мягкая улыбка трогает губы Сычжуя, отозвавшись где-то очень глубоко внутри Цзинь Лина чем-то очень непонятным. (Может, зависть)? Лань Юань осторожно берет брыкающегося кролика в руки из захвата Цзинь Лина, успокаивающе поглаживая по мордочке. — Это кролики Ханьгуан-цзюня, — тихо ответил Сычжуй, — мы их иногда кормим. Хочешь тоже? Цзинь Лин безмолвно принял морковь и два листа салата из рук Лань Юаня. Представьте, что Вы на протяжении всей своей жизни имеете всего лишь одного конкурента, обойти которого выходит лишь в немногих вещах. Не то чтобы Вы действительно его ненавидели – если бы Вас вечно не пристыжали за то, что Вы идëте вторым, Вы были бы и рады, и, возможно, Ваш худший враг уже очень давно стал бы Вам другом. Потому что с такими людьми хочется быть рядом, хочется слушать, как они выговаривают Ваше имя, и пусть они будут лучше хоть во всëм на свете – Вы бы только восхищались. Что-то внутри Вас просто липнет к другому человеку, а Вы это вязкое мешаете с обидой на весь мир, называя громким «ненависть». И даже говорите это «ненавижу» прямо в лицо, которое где-то там, глубоко-глубоко внутри, хочется часами рассматривать, потому что... Вы вообще видели, как выглядит его кожа в свете вечернего костра? Кролики расправляются с поданным им на ужин быстрее, чем это можно было представить. Когда последний кусочек салата оказывается съеденным пушистым комком, Цзинь Лин, наконец, перестаëт покусывать щëку изнутри. — Лань Юань... Сычжуй молчит где-то сбоку, но что-то в воздухе выражает его готовность слушать как-то фантомно, но очень ощутимо. — Я вообще... правда не умею это всë, — мнëтся Цзинь Лин, — так что не смейся. Послушай просто. — Я слушаю. — В общем... в тот день, когда мы прибыли... и ты стоял у входа, — всë оказывается несколько сложнее, чем ожидалось, но Жулань уже начал; сворачивать некуда, — я сказал «ненавижу»... Не то чтобы я имел в виду тебя, скорее осознание того, что ты... лучше меня во всëм, знаешь... — Цзинь Лин? — Да?.. — Раз ты ненавидишь не меня, а то, что я обошëл тебя в некоторых вещах, может... — голос у Сычжуя сделался совсем тихим; даже копошение кроликов в траве было на порядок громче. — Что? — Цзинь Лину пришлось уточнить, потому что Лань Юань замолчал совсем. — Поделим их пополам? — Как это? — Ну, ты, например, учишь меня стрельбе из лука, а я помогаю тебе в фехтовании. Я тебя – этикету и манерам, а ты меня – бранным словам, которые используют в Ланьлине и Юньмэне... — Идиот! Зачем тебе ругань? — Цзинь Лин недоумевал совершенно искренне, а предложение обучить его манерам в обмен на брань рассмешило даже где-то внутри. — Ну... может тогда ты станешь браниться меньше? — Сычжуй спросил с шуточной надеждой в голосе, усмехнувшись в конце. — Да ни в жизнь! Уж что-что, а брань на два не делится. — Тогда что ты предложишь взамен? — выпаливает Лань Сычжуй совершенно неожиданно даже для себя самого, кажется. Кролики продолжают бегать туда-сюда, как если бы за чем-то гнались, и совершенно неясно, откуда в этих комочках столько энергии. Фонари ещë никто не зажигал, но уже пора бы начать. Вокруг только летний вечерний воздух, внутри — в лëгких — тоже, и, может, с ним тут действительно что-то не так, но в голове становится буквально пусто, причëм в один момент. В тот самый, к слову, в который тянется и жутко нелепо впечатывается губами в щëку Лань Сычжуя, так же быстро возвращаясь назад. Во-первых, слава всему сущему, что где-нибудь рядом не проходил кто-то. Во-вторых, очень повезло, что Сычжуй сидел к нему не пострадавшей щекой. В-третьих... — Цзинь Л-Лин?.. А в-третьих, хочется исчезнуть, желательно отовсюду и навсегда. Какую-то часть из этого Жулань выполняет: вскакивает с места и мчит на всех парах к себе в комнату, едва не передавив несчастных кроликов. Брань на два не делится. Зато умножается с катострофическим успехом.