Обломанные шипы

Когда так много позади всего, в особенности — горя, поддержки чьей-нибудь не жди, сядь в поезд, высадись у моря

      У человека есть дом. У человека, по обстоятельствам, есть семья. А у него с недавнего времени, оказывается, ничего этого никогда и не было.       Лето в Катамарановске на удивление холодное выдалось в этом году. Или это ему холодно, не смотря на жару в двадцать градусов. Патлатый лениво плетется мимо магазинчика с до одури простым названием "Продукты". Таким же простым, как и сам Роза, который закупался здесь до того момента, пока полиэтиленовые пакеты не трещали от пустоты. Мужчина рассматривает округу и считает года. Здесь вырос, протоптал чуть ли не все дорожки от серой четырехэтажки до гаражей, самолично изрисовал стены ломанными линиями скрипичных ключей и неровными, пронзенными стрелами сердечками. Рисовал он на пару с Шершнем. Когда они еще были совсем замыленными шкетами, блондину всегда приходилось буквально пинками выгонять друга из дома. И тот тащился за неуемным Розой. Шершанский был отъявленным домоседом, ему нужна была жесткая рука, уют и постоянство. В голове же еще тогда малолетнего пацаненка, который с трудом понимал, что такое аккорд, всё время роились какие-то мысли и идеи. И они развивались с возрастом, перерастая в музыкальные хитяры и безумные гитарные "трели", сводящие с ума если не соседей, то немногочисленную публику в обрыганных и тесных залах местных клубняков. Сейчас в мыслях было пусто. Родные края казались совершенно чужими. За живым воплощением низкосортного рока сегодня тащился шлейф тоски и безумия. Несмотря на все невзгоды, что с ним произошли, он всегда искал выход, даже самый абсурдный. И нашёл. На этот раз окончательный.       Город будто знает, что он задумал. Ветерок нежно проникал под шипастую косуху, холодил торс и будто тянул заботливыми пальцами назад. Мужчина, в очередной раз послав все и всех нахрен, пнул камень под ногами и ускорился, да так, что при каждом шаге длинные, чистые волосы яростной гривой взмывались вверх и хаотично опадали обратно на напряженные плечи. Одной рукой прижимал к боку любимую гитару; второй до треска стекла сжимал в кармане заветный бутылек. Воровато оглянулся, переходя на бег и резко заворачивая за угол. "Главное, чтобы быстро не нашли, а то совсем кисельно получится, у кого ручки попрямее, вернуть смогут". Между ловких пальцев сверкнула дешевым металлом крышечка сосуда. Он мысленно попросил прощения у ребят "наверху", потому что им действительно придется помотаться с бухгалтерией. Прощания и извинения были прерваны громким, длительным автомобильным гудком. Роза раздражительно мотнул головой и круто развернулся, всем своим видом показывая, насколько недоволен. — Как говорится, ехать надо? — из приоткрытого окна СитиМобила высунулась вечно улыбающаяся физиономия Таксиста. — Вы, блин, баранка отечественная, руль педальный, не пугайте так, нахрен, я ж тут чуть не самоупокоился раньше времени, ю ноу? Валите, отсюда, нахрен, пожалуйста, мне и тут неплохо. — Ну, барин не казна, сам не потратится. Могу в местечко одно закинуть, там, говорят, водочка десятипроцентная имеется, не пьянит, но мозги прочищает. — Не надо. Конеш, спасибо за доброту, но я пойду, мне кипишь щас наводить не надо. И, махнув водителю, стремительно направился прямо по дороге к знакомому району. Таксист же, усмехнувшись причудам местной молодежи, потянулся к телефонной трубке.       С самого утра его не оставляли в покое. Мужчина не спал всю ночь, просто лежал, сложив руки на судорожно вздымаемой груди, и думал. Обо всём, что приобрёл, и что потерял. Последнего было во много больше. Только первые лучи сумели таки пробиться сквозь толщу пыли на окнах, Роза поднялся и направился на кухню, предусмотрительно закатав рукава. Одежду свою любил, а вот стирать не очень. В студии делать это было не умно: там сейчас гости. Там сейчас тот, кого бы лицезреть хотелось меньше всего. Слишком у гитариста неприглядный видок. В дверь настойчиво позвонили. Раз, потом второй. Со стороны студии послышалось недовольное ворчание, и лидер Багрового Фантомаса, шипя не хуже змеи, протопал ко входу. — Кого там нечистый несет. Чтоб там у кого-то всё это ни того...— и распахнул дверь, тут же отступая от напора пришедшего и оттеснясь вглубь квартирки. — Чего это мы кричим, голубчик? —пронзительный взгляд милиционера вводил в ступор, и Роза так и замер с открытым ртом, — на вас опять жалобы, мне что, два раза по два раза повторить нужно, чтобы до вас, миленьких, наконец дошло? — взором профессиональной ищейки Жилин оглядел халупу музыканта, по-хозяйски прошёл внутрь, заглянул во все ящички и подозрительно покосился на лежавший на столе нож. — Что готовим, дорогой мой? Не чувствую и не вижу запаха вкусной еды. Роза вздрогнул от обращения и вжал голову в плечи. — З-завтрак, не успел ещё сварганить, извиняюсь. Что я сделал-то, на этот раз, мы же вчера тише воды, блин, ниже травы, блин, были. Кто напи...доложил? Мент хмыкнул, в один шаг сокращая между ними расстояние. — Да есть, есть за вами такое, наблюдается, господин нарушитель местного спокойствия, — мужчина, не церемонясь, аккуратно схватил музыканта за запястья, поднял его руки вверх и грубо, но быстро обшарил карманы чужих джинс, залез в куртку, а про внутренние кармашки забыл, или не знал вовсе. — Вы чего это, генеральный майоровский полковник, делаете? Не по закону же, в натуре, могли бы просто попросить, зачем, блин, трогать-то. — Голубчик, так бы ты мне и сознался, а об законе не зарекайся, если даже не знаешь, что это такое, — полковник нехорошо сощурился, и сердце Розы трусливо затихло. Знает. Жилин выжидал, по-звериному выгнувшись и выжидая момента для прыжка. Роза готов был драпать, но предпринял последнюю попытку отмазаться: — Так это, если думаете, что я крышу полицейского участка, блин, скипидаром облил и "рок это кул" написал, то вы это не надо. Вчера дома был, у меня концертик намечается. Даже эти, понятые, или как их...свидетели имеются, во. Блюститель закона расслабился, но не поверил. Роза, может, и был недалеким, но людей мог считывать на раз-два. Когда хотел. — Смотри у меня. А то присядешь на двадцаточку, и никакие концертики, никакие билетики не помогут. Или на десяточку присядешь, жалеть не буду. Всего доброго, — Жилин пригрозил нервно изгибающему в полу-улыбке губы, музыканту, и ушел прочь.       Истерично звякнула замочная скважина. Вторила ей соседская. Роза намеревался покинуть ненавистное сейчас жилище и покончить со всем быстро, но, спускаясь по ступенькам, увидел несмело жмущегося у лестницы одного работника НИИ. — Доброе, нахрен, утро, — буркнул по привычке патлатый. Инженер охнул, и, как-то подбоченившись, встал посреди проема, не давая пройти. Обычно трудяга химический при виде него отходил к стеночке и старался побыстрее открыть дверь и пробурчав что-то приветственно-непонятное, скрывался в недрах своей научной конуры. — Д-доброе, хорошее точнее, — Инженер исподлобья рассматривает «волосатика», крутит в руках ключи, — ты... Верни, негодяй, что вчера украл... что вчера забрал. Хоть знаешь, что это за вещество? Там же по формулам все, а там, ууу... Там такая формула, что объяснить страшно. Роза в защитном жесте выставил вперед яро оберегаемую гитару и начал оправдываться. — Не брал я ничего, не кипетярьтесь. Я только препаратик по вашему рецептику взял, и всё, блин, а сейчас тороплюсь, время не ждет, музыка зовет, — рокер по-периметру обошел не успевшего ничего возразить собеседника, и рванул вниз, перескакивая через несколько ступенек. Вчера Инженер был невероятно расстроен и озабочен. Для некоторых экспериментов он позволял себе (только иногда, по праздникам), брать кое-какие реактивы на домашнее изучение. И только представьте его замешательство, когда ученый, подойдя к нужному шкафчику в застекленном секретере, не обнаружил нужного компонента для чрезвычайно важного анализа. А пропал этот компонент после прихода очень уставшего и, почему-то, опечаленного соседа, который попросил что-нибудь успокаивающее и усыпляющего. Ну, Инженер сжалился, дал на пробу свою недавнюю разработку, которая вырубала уже через несколько минут, а из побочных эффектов было лишь то, что по пробуждению очень сильно болела голова. Оставил на пару секунд «волосатика» без присмотра, пока искал, и когда нашел торжественно вручил «презент» уже прячущему руки в карман соседу. Тот взял образец и бодро пошагал к двери. Поставил лекарство на полку, натянул верхнюю одежду и ушел. А успокоительное благополучно оставил.       Пришлось побегать. Мало того, Роза, выскочив из подъезда, нос к носу столкнулся ни с кем-нибудь, а самим действующим президентом со своей свитой в полном составе. И емкое «блин, что за нахрен» в мыслях сложилось в более прозаичное «блять, пиздец». Знает он пристрастия Стрельникова не понаслышке, поэтому, не придавая значения частым появлениям такого посетителя в их «яме», патлатый хрипло поздоровался и кинулся в сторону, пока ошалевшие его эффектным появлением преступники лишь переглянулись и не предприняли попыток остановить очередного бешеного. Почему им стоило это сделать, объяснил выскочивший следом запыхавшийся Инженер, под влиянием эмоций хватая за грудки главаря «Железных рукавов».       — День каких-то свиданий и встреч, блин, — Роза кое-как отдышался после очередного марш-броска. К нему привязался Катамаранов, имеющий дурную привычку появляться в абсолютно рандомных местах совершенно неожиданно. Правда, рокер сам виноват, что буквально забрел на территорию Игоря: в какой-то промышленный подвал. Этикетка на бутыле действительно пугала. Бесчисленные цифры и непонятные буквы вводили в заблуждение, одним своим видом кричали, что не разбирающимся лучше даже не открывать. Но Роза любопытен и уверен, что так надо. Надо в очередной раз покончить жизнь самоубийством. Да, у него есть связи с самим Богом, а с недавнего времени: с Сатаной и его одаренным сыном. Главный Чёрт разрешал музыканту «обитать» у него, пока божественный Саня обижается, и заодно учить подрастающее исчадие Ада гитарному мастерству. Но сейчас Роза был готов искупаться в такой кислоте, после которой ни Саша, ни Дьявол не смогут его восстановить. Сжечь себе все внутри нахрен, чтобы ни кровинки не осталось, раствориться в собственной боли. Чтобы душу невозможно было заштопать никакими нитями. Предательство тяжело простить, но возможно. Невозможно только простить осознание собственной ничтожности. Рука сама тянется к крышке, как позади раздается грохот ломаемой стены. Рокер резко поворачивается, чуть ли не роняя страшное «лекарство», и стыдливо прячет за спину. Игорёк подозрительно трезво оглядывает сжавшуюся фигуру напротив, чуть покачиваясь, двигаясь к ней. — Игорюха, блин, кисляга, ты что, опять нахерачился нахрен бадьей своей? — Роза морщится, отступая назад. Вступать в противоборство с Катамарановым всё равно, что лезть на танк с одной гранатой — передавит и не заметит. — Чкипфигачрику вчешь? — Чё, блин? — С-с-скипидарчику хошь? — повторяет парень, улыбаясь все шире. Роза кривится, и замечает обмотанную вокруг пояса «строителя» веревку. Развившаяся паранойя и обостренное чувство опасности сорвали стоп-кран в голове, нашептали, что этот атрибут здесь неспроста, и Фантомас, отборно ругнувшись, не разбирая дороги, вылетел из подвальчика, уже по пути ругая себя, что дурак, и Катамаранов не сделал бы ничего.       Гитарист бесцельно слоняется по городу и вечером забирается в какой-то подъезд. Дом точно не его, да и музыкант, если честно, не уверен, что хочет туда возвращаться. Осел здесь и потянулся за смятыми сигаретами. В его небольшой квартирке сейчас слишком тяжело находится. Как морально, так и физически. Уход Шершня он кое-как принял, хотя подсознательно готов был пустить друга обратно. Даже после того, как тот прошелся тяжелыми сапогами по и так слабой душе. Яшка не был плохим. Если бы был, Роза бы в младших классах к такому не подошел. В загнанном, тихом пацане светловолосый увидел того, кто пойдет с ним и в огонь, и в воду. Нужно только довериться. В юном возрасте Роза и так, и эдак подступался к неприступной баррикаде пугливости и неуверенности, в итоге разбирая ее по кирпичикам. С Розой Яша мог быть собой. Искренним, добродушным и страстным. Солисту группы нравилось ощущать, как раскрывается упорно прячущийся за «преградой» наркомана и придурка, образ чуткого любовника. Гитарист жил музыкой, дышал барабанными ритмами и дома млел под умелыми ласками Шершняги. Когда они перешли с чисто пацанских отношений на полюбовные, Роза так и не понял, но свою жажду тепла и близости восполнял полностью. К малышкам у Розы было предвзятое отношения: они ему нравились, но особого внимания никогда им не уделял. Так, пошлет воздушный поцелуй, сверкнет наглой улыбкой и вильнет бедрами, будто случайно. Это все баловство под ненормальную музыку. Шершень это осознавал. И, как понял для себя Роза, прекрасно, сука, пользовался. Иронично, что «чувства» у рыжего возникли к совершенной своей противоположности: сильной, огромной и независимой. А еще пьяной и невоспитанной. Ей совершенно не подходил его позывной, которым жил всю свою карьеру. Свое настоящее имя он редко кому называл.       С Коброй совсем по-другому. Это настоящая легенда, живое воплощение идеала, который был для рокера кумиром. Он восхищался талантом барабанщика, внешностью и исходящей от него силой. Роза только рад играть с таким человеком в паре. Только Кобра далек от человеческих чувств: это воплощение темной, почти демонической энергетики, которая безразличной волной обрушивается на голову патлатому. Мужчине приходилось выкладываться на сцене на все сто, потому что так желала публика и душа. В полутьме собственной гостиной ему приходилось выкладываться на все двести, когда грубые пальцы сжимали ягодицы, когда чужой язык хозяйничал во рту. Роза стремился заслужить признание и похвалу от того, кого уважал, поэтому запирал самолюбие настолько глубоко, насколько заглатывал. И удостаивался лишь снисходительного взгляда гипнотически красивых глаз и рычащего: «Как же ты хорош, дорогой мой Роза».       Он оглаживает напоследок гриф, отставляет в сторону инструмент и проводит на подоконнике, жалко подобрав под себя ноги и сняв очки, несколько минут. Потом часов, до самой темноты. Пока не слышит, как кто-то поднимается по лестнице и, не говоря ни слова, садится напротив в точно такой-же позе. И когда Роза заглядывает в глаза пришедшей особе, то сразу понимает, что, кажется, нашел родственную душу. Женщина поправляет задравшуюся юбку, удерживая изящными пальчиками мундштук у рта. Смотрит из под полуопущенных век, строго поджав подкрашенные алой помадой губы. Что здесь делала подруга Журналиста, мужчина не имел никакого понятия. Он, не долго думая, прикуривает барышне и, выдыхая едкий дым, откидывается назад. — Хреновый день выдался? — мужчина смахнул челку с лица привычным движением. Кроме них здесь не было никого, ни полуночных гуляк, ни страдающих бессонницей бабулек. Девушка робко пожала плечиками, что-то сказав в ответ, но рокер услышал лишь неразборчивое бормотание. Музыкант вдруг ощутил привычный «прилив» депрессии и закрыл зеленые глаза. Ему срочно нужно было сдохнуть. Или с кем-то поговорить. — Знаешь, блин...— начал Роза, и слова лениво, но потекли неостановимой рекой. Он рассказал обо всем. О чувствах, о желании умереть навсегда, о ненависти к безразличию и предательству. С последними он встретился наяву, и это было хуже кошмара. На середине повествования его прервали характерным звоном бутылки. Танечка, видимо надеясь провести этот вечер одной, совсем не ожидала встретить опустившего на колени голову рокера. Протянула ее блондину и тот, замешкавшись секунду, отсалютовал ей в пустоту, откупорил пробку и присосался к горлу. Пиво было теплым и отвратным, но Роза терпел. Видимо, заслужил. С каждым глотком всё четче распознавал слова, сказанные «сестрой по несчастью». О том, что сделал с ней Юра, какие на самом деле окружающие ее мужики козлы, и, наконец, о том, что беременна. Роза слушал, иногда осуждающе свистел невидимому оппоненту, вскрикивая, что ухажеры Тани те еще уроды и он бы сразу их отослал. А когда речь зашла о детях, затих. — Ты... ведь не будешь делать что-то не то, так? — поинтересовался он, резко отведя в сторону руку, что оставшееся пиво немного выплеснулось на грязный пол. Уже порядком опьянел, растерял половину и так скудного лексикона, но все равно слушал. И состояние барышни беспокоило. Она лишь выдернула бутылку, намереваясь самой пригубить. — Э, охринеть! — Роза подался вперед, выхватывая сосуд обратно, — не дури, шальная, блин! Рано тебе окисляться, тебе еще вон, маленького Восьмиглазика на свет, нахрен, божий являть. Или Восьмиглазку, как повезет, ю ноу, а мне то уже все равно, — и выпил залпом, не оставляя на капли. Таня что-то повозмущалась, но Роза уже перестал слышать. Он прислонился к раме, поняв, что невероятно устал. Наверное, сказывался недосып. Ничего, щас отлежится минут тридцать, и тогда... Уже сквозь не запоминающийся сон, гитарист почувствовал, как с него снимают куртку и подкладывают под затылок что-то мягкое. А еще он слышит тихую песнь сирены подъезжающей милицейской машины и чует аромат домашнего скипидара.