Осколки с отражением солнца

/Flashback/ Коори редко закрывал окна в квартире — просто не находил на это времени и смысла — и теперь возвращался домой, туда, куда меньше всего хотелось возвращаться. Холод тонкими пальцами давил на плечи, заставлял безмолвно кричать — горло болело, хотя не от чего было. Стержень внутри ломался со стремительной скоростью. Прошло всего несколько часов, а Коори казалось, будто вся вечность замерла там, где он стоит над её телом, жестоко изуродованном, окрапленным кровавыми красками. В памяти пролетали воспоминания прошлых встреч. Они ранили, они убивали медленно и мучительно — оттого, что не до конца, не физически. Коори с радостью бы предпочёл остаться мёртвым. Искристый смех Хаиру проносится в подсознании, ударяет по натянутым нервам — ещё секунда, и он сорвется — а после с изощренной жестокостью всплывает в голове её образ. Она улыбается, её уголки губ слегка приподняты в цветущей улыбке, губы слегка обветренны. Короткие волосы красиво спадают до подбородка, а две пряди — почти до плеч. В руках зажата аппетитно выглядящая булочка. Коори почти чувствует запах. Хоть бы раз снова увидеть её. Услышать смех, почувствовать присутствие… О чём ты думаешь? Хаиру (не) мертва! Перестань, ты всё прекрасно знаешь и знал с самого начала, только не придал значения тому, что отчаянно царапало горло, сковывало движение в попытке остановиться. Стоило прислушаться к себе, чтобы понять элементарную истину… Живыми они оба не вернутся. Глухой удар сжатой руки о стену не вызывает ни единого звука, только пульсирующая боль в районе запястья даёт прийти в себя — ненадолго — а потом снова очутиться одному в холодной комнате, в мире, где никто не ждёт, где последняя надежда утеряна, где… Все дорогие люди уже не вернутся. Мягкий лунный свет серебрит пустое пространство, но Коори кажется, что в этот миг даже луна отливает кроваво-алым. Самая тёмная ночь наступила. Никого не осталось, и он снова покинут, раздавлен, потерян. Последним запечатленным в сознании звуком остаётся негромкий скрип откинутого стула — для совершения задуманного он сделал своë дело наверняка — и неслышимый, звучащий на границе подсознания смех.

***

— Коори-сэмпай. Хаиру одна на кровавом поле, осыпанном ликорисами — их ядовито-алые лепестки болезненно впитываются под кожу, царапают внутренности, заставляют рваный кашель вырываться наружу. В её груди зияет дыра, а в уголках губ скапливается кровь. Взгляд помутневших глаз меланхолично обводит окружающий мир, сосредоточиваясь на нём больше, чем нужно. Белый плащ изменяется в цвете, растрепанные волосы, казалось бы, безжизненно ложатся на плечи. На её ещё детском, молодом по сравнению с коллегами лице выведена и дважды подчеркнута кровавой помадой выдавленная улыбка. Тонкий веер ресниц трепетно опускается вниз, когда Хаиру прикрывает глаза с наверняка лопнувшими капиллярами — иначе и их красный цвет не объяснить. Она вытягивает перед собой руку, доверчиво протягивая ладонь. Там, где стоит Коори, нет ни единого следа крови, ни единого всплеска кровавых чернил. На его лицо опустилась тень, закрывающая обзор; лишь наощупь найдя в пространстве её руку, он бережно проводит по запястью, слегка притягивая её к себе таким жестом. Губы Хаиру согревает печальная улыбка без привычной насмешки, без эмоций, без души. Он вытащил её из этой тьмы. Он избавил её руки от багряных пятен крови, глаза — от зрелища этих картин. Но… Почему она всё ещё несчастна? Почему натянутая улыбка трещит по швам, а руки разжимаются, казалось бы, сами по себе? Ведь, может быть, он никогда не был ей нужен вовсе? И, казалось бы, тщетные попытки подобраться ближе должны были иметь хоть какое-то воздействие на реальности, но… Вдруг всё снова так обернётся? Хаиру была рождена, чтобы рано умереть, но она была так влюблена во многие вещи, связанные с жизнью, и её любовь была возвращена лезвием, которое вонзилось ей прямо в сердце. Коори не нашёл в себе силы тогда в последний раз взглянуть на её тело, но был уверен, что на губах Хаиру и после смерти отражалась улыбка. Он часто видел сон о пустынном поле с ликорисами, тянущимися вверх и разрывающими пространство между ними. Эти цветы прорастали повсюду, но чаще вгрызались своей ядовитой сущностью именно в Хаиру. Она покорно принимала свою участь, когда острые ветви пробивали её руки, а лепестки траурно опускались на белоснежный плащ. Её глаза смотрели с таким знакомым изучающим любопытством — в нём явно читалось стремление как можно быстрее покончить со всем. — Вам не нужно беспокоиться обо мне, я в состоянии позаботиться о себе сама. Их последняя встреча, блеск фонаря, под которым они стояли, беседуя обо всём на свете. Никто из них не торопился домой. В памяти Коори навсегда выжженым отпечатком осталось видение печальной улыбки на её лице. Улыбки, что он не смог защитить. Он помнил, в каких опустошенных чувствах возвращался домой, не желая принимать сам факт её смерти. Хаиру жива, она не могла умереть, произошла ошибка, не так ли? Её называли женской копией самого Аримы-сана, но Бог Смерти никак не снисходил до самой элементарной похвалы той, кто заслуживала и мечтала заслужить больше всех хотя бы одну улыбку. Все иллюзии безжалостно растворились под утро, когда тяжёлые антидепрессанты всё же сделали своё дело. Это была ночь, после которой всё пошло не так. Коори начал смотреть на жизнь под другим углом, не желая существовать там, где нет её. Если бы Хаиру знала о том, что в этом бренном мире остался хоть один человек, для которого она н̶е̶в̶о̶з̶м̶о̶ж̶н̶о̶ с̶и̶л̶ьн̶о̶, б̶е̶з̶п̶а̶м̶я̶т̶н̶о̶ важна, может, ей не пришлось бы так рваться в бой, преследуя одну-единственную цель? Коори не смог оттолкнуть её от себя, когда она целовала его. Более тому — он был совершенно не против этого, и ему огромных усилий стоило сдерживать себя. Сомнения затеснились глубоко в душе: осознавала ли Хаиру, что он — это он? Не Арима. Не кто-то иной. И захотела бы она повторить это, будучи в трезвом уме? На его руках — браслет, сотканный из ткани былых чувств. Подобно наиострейшим шипам, они царапают кожу, сдавливают запястья. Коори почти заточён в этот порочный круг, где боль — плата за совершенные ошибки прошлого. Огромных усилий стоит сделать маленький шаг, дотянуться до спасительной руки Хаиру, что могла бы воздействовать сильнее любой анестезии. Он не успеет, снова опоздает — и сон прервется, и прервется жизнь. — Я хочу, чтобы Вы берегли и себя тоже. Давайте будем сильными. Не по одиночке. Невысказанные слова, которые он так хотел бы услышать, сладким звоном проносятся в сознании. И явь, и сон, перемешиваясь, мешают воспринимать действительность. А это сейчас важнее всего, ведь никто не предскажет теперь, как пройдёт новый план. На часах шесть тридцать явно не вечера, холодный рассвет за окном оповещает о начале нового дня — лучше бы он не наступал никогда. Коори вряд ли запоминал мелочи относительно погоды в день, когда оказался дезорганизован, растоптан собственной болью, но был уверен, что тогда, когда умерла Хаиру, шёл дождь. По-иному и не могло быть. Они встречаются на час раньше положенного (если бы Уи знал тогда, что это будет их последняя встреча…), и все слова сами собой забываются. Хаиру вряд ли понимает, что происходит — для неё эта операция такая же, как и сотни других. Она была ребёнком, не видевшим ничего, кроме замкнутой цепи бесконечных сражений. — Почему Вы так волнуетесь? — Ихей приходится прищурить глаза, внимательно разглядывая собеседника. Эта её природная черта не могла не приводить в такое нужное сейчас спокойствие. — Я не волнуюсь, — у лжи, кстати, горьковато-кислый оттенок, и Коори почти чувствует его на языке. Расстояние между их руками непроизвольно сокращается, и Хаиру, что для неё, возможно, вполне нормально и обыденно, накрывает его ладонь своей. Коори пару раз замечал, что она подобным образом успокаивала и настраивала младших членов отряда перед операцией — из неё получалась великолепная наставница. Впервые она показалась ему действительно взрослой: с лица пропала та ребяческая улыбка, исчез всякий огонёк во взгляде. Если её не ломала война, наверняка затрагивала боль не таких уж и посторонних людей. — Коори-сэмпай, Ваша способность всё анализировать точно не подведет нас всех. Эта операция пройдет хорошо, как и множество других — мы столько прорабатывали этот план, и он не имеет права нас подвести. В конце-концов, Вы будете не одни, я пойду с Вами. — Да, ты права, — в своей флегматичной манере ответил он, отвернувшись. Им надо идти. И вернуться — наверняка. Иначе и эту жизнь можно считать напрасной.