— Винвин, Винвин-хён, ну пошлиииии, — Хэчан виснет на руке раздражённого китайца, который пытается отцепиться от надоедливого чуда, — пожалуйста, пошли со мной.
— Хэчан, хватит, у меня нет ни времени, ни желания, — Винвин толкает младшего и тот отлетает на несколько шагов, — перестань навязываться, это бесит. И вообще, хотя бы в мой день рождения, прошу, оставь меня в покое.
Винвин говорит не зло, но очень грубо, не думая о том, как эти слова ранят сердце Ли. Его глаза наполняются слезами, пока он смотрит за тем, как мелькает, уносясь в даль, красный клетчатый шарф, повязанный на шею любимого хёна. Самого любимого.
С ресниц маленького лучезарного солнца капает солёная вода, оставляя влажную дорожку на розовой, горящей на морозе, щеке. Сердце громко стучит где-то в ушах, а в груди как будто совершенно не бьётся. Руки, безвольно болтаясь вдоль туловища, начинают мёрзнуть и в кончиках пальцев уже покалывает.
А затем Хэчан чувствует, как кто-то тёплый берёт его за руки, натягивая перчатку на одну из рук, но он не видит ничего, кроме исчезающего перед глазами красного пятна.
— Он опять тебе наговорил всякого, — Марк бережно укладывает укутанные в перчатки руки в карманы, потому что одной ткани недостаточно, чтобы их согреть, и затягивает покрепче шарф, — Донхёка, ты же знаешь, он так не думает. Пойдём домой, тебя нужно согреть.
Хэчан всё ещё смотрит в точку перед собой, а когда осознаёт, что рядом Марк и он снова его спасает от промёрзлого одиночества, ему становиться совестно так пользоваться чужой добротой, а от этого на душе ещё хуже.
Марк уводит его в общагу 127. Всю дорогу Хэчан молчит, он опустошён. Винвин и раньше говорил ему гадости, но сегодняшнее чувство ненужности полностью поглотило его разум. Он не заметил, как они добрались.
— Донхёк, ты совсем замёрз, — Марк стягивает одежду с безжизненного макне.
— Не так уж там и холодно, даже не ноябрь, — первые слова произнесённые Хэчаном, слова действительно Хэчана, солнечного, вечно жизнерадостного мальчика, но говорит их не он.
На кухне в чашке крепкий чёрный чай и коньяк, так просто, для аромата. Донхёк смотрит в чашку и видит своё отражение, но перед глазами всё так же красный клетчатый шарф и раздражённое лицо Сычёна.
— За что он меня ненавидит? — не отрывает взгляд от чашки, держит её руками, обжигая пальцы, но не отпускает.
— Он тебя не ненавидит. Он любит тебя больше, чем ты думаешь, больше других, — Марк спокойный и смотрит с жалостью на солнце, заливая стопку коньяка в чашку, а на самом деле Винвина хочется разорвать в клочья, потому что он ведёт себя слишком глупо и так по-детски.
Марк поглаживает руку Хэчана и каждый раз поправляет съезжающий с плеча плед, пока Хэчан роняет крупные крокодильи слёзы и вторит о том, что он не будет больше навязываться, что ему нужно держаться от любимого хёна подальше. Говорит и не хочет этого говорить, поэтому плачет ещё больше, намеренно загоняя себя в тупик.
Смска до Юты долетает быстро и читает он её тоже сразу:
поговори с этим придурком, пока не случилось чего-то, о чём он будет жалеть
***
— Говори.
Винвин сидит на кровати и смотрит в пол, держа на плечах гнетущую атмосферу повисшую в комнате.
— Говори, я буду слушать. Говори честно и открыто, потому что тебе надо это высказать, — Юта не давит, лишь сжимает сигарету в руках и садиться на пол рядом с кроватью.
— Я люблю его. Если он подойдёт ближе, я не сдержусь. А ранить его — я не могу себе позволить.
— Но ранишь, — Винвин скалиться на эти слова и сжимает руки в кулаки.
— Заткнись, — цедит через зубы.
— Я могу и молчать, но тебе нужно услышать то, что ты и так знаешь. А лучше иди к нему и всё скажи в глаза. Хватит себя жалеть и причинять боль только ему.
***
Спина младшего кажется совсем маленькой. Он сидит напротив большого панорамного окна и смотрит как догорает закат. Поцелованная солнцем кожа светиться персиковым. Хэчана хочется укрыть тёплым пледом и всучить какао, затем обнять его, положить руку на грудь и чувствовать его сердцебиение, чувствовать тяжесть головы младшего на своём плече и вместе смотреть как мир погружается в темноту.
Винвин проходит в комнату и не знает, что сказать. Поэтому он просто садиться рядом.
— Донхёки, я боюсь причинить тебе ещё больше боли, но кажется не останавливаюсь это делать, — Винвин начинает сразу, как и говорил Юта, высказать всё, потому что Хэчан всегда будет его слушать, — я боюсь не сдержаться и навредить тебе…
— Хён, я люблю тебя, — Хэчан впервые переводит взгляд на пришедшего парня, его голос твёрд и в нём читается решимость, — и если ты боишься сделать первый шаг — его сделаю я.
Солнечному мальчику не нужно тянуться чтобы накрыть чужие губы в лёгком прикосновении, потому что они этого ждали, ждали так давно и мечтали так сильно. Поцелуй длиться всего доли секунд, но этого достаточно, чтобы Винвин попросил прощения, а Хэчан простил, достаточно, чтобы высказать невысказанное.
— Я тоже. Кажется будто больше всего на свете. Я так тебя люблю, Донхёка, — Сычён улыбается и прижимается лбом ко лбу младшего, ероша его волосы, — спасибо.
А потом Винвин укрывает солнце пледом, приносит две чашки какао и кучу вкусняшек стыренных у Доёна, обнимает, прижимаясь крепко крепко, целуя в висок и понимая, что он счастлив, что это солнце принадлежит только ему.
